Старик знал, что его мозг был под постоянным наблюдением скаита-чтеца. И сразу понял, что молодая женщина, дочь Шри Алексу, слабо владела техникой безмолвного общения. Ответь он ей, она сразу бы себя выдала. Она была недалеко, в двух или трех улицах от его дома, и наемникам надо было сделать всего несколько шагов, чтобы захватить ее врасплох и перерезать глотку. Поэтому он вызвал защитный звук и поставил непроходимый барьер вокруг своего мозга, превратив его в неприступную цитадель безмолвия. Он надеялся, что она поймет и отыщет другой способ вступить в контакт.
Шум шагов стал ближе. Старик узнал легкую поступь Маранаса, который, передвигаясь, едва касался земли. Подросток в простой белой тунике с застежкой на плече, которая подчеркивала его матовую кожу, принес на блюде из белого опталия прохладительные напитки. Под его темной кожей играли сильные мышцы. Лучи Трех Огней зажигали красные подвижные всполохи вокруг его головы: как все пруджи, он красил волосы красноватой краской, которую извлекали из кактуса, произраставшего в самом сердце пустыни.
Полураскрыв крылья, хохлатый павлин поспешно пересек лужайку, чтобы приветствовать гостя. Маранас присел на корточки и, стараясь не опрокинуть блюдо, нежно погладил птицу, которая от удовольствия залилась трелью. Красота павлина, птицы, неизвестной на его планете, поражала юного пруджа при каждом визите.
– Если когда-либо попадешь на Сиракузу, – прошептал старик, – увидишь тысячи их, не менее прекрасных, а раскраску ты даже не можешь себе вообразить!
Маранас резко вздрогнул, едва не выронил блюдо, ловко подхватил покачнувшиеся графин и стаканы. Способность старика читать его мысли и желания с той же легкостью, словно в светокниге, каждый раз поражала его. Даже пугала, хотя он уже посещал старика целый стандартный год. Даже не глянув на юного пруджа, старик, чьи глаза цвета зеленой воды смотрели вдаль, продолжил:
– В Венисии ты увидишь гигантские исфуганские пальмины, высаженные вдоль авеню и бульваров, с их прозрачными листьями, наливающимися феерическим светом.
Его лицо и голос были пропитаны печалью.
– Ты узнаешь, как приятно прогуливаться в конце второго дня, когда Солнце Сапфир покидает небо, а бриз любви становится бесконечно нежным. Здесь все говорит о сухости, об ожогах, о костре!.. Эти проклятые Три Огня оставляют место лишь булыжникам, трещинам, эргам, дюнам… Даже деревья имеют цвет и консистенцию камня!.. Но твой пустынный и печальный мир есть, в конце концов, лишь отражение моей души.
Удивленный и обескураженный Маранас поставил поднос рядом с гравигамаком. Жалобы не входили в привычки старика, который обычно относился к жизни как к вечному празднику. Этот внезапный приступ меланхолии не предвещал ничего хорошего. Юный прудж уселся прямо на лиловую траву в тени кустарника, дожидаясь возвращения улыбки на морщинистое лицо, обрамленное длинными белыми волосами.
Маранас с наслаждением втянул пьянящие запахи садовых цветов. Скинул тунику и улегся в траву, которая ласково коснулась его груди, живота, бедер. Продолжительная дрожь удовольствия сотрясла его от затылка до пальцев ног.
Первой реакцией визитера, сталкивающегося с растительным волшебством, резко отличавшимся от сухого и рыжего однообразия города, была реакция неверия. Старик не постеснялся в расходах, чтобы привезти из миров Центра феноменальное количество семян, растений, завязей. Два аппарата, спрятанных под толстым слоем насыпной земли среди лабиринта труб и приемников, отыскивали малейшие следы влаги, утреннюю росу, испарения, пот и превращали их в гектолитры воды, которая хранилась в подземных резервуарах, откуда поступала в фонтан, овальный бассейн, оросительные головки и в систему водоснабжения дома. Для пруджей, считавших воду роскошью, этот ее избыток был чудом, но вызывал подозрения. Старик вложил почти все свое состояние в этот уголок рая, но в одиночестве вечной ссылки это растительное изобилие было единственным способом поддерживать связь с родным миром и не имело цены.
– Что случилось, Двойная Шкура? – наконец спросил Маранас, выпрямляясь. – Ты сегодня не испытываешь радости жизни?
– Не называй меня так! – проворчал старик. – Ты же знаешь, я не люблю, когда ты называешь меня Двойной Шкурой! Уже давно на мне нет второй шкуры! Быть может, это было справедливо, когда я приехал, но теперь…
Он уже давно перестал пользоваться облеганом, который и дал ему такое прозвище. Вначале нарушение строгой этики сиракузян в манере одеваться его смущало. Но теперь он превосходно чувствовал себя в просторных пруджских туниках. И особенно ценил ласку воздуха на обнаженной коже. Она стала приятной и необходимой частью нового образа жизни.
– А как тебя называть? – возразил Маранас. – Я не знаю твоего истинного имени! Эка важность, даже если ты хочешь скрывать свое имя, я люблю тебя, Двойная Шкура!
Подросток расхохотался, вскочил с кошачьей ловкостью и быстро поцеловал старика в губы. Потом в три прыжка очутился у расположенного ниже овального бассейна, вскочил на широкий бортик и нырнул головой вниз в теплую воду.
Старик в гамаке привстал и оперся на локоть, смотря на Маранаса. Именно такое темное обнаженное тело и повлекло за собой гибель. Юные тела сильных и нежных эфебов, едва прорвавших хрупкий панцирь детства, еще не потерявшие угловатости, вызывали в нем тиранические, неподвластные воле желания, внося хаос в его ощущения и разум. Вначале ему надо было коснуться их, приласкать, ощутить кончиками пальцев или ладонями шелковистую кожу, под которой играли молодые соки. Ему надо было добраться до этих капризных насмешливых губ, погрузить свой язык в рот, наполненный жизнью, чтобы извлечь весь его медовый сок.
Из-за этих тел он предал тысячелетние традиции своих учителей. Он еще продолжал жить, но какой ценой! Каждый раз, вспоминая свой процесс, он ощущал то же унижение, тот же болезненный ожог, как в тот момент, когда высший суд крейцианской инквизиции публично разжаловал его в раскатта и приговорил к вечной ссылке на Красную Точку, где живут все преступники и подпольные торговцы миров Центра. Он, один из пяти великих смелла, был изгнан из конгрегации, как последний из мерзавцев. Строгие и презрительные взгляды его бывших коллег до сих пор жгли ему лицо и затылок. Теперь он проводил все дни в ленивом безделье в своем саду, пил кислые фруктовые соки и занимался любовью с юными пруджами Матаны, которые за щедрую плату соглашались на все. Он постепенно утерял достоинство и волю, душа его превратилась в пустырь, обдуваемый ветрами сожалений.
Тончайший контакт с Шри Алексу окончательно прервался. Он перестал чувствовать присутствие третьего наставника, присутствие постоянное, которое слабо вибрировало, словно далекая звезда в коллапсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152