Он будет первым, кто вместе с орлами воспарит над облаками, над незапятнанными вершинами Гимлаев.
Галаин Жабран был старым хромым бродягой, над которым насмехался весь Исход. Его широко открытые горящие глаза под белыми бровями звездами сверкали на темной изрытой коже лица. Когда он рассказывал свои истории, его длинные гибкие руки двигались столь же быстро, как и его язык. Его единственной аудиторией были Шари Рампулин и еще несколько детишек. Галаин Жабран клялся и обещал, что, сумей люди отыскать утерянное знание людей древних времен, Дух Материи вновь стал бы исполнять все их желания.
– Какими бы невероятными и безумными они ни были! Этот благословенный день настанет, когда чистое сердце, – он сплевывал на землю, – а не один из этих проклятых амфанов, пусть их лишат мужского достоинства и заставят есть собственное дерьмо, сумеет поднять камень на священном поле силой своей невинности… А их праздники гайала похожи на женщин с гладкой кожей и гнилым нутром!
Шари попытался представить себе, что такое гнилое нутро женщины с гладкой кожей, гнилую плоть, в которой копошатся черви, и понял, почему не любит гайала, эти церемонии равноденствия. Они проходили во время летнего и зимнего солнцестояния. В сопровождении всего народа америндов из Исхода и ближайших поселений амфаны проходили дорогой, усыпанной лепестками цветов, до священного поля, где уединялись на три дня и три ночи. Они вершили там таинственные, эзотерические ритуалы, значение которых было неведомо профанам. Но уже долгие века ни один камень не соблаговолил сменить место или даже приподняться. Это означало, что человек еще не созрел для диалога с материей.
– Это они, амфаны и их приспешники – пусть орлы насытятся их кишками! – мешают камням взлететь! – заканчивал Галаин Жабран с печальной улыбкой, а потом вставал и, хромая, удалялся.
Слова его не упали в ухо глухого.
Фантазерский дух Шари Рампулина принял легенду на свой счет и зародил в нем пламенную мечту. С тех пор он тайно тренировался. Он никому ничего не сказал: ни матери, ибо та отругала бы его за самовольство, ни друзьям, ибо те стали бы над ним насмехаться. В силу своей искренней уверенности, которая привела к тому, что он присвоил себе прерогативы ужасных амфанов, Шари прибегал к своему камню так часто, как позволяло ослабление материнской бдительности. Его прежние товарищи по играм перестали общаться с ним: они считали его одиночкой с поврежденным разумом, и это его устраивало.
Когда он наконец становился на колени перед камнем, он приветствовал его с избытком уважения и, забывая о бегущих часах – ему случалось покидать амфаническое поле с наступлением ночи, – концентрировал все свои силы на неподвижной скале. Он приказывал ей немедленно оторваться от земли и взмыть в воздух. Но, к его великому разочарованию, камень даже ни разу не задрожал. Дважды ему показалось, что тот покачнулся, заколебался. И тогда волна счастья заливала его. Но ему с горечью пришлось признавать, что он принял свое желание за реальность, что его собственная мысль, стремившаяся к цели, и уставшие глаза создавали иллюзию движения. Черно-белая птица часто садилась на вершину камня, и хотя она была в двух метрах над ним, Шари казалось, что он подмечает огоньки насмешки в круглых желтых глазах хищника.
Он возвращался в Исход подавленным и разочарованным. Матери, которая спрашивала, почему у него такое раздраженное выражение лица, он отвечал, что устал от солнца, от скуки, от злобы сверстников. Но самое удивительное для ребенка его возраста было то, что он не отказался от своих замыслов. Напротив, как только уныние проходило, он укреплялся в своем желании. Отсутствие конкретного результата придавало ему энергии и настойчивости. Его тело и душу обуревала такая страсть преуспеть, что он изгонял из себя все сомнения. Каждое утро, когда неяркие лучи солнца касались его лица и прогоняли сон, вера, дикая и могучая, охватывала его: камень взлетит сегодня, он взовьется в воздух с легкостью птицы, с невероятной грацией вонзится в стадо облаков, вечных странников, бесшумно пересекавших небесные просторы.
В этот период великой жары амфаническая школа, обязательная школа для детей Исхода и окрестных поселений, была закрыта. Это позволяло ему посвящать себя тому, что он называл личными упражнениями с камнем.
Солнце было в зените. Далекие миражи вскипали на воздушных потоках. Пустынное плато заливал свет. Шари не слышал никакого шума, ни крика животных, ни бормотания ветра в зарослях кустарника. Ему было невероятно трудно поддерживать сосредоточенность. Воля, которую он считал бунтарской и нерушимой, расплывалась и превращалась в зыбкие дымки поверхностных мыслей.
Впервые ребенок засомневался в легенде, рассказанной Галаином Жабраном. Быть может, то была сказка, которая пересекает время и которую рассказчик передает из поколения в поколение. Как и легенды об ужасной ядерной колдунье и чудовищной армии слившихся атомов. И мать частенько повторяла, что все рассказчики лжецы. Они приукрашивают, добавляют подробности, краски, новых героев, меняют декорации. Такова их профессия: плотник делает мебель из дерева, рассказчик строит прекрасную историю из пустого происшествия, застрявшего в его изобретательном мозгу. Галаин Жабран не отличался от других. Вот они каковы, эти странные взрослые люди, которые вкладывают в головы детей странные мысли.
Как несведущий дух Шари Рампулина может сдвинуть этот камень, который не под силу стронуть с места и сотне сильных мужчин? Вот уже многие века ни одному ученому амфану не удалось совершить это чудо! Ему вдруг показалось, что его бессовестно обманули. Слезы разочарования и ярости потекли по его круглым щекам, вливаясь в ручейки пота.
Задул освежающий ветерок и поднял тонкую пленку рыжей пыли, устилавшей пустынное плато. Крохотные вихри понеслись среди беспорядочно застывших камней. Нежные раскосые глаза, расширившиеся от усталости и страха, уставились на ребенка… Заблудившаяся, измученная жаждой песчаная газель… Ее копыта яростно застучали по твердой земле, и шкурка цвета выжженной почвы исчезла за камнями.
Шари подавил слезы. Он не собирался признавать себя побежденным. Он не позволит мечтам рассыпаться с такой легкостью. Он вонзил взгляд в шершавый бок камня и смотрел, пока у него не заболели глаза, пока зрение не стало зыбким и неверным, пока его не охватило головокружение. Он всей душой умолял камень оторваться от земли. Лети! Лети!.. Прошу тебя, лети… Мощь его ментального усилия привела к невероятной головной боли.
Его силы иссякли, и он калачиком свернулся на булыжниках, устилавших горячую землю. Острые, режущие кромки исцарапали его кожу, и из царапин выступили капельки крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Галаин Жабран был старым хромым бродягой, над которым насмехался весь Исход. Его широко открытые горящие глаза под белыми бровями звездами сверкали на темной изрытой коже лица. Когда он рассказывал свои истории, его длинные гибкие руки двигались столь же быстро, как и его язык. Его единственной аудиторией были Шари Рампулин и еще несколько детишек. Галаин Жабран клялся и обещал, что, сумей люди отыскать утерянное знание людей древних времен, Дух Материи вновь стал бы исполнять все их желания.
– Какими бы невероятными и безумными они ни были! Этот благословенный день настанет, когда чистое сердце, – он сплевывал на землю, – а не один из этих проклятых амфанов, пусть их лишат мужского достоинства и заставят есть собственное дерьмо, сумеет поднять камень на священном поле силой своей невинности… А их праздники гайала похожи на женщин с гладкой кожей и гнилым нутром!
Шари попытался представить себе, что такое гнилое нутро женщины с гладкой кожей, гнилую плоть, в которой копошатся черви, и понял, почему не любит гайала, эти церемонии равноденствия. Они проходили во время летнего и зимнего солнцестояния. В сопровождении всего народа америндов из Исхода и ближайших поселений амфаны проходили дорогой, усыпанной лепестками цветов, до священного поля, где уединялись на три дня и три ночи. Они вершили там таинственные, эзотерические ритуалы, значение которых было неведомо профанам. Но уже долгие века ни один камень не соблаговолил сменить место или даже приподняться. Это означало, что человек еще не созрел для диалога с материей.
– Это они, амфаны и их приспешники – пусть орлы насытятся их кишками! – мешают камням взлететь! – заканчивал Галаин Жабран с печальной улыбкой, а потом вставал и, хромая, удалялся.
Слова его не упали в ухо глухого.
Фантазерский дух Шари Рампулина принял легенду на свой счет и зародил в нем пламенную мечту. С тех пор он тайно тренировался. Он никому ничего не сказал: ни матери, ибо та отругала бы его за самовольство, ни друзьям, ибо те стали бы над ним насмехаться. В силу своей искренней уверенности, которая привела к тому, что он присвоил себе прерогативы ужасных амфанов, Шари прибегал к своему камню так часто, как позволяло ослабление материнской бдительности. Его прежние товарищи по играм перестали общаться с ним: они считали его одиночкой с поврежденным разумом, и это его устраивало.
Когда он наконец становился на колени перед камнем, он приветствовал его с избытком уважения и, забывая о бегущих часах – ему случалось покидать амфаническое поле с наступлением ночи, – концентрировал все свои силы на неподвижной скале. Он приказывал ей немедленно оторваться от земли и взмыть в воздух. Но, к его великому разочарованию, камень даже ни разу не задрожал. Дважды ему показалось, что тот покачнулся, заколебался. И тогда волна счастья заливала его. Но ему с горечью пришлось признавать, что он принял свое желание за реальность, что его собственная мысль, стремившаяся к цели, и уставшие глаза создавали иллюзию движения. Черно-белая птица часто садилась на вершину камня, и хотя она была в двух метрах над ним, Шари казалось, что он подмечает огоньки насмешки в круглых желтых глазах хищника.
Он возвращался в Исход подавленным и разочарованным. Матери, которая спрашивала, почему у него такое раздраженное выражение лица, он отвечал, что устал от солнца, от скуки, от злобы сверстников. Но самое удивительное для ребенка его возраста было то, что он не отказался от своих замыслов. Напротив, как только уныние проходило, он укреплялся в своем желании. Отсутствие конкретного результата придавало ему энергии и настойчивости. Его тело и душу обуревала такая страсть преуспеть, что он изгонял из себя все сомнения. Каждое утро, когда неяркие лучи солнца касались его лица и прогоняли сон, вера, дикая и могучая, охватывала его: камень взлетит сегодня, он взовьется в воздух с легкостью птицы, с невероятной грацией вонзится в стадо облаков, вечных странников, бесшумно пересекавших небесные просторы.
В этот период великой жары амфаническая школа, обязательная школа для детей Исхода и окрестных поселений, была закрыта. Это позволяло ему посвящать себя тому, что он называл личными упражнениями с камнем.
Солнце было в зените. Далекие миражи вскипали на воздушных потоках. Пустынное плато заливал свет. Шари не слышал никакого шума, ни крика животных, ни бормотания ветра в зарослях кустарника. Ему было невероятно трудно поддерживать сосредоточенность. Воля, которую он считал бунтарской и нерушимой, расплывалась и превращалась в зыбкие дымки поверхностных мыслей.
Впервые ребенок засомневался в легенде, рассказанной Галаином Жабраном. Быть может, то была сказка, которая пересекает время и которую рассказчик передает из поколения в поколение. Как и легенды об ужасной ядерной колдунье и чудовищной армии слившихся атомов. И мать частенько повторяла, что все рассказчики лжецы. Они приукрашивают, добавляют подробности, краски, новых героев, меняют декорации. Такова их профессия: плотник делает мебель из дерева, рассказчик строит прекрасную историю из пустого происшествия, застрявшего в его изобретательном мозгу. Галаин Жабран не отличался от других. Вот они каковы, эти странные взрослые люди, которые вкладывают в головы детей странные мысли.
Как несведущий дух Шари Рампулина может сдвинуть этот камень, который не под силу стронуть с места и сотне сильных мужчин? Вот уже многие века ни одному ученому амфану не удалось совершить это чудо! Ему вдруг показалось, что его бессовестно обманули. Слезы разочарования и ярости потекли по его круглым щекам, вливаясь в ручейки пота.
Задул освежающий ветерок и поднял тонкую пленку рыжей пыли, устилавшей пустынное плато. Крохотные вихри понеслись среди беспорядочно застывших камней. Нежные раскосые глаза, расширившиеся от усталости и страха, уставились на ребенка… Заблудившаяся, измученная жаждой песчаная газель… Ее копыта яростно застучали по твердой земле, и шкурка цвета выжженной почвы исчезла за камнями.
Шари подавил слезы. Он не собирался признавать себя побежденным. Он не позволит мечтам рассыпаться с такой легкостью. Он вонзил взгляд в шершавый бок камня и смотрел, пока у него не заболели глаза, пока зрение не стало зыбким и неверным, пока его не охватило головокружение. Он всей душой умолял камень оторваться от земли. Лети! Лети!.. Прошу тебя, лети… Мощь его ментального усилия привела к невероятной головной боли.
Его силы иссякли, и он калачиком свернулся на булыжниках, устилавших горячую землю. Острые, режущие кромки исцарапали его кожу, и из царапин выступили капельки крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152