Очень серьезно… Непреодолимо серьезно!
Ковпак прикинул и защищать насильника не счел нужным.
– Хай, як у си! – сказал партизанский вожак, стоя у высокого окна кабинета. – Колы он – настоящий чекист, выдюжит, тогда подмогнем.
– Як скажете, батька, – вытянулся Игнат Колос, собирая со стола фотографии красавца сына.
Первое время на Колыме Михаил Колос был под опекой начальника оперчасти Андрощука. В нарушение всех правил он кормил собак на собачьем питомнике, торопливо вычерпывая из котла ладошкой собачью еду. Его сгубила красота. Супруга Андрощука Изабелла Мефодьевна не устояла. Ей с детства морочили голову герои оперетт, а здесь вот он – несчастный! Любовь повлекла ее в темный закуток собачьего питомника. Там их и прихватил с поличным начальник оперативной части.
Андрощук бил грешную супругу рукояткой табельного оружия, однако не посмел выпустить из него пулю в высокий потный лоб сына соратника легендарного Ковпака. Боялся, что когда-нибудь… всякое может случиться.
– Как чекист бывшему чекисту дарю тебе жизнь, – сказал он, отдышавшись. Откроешь рот – заберу подарок обратно.
Колос поддернул штаны и упал перед ним на колени. Мрачный Андрощук, сунув в карман панталоны супруги, ушел, не обернувшись на бывшего чекиста. Он был добрым человеком, но не любил, когда с его женой спит кто-то посторонний…
В зоне, на общем режиме Клосу стало невыносимо тяжело. Он лазил по помойкам с одним желанием: бросить в требовательный желудок корку хлеба. Хорошо все понимающий и зорко видящий Руслан Чащаев все подметил и предложил страдающему человеку постоянную связь.
– Я тебя люблю, – сказал, прижав Колоса в сушилке, страстный Руслан. – Никто не узнает. Давай попробуем. Белый хлеб будешь кушать…
У Колоса хватило сил для сопротивления, но с каждым днем голод все настойчивей гнул его волю. Тихий голос из пустого желудка шептал: «Плохой человек лучше хорошего мертвеца. Скоро ты упадешь».
Он нес в морг тело покойного секретаря обкома партии Антипина, который отравился на помойке крысиным ядом, думал о том, что Руслану придется уступить. Иначе – смерть. Такая же – на помойке или в другом месте. Какая разница?! Руслан не хочет насилия, хочет по-хорошему. Говорит – любит… Тьфу! Мерзость какая!
"… Похоже, этот тип нервничает, – решил, наблюдая за Колосом, Упоров.
– Тоже завязан с воровским побегом? Но каким образом? Чекист…"
– Встать! Выходи строиться!
Вадим встал. Мысли остались при нем: «Бандитов и насильников воры к себе не допускают. Значит, дело в чем-то другом…»
Около Колоса завертелся Руслан. Погладил по заду, сунул в карман телогрейки небольшой сверток.
«Явно клеит в невесты чекиста. Ничего не понимаю! На мясо берут? А может, меня на мясо? Хрен пройдет!»
Кокетливо краснеющий Колос вызывал отвращение. Но Вадиму было необходимо взять себя в руки и видеть то, что происходит с этим опускающимся типом.
Развод начался строго, почти торжественно, без привычных окриков и угроз. Команды заметно сдержанны, даже спокойны. Лица конвоиров не столь равнодушны, если не сказать – слегка растерянны. Что-то случилось.
Только не дознаешься: все словно воды в рот набрали.
Тысячное разнобашмачье ног стирает до летучей пыли мерзлую землю лагерного плаца. Пыль поднимается над колонной коричневым облаком, оседает на прошлогодней траве и самих зэках.
– Вольно! – командует дежурный по лагерю. – Можно покурить.
Вот те раз – курить на разводе!
– Щас амнистию объявят! – шепчет изработанный в шахте мужик с печальным взглядом терпеливой лошадки. – Иначе умру завтра.
– Вы за что устроились, провидец? – интересуется у мужика зэк в приличном коверкотовом пиджаке.
– За хлебушек, сокол мой. За хлебушек. Стянул мешочек. Он червончик и вытянул. Тяжелый оказался…
– Сподручней было кассу взять.
– Не обучены. С испокон веку – при хлебе. И без хлеба.
– Вы что, по кассам практиковали? – вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.
– Нет, что вы?! – зэк натурально сменился в лице. – Случайный человек. По случайному делу.
– А лепень ваш играется, простите за навязчивость?
– Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.
– Но часики-то на вас игранные. Уж сознайтесь – игранные?
Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.
– Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.
– Так вы, сказывают некоторые осведомленные товарищи, на мокром деле отличились?
– Как вы смеете! Взгляните на меня – интеллигентный человек. Шел на свидание к даме сердца, вместо нее пришел муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем, как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?
– Да, что было дальше? – Малина принял игру.
– Голова оказалась некачественной, а он – беспартийный, еще и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем – судье и прокурору.
Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи – шесть лет за непреднамеренное убийство.
– Так они грохнули Фрукта, – прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. – Фрукт шел их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.
– Фрукт был бяка, – улыбнулся Малина. – Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.
Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из – под крышки бумажку.
Филон вздохнул:
– Согласен. Но учтите – бока швейцарские.
– Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.
– Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!
– Губарь идет, – ожил укравший мешок пшеницы мужик. – Злой шибко. Плохие, поди, вести.
– Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.
– Дал бы Бог!
– Богу нынче не до нас: Гуталина ждет на Страшный Суд.
Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же – к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:
– Смирно!
Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.
Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Ковпак прикинул и защищать насильника не счел нужным.
– Хай, як у си! – сказал партизанский вожак, стоя у высокого окна кабинета. – Колы он – настоящий чекист, выдюжит, тогда подмогнем.
– Як скажете, батька, – вытянулся Игнат Колос, собирая со стола фотографии красавца сына.
Первое время на Колыме Михаил Колос был под опекой начальника оперчасти Андрощука. В нарушение всех правил он кормил собак на собачьем питомнике, торопливо вычерпывая из котла ладошкой собачью еду. Его сгубила красота. Супруга Андрощука Изабелла Мефодьевна не устояла. Ей с детства морочили голову герои оперетт, а здесь вот он – несчастный! Любовь повлекла ее в темный закуток собачьего питомника. Там их и прихватил с поличным начальник оперативной части.
Андрощук бил грешную супругу рукояткой табельного оружия, однако не посмел выпустить из него пулю в высокий потный лоб сына соратника легендарного Ковпака. Боялся, что когда-нибудь… всякое может случиться.
– Как чекист бывшему чекисту дарю тебе жизнь, – сказал он, отдышавшись. Откроешь рот – заберу подарок обратно.
Колос поддернул штаны и упал перед ним на колени. Мрачный Андрощук, сунув в карман панталоны супруги, ушел, не обернувшись на бывшего чекиста. Он был добрым человеком, но не любил, когда с его женой спит кто-то посторонний…
В зоне, на общем режиме Клосу стало невыносимо тяжело. Он лазил по помойкам с одним желанием: бросить в требовательный желудок корку хлеба. Хорошо все понимающий и зорко видящий Руслан Чащаев все подметил и предложил страдающему человеку постоянную связь.
– Я тебя люблю, – сказал, прижав Колоса в сушилке, страстный Руслан. – Никто не узнает. Давай попробуем. Белый хлеб будешь кушать…
У Колоса хватило сил для сопротивления, но с каждым днем голод все настойчивей гнул его волю. Тихий голос из пустого желудка шептал: «Плохой человек лучше хорошего мертвеца. Скоро ты упадешь».
Он нес в морг тело покойного секретаря обкома партии Антипина, который отравился на помойке крысиным ядом, думал о том, что Руслану придется уступить. Иначе – смерть. Такая же – на помойке или в другом месте. Какая разница?! Руслан не хочет насилия, хочет по-хорошему. Говорит – любит… Тьфу! Мерзость какая!
"… Похоже, этот тип нервничает, – решил, наблюдая за Колосом, Упоров.
– Тоже завязан с воровским побегом? Но каким образом? Чекист…"
– Встать! Выходи строиться!
Вадим встал. Мысли остались при нем: «Бандитов и насильников воры к себе не допускают. Значит, дело в чем-то другом…»
Около Колоса завертелся Руслан. Погладил по заду, сунул в карман телогрейки небольшой сверток.
«Явно клеит в невесты чекиста. Ничего не понимаю! На мясо берут? А может, меня на мясо? Хрен пройдет!»
Кокетливо краснеющий Колос вызывал отвращение. Но Вадиму было необходимо взять себя в руки и видеть то, что происходит с этим опускающимся типом.
Развод начался строго, почти торжественно, без привычных окриков и угроз. Команды заметно сдержанны, даже спокойны. Лица конвоиров не столь равнодушны, если не сказать – слегка растерянны. Что-то случилось.
Только не дознаешься: все словно воды в рот набрали.
Тысячное разнобашмачье ног стирает до летучей пыли мерзлую землю лагерного плаца. Пыль поднимается над колонной коричневым облаком, оседает на прошлогодней траве и самих зэках.
– Вольно! – командует дежурный по лагерю. – Можно покурить.
Вот те раз – курить на разводе!
– Щас амнистию объявят! – шепчет изработанный в шахте мужик с печальным взглядом терпеливой лошадки. – Иначе умру завтра.
– Вы за что устроились, провидец? – интересуется у мужика зэк в приличном коверкотовом пиджаке.
– За хлебушек, сокол мой. За хлебушек. Стянул мешочек. Он червончик и вытянул. Тяжелый оказался…
– Сподручней было кассу взять.
– Не обучены. С испокон веку – при хлебе. И без хлеба.
– Вы что, по кассам практиковали? – вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.
– Нет, что вы?! – зэк натурально сменился в лице. – Случайный человек. По случайному делу.
– А лепень ваш играется, простите за навязчивость?
– Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.
– Но часики-то на вас игранные. Уж сознайтесь – игранные?
Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.
– Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.
– Так вы, сказывают некоторые осведомленные товарищи, на мокром деле отличились?
– Как вы смеете! Взгляните на меня – интеллигентный человек. Шел на свидание к даме сердца, вместо нее пришел муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем, как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?
– Да, что было дальше? – Малина принял игру.
– Голова оказалась некачественной, а он – беспартийный, еще и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем – судье и прокурору.
Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи – шесть лет за непреднамеренное убийство.
– Так они грохнули Фрукта, – прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. – Фрукт шел их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.
– Фрукт был бяка, – улыбнулся Малина. – Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.
Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из – под крышки бумажку.
Филон вздохнул:
– Согласен. Но учтите – бока швейцарские.
– Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.
– Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!
– Губарь идет, – ожил укравший мешок пшеницы мужик. – Злой шибко. Плохие, поди, вести.
– Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.
– Дал бы Бог!
– Богу нынче не до нас: Гуталина ждет на Страшный Суд.
Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же – к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:
– Смирно!
Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.
Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125