Тот пригладил волосы долгим тугим движением, полностью открыв высокий лоб.
– После десяти лет работы в следственных органах я почувствовал некоторую неуверенность, сомнение в том, что наказание всегда достигает необходимой цели. – Георгий Николаевич вдруг спохватился: – Может, ты куришь, Вадим?
– Нет. – ответил заключенный и подумал, не спуская со следователя внимательного взгляда: «Ты, дружочек гладкий, похитрей Дьяка будешь».
– Тож вот, мой личный опыт подсказывает – прощение – и с некоторой долей нарушения законности, порой бывает нисколько не вредно, безусловно, в том случае, когда прощенный примет меру с надлежащим пониманием. «Отдайте, и вам вернется!» – сказано. Но надо проявить не только сочувствие, но и соучастие в борьбе за выявление истины. Наказание не восстановимо. Сам подумай – можно ли вернуть жизнь расстрелянному? В соседнем кабинете мой коллега бьет подследственного лицом о сейф, и тот дает показания. Есть ли в них истина? – Следователь доверительно наклонился к уху Упорова, прошептал: – Сомневаюсь. Ты должен, как комсомолец, сын красного командира, по-товарищески помочь мне. В общем, давай начнем но порядку: расскажи, как убивали Стадника?
Вопрос был задан тем же доверительным голосом, он будто вполз ему в уши, чуть было не заставив поверить в искренность Георгия Николаевича. Зэк прикрыл глаза, понудил себя подождать с ответом.
– Без протокола, Вадим. Каждый шаг следствия будем обдумывать вместе… – прошелестел приятный баритон.
Зэк открыл глаза. Взгляд его был растерян, словно в толковании этих ясных слов он нашел для себя скрытое оскорбление:
– Да вы что, Георгий Николаевич! Я же его за день до того дня видел, как вас. Убили, значит… или шутите? Чепуха какая-то!
– М – да… – толстяк потух, опустив в стол глаза, но затем трогательно всплеснул руками, словно собираясь обнять самого себя. – Нет, ты мне действительно симпатичен. Однако прикинь – кого защищаешь?! Вся страна сегодня встала на борьбу с этой гнилью. Она скоро будет полностью уничтожена, а вы, боксер, боитесь назвать имена тех, кто убивал! Я знаю: они сделали это без вашей помощи.
Следователь вынул носовой платок, протер под стоячим воротничком дряблую шею.
– Определи, Вадим, свое место в нашей общей борьбе. Но сделай это не в глубине своего падения, а на взлете человеческого "я"! Испытай себя внутренней свободой. Тогда завтра может быть: солнце, друзья, море, любовь. Но может завтра просто не быть…
– Ну, вы даете, Георгий Николаевич! – натурально заволновался зэк. – Что ж мне – чужую мокруху на себя грузить?! Для установления доверия. Живым его помню, мертвым – нет!
– Не торопись, Вадим, портить наши отношения. На некоторые вопросы у меня есть абсолютно точные ответы.
– С них бы и начинали, Георгий Николаевич. Все расскажу, как оно было. Думаете, мне помирать охота…
Дверь кабинета неслышно распахнулась, из коридора донеслись чьи-то голоса, следователь вскочил и вытянулся в струнку.
Важа Спиридонович Морабели стоял, упершись рукой в дверной косяк. Упоров тоже поднялся. Рука на косяке держала его взгляд.
…Он уже видел в этой руке пистолет неизвестной ему марки. Ствол направлен в сторону шагнувшего из строя полосатика.
– Встать туда, где был – предложил ему начальник отдела по борьбе с бандитизмом. Полосатик имел три ордена Славы, всех степеней, но тогда это не имело никакого значения. Он шел и повторял нудным голосом человека, не дорожащего такой жизнью: – В стаде этих подонков умирать не хочу. Стреляйте, гражданин начальник
Три последних слова будили его по ночам: в них жило то самое состояние, которым окрылялся он сам, когда в минуты отчаянья желал найти свой сокровенный час к. предложить при всех кому-нибудь из охранников: «Стреляйте, гражданин начальник!»
…Морабели выстрелил. Полосатик упал на снег. Но поднялся и сделал шаг на следующую пулю. Пистолет вернулся в кобуру, а рука ослабла, стала такой же, как эта – на косяке двери кабинета следователя…
– Кто кого допрашивает? – спросил Важа Спиридонович.
– Беседую с подследственным заключенным Упоровым, товарищ полковник!
– Беседуешь, значит? С кем?! – Жеребячья улыбка открыла сверкающие зубы грузина. Его бешенством уже был заражен воздух кабинета. Полковник, казалось, излучал ненависть в чистом виде, независимо от произнесенных слов. – А ты почему живой, сволочь?! Это же бандит, Скачков! Бандита допрашивать надо как бандита, а ты – беседуешь! Десять лет в ЧК.
– Но, товарищ полковник…
– Все! Иди, думай, где работаешь, с кем борешься! Я с ним буду по-своему «беседовать».
– Слушаюсь, товарищ полковник!
Капитан Скачков не очень ловко щелкнул каблуками, но на подследственного взглянул ободряюще. Дверь за ним закрылась, Морабели устало махнул рукой:
– Садись, в ногах правды нет. И у тебя ее нет, потому что ты – жертва. Сильный человек с мелкой душой, за столько лет не познавший принцип и правило жизни: каждый должен отвечать за свое. Ты ответишь за всех!
Полковник остался стоять. Поджарый и сильный, будто только что спрыгнувший с коня джигит.
– Тебя расстреляют.
– Должно быть, гражданин начальник, – осмелился поддержать разговор подследственный. Его неудержимо влекло продолжить игру того полосатика, тем более что пистолет неизвестной ему марки был на месте.
– Никаких сомнений. Слово чекиста! У тебя – пусто, все шансы у прокурора, а он не твой родственник. Верно? Вышка! Пуф! Один раз, и ты свободен. Согласен?
– Моего согласия не требуется, гражданин начальник.
– Думаешь – значит хочешь жить. Ты много успел рассказать этому комсомольцу?
– Он спрашивал меня про убийство Стадника. Я не убивал, гражданин начальник. В это время я был в побеге.
– А Горсткова на Волчьем перевале? Не скромничай: есть свидетель. Говорит.
– Тогда вам должно быть известно, гражданин начальник – Горсткова я не убивал. У меня и оружия не было. Не дали…
Упоров поднял глаза. Начальник отдела по борьбе с бандитизмом улыбался той же яростной улыбкой:
– Он скажет то, что скажу я. Ты должен об этом помнить. Такой еще молодой. Давай по-простому, без объяснений в любви…
«По одному плану работают, благодетели!» – успел сообразить Упоров, прежде чем полковник продолжил:
– … Ты говоришь, куда ушел груз, я -спасаю тебя от расстрела. Нарушение закона, совершенное под принуждением, – поступок, заслуживающий снисхождения. Кстати, этот Колос куда подевался?
– Не знаю, гражданин начальник.
– И правильно делаешь. Иди, хорошо думай.
– Но я не знаю, о чем, гражданин начальник. Груз? Какой?!
– Думай. Такой еще молодой. За чужое похмелье жизнь положить хочешь?! Тебе это нужно?!
Он распахнул дверь ударом ноги, позвал:
– Георгий! Иди сюда! Продолжай беседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– После десяти лет работы в следственных органах я почувствовал некоторую неуверенность, сомнение в том, что наказание всегда достигает необходимой цели. – Георгий Николаевич вдруг спохватился: – Может, ты куришь, Вадим?
– Нет. – ответил заключенный и подумал, не спуская со следователя внимательного взгляда: «Ты, дружочек гладкий, похитрей Дьяка будешь».
– Тож вот, мой личный опыт подсказывает – прощение – и с некоторой долей нарушения законности, порой бывает нисколько не вредно, безусловно, в том случае, когда прощенный примет меру с надлежащим пониманием. «Отдайте, и вам вернется!» – сказано. Но надо проявить не только сочувствие, но и соучастие в борьбе за выявление истины. Наказание не восстановимо. Сам подумай – можно ли вернуть жизнь расстрелянному? В соседнем кабинете мой коллега бьет подследственного лицом о сейф, и тот дает показания. Есть ли в них истина? – Следователь доверительно наклонился к уху Упорова, прошептал: – Сомневаюсь. Ты должен, как комсомолец, сын красного командира, по-товарищески помочь мне. В общем, давай начнем но порядку: расскажи, как убивали Стадника?
Вопрос был задан тем же доверительным голосом, он будто вполз ему в уши, чуть было не заставив поверить в искренность Георгия Николаевича. Зэк прикрыл глаза, понудил себя подождать с ответом.
– Без протокола, Вадим. Каждый шаг следствия будем обдумывать вместе… – прошелестел приятный баритон.
Зэк открыл глаза. Взгляд его был растерян, словно в толковании этих ясных слов он нашел для себя скрытое оскорбление:
– Да вы что, Георгий Николаевич! Я же его за день до того дня видел, как вас. Убили, значит… или шутите? Чепуха какая-то!
– М – да… – толстяк потух, опустив в стол глаза, но затем трогательно всплеснул руками, словно собираясь обнять самого себя. – Нет, ты мне действительно симпатичен. Однако прикинь – кого защищаешь?! Вся страна сегодня встала на борьбу с этой гнилью. Она скоро будет полностью уничтожена, а вы, боксер, боитесь назвать имена тех, кто убивал! Я знаю: они сделали это без вашей помощи.
Следователь вынул носовой платок, протер под стоячим воротничком дряблую шею.
– Определи, Вадим, свое место в нашей общей борьбе. Но сделай это не в глубине своего падения, а на взлете человеческого "я"! Испытай себя внутренней свободой. Тогда завтра может быть: солнце, друзья, море, любовь. Но может завтра просто не быть…
– Ну, вы даете, Георгий Николаевич! – натурально заволновался зэк. – Что ж мне – чужую мокруху на себя грузить?! Для установления доверия. Живым его помню, мертвым – нет!
– Не торопись, Вадим, портить наши отношения. На некоторые вопросы у меня есть абсолютно точные ответы.
– С них бы и начинали, Георгий Николаевич. Все расскажу, как оно было. Думаете, мне помирать охота…
Дверь кабинета неслышно распахнулась, из коридора донеслись чьи-то голоса, следователь вскочил и вытянулся в струнку.
Важа Спиридонович Морабели стоял, упершись рукой в дверной косяк. Упоров тоже поднялся. Рука на косяке держала его взгляд.
…Он уже видел в этой руке пистолет неизвестной ему марки. Ствол направлен в сторону шагнувшего из строя полосатика.
– Встать туда, где был – предложил ему начальник отдела по борьбе с бандитизмом. Полосатик имел три ордена Славы, всех степеней, но тогда это не имело никакого значения. Он шел и повторял нудным голосом человека, не дорожащего такой жизнью: – В стаде этих подонков умирать не хочу. Стреляйте, гражданин начальник
Три последних слова будили его по ночам: в них жило то самое состояние, которым окрылялся он сам, когда в минуты отчаянья желал найти свой сокровенный час к. предложить при всех кому-нибудь из охранников: «Стреляйте, гражданин начальник!»
…Морабели выстрелил. Полосатик упал на снег. Но поднялся и сделал шаг на следующую пулю. Пистолет вернулся в кобуру, а рука ослабла, стала такой же, как эта – на косяке двери кабинета следователя…
– Кто кого допрашивает? – спросил Важа Спиридонович.
– Беседую с подследственным заключенным Упоровым, товарищ полковник!
– Беседуешь, значит? С кем?! – Жеребячья улыбка открыла сверкающие зубы грузина. Его бешенством уже был заражен воздух кабинета. Полковник, казалось, излучал ненависть в чистом виде, независимо от произнесенных слов. – А ты почему живой, сволочь?! Это же бандит, Скачков! Бандита допрашивать надо как бандита, а ты – беседуешь! Десять лет в ЧК.
– Но, товарищ полковник…
– Все! Иди, думай, где работаешь, с кем борешься! Я с ним буду по-своему «беседовать».
– Слушаюсь, товарищ полковник!
Капитан Скачков не очень ловко щелкнул каблуками, но на подследственного взглянул ободряюще. Дверь за ним закрылась, Морабели устало махнул рукой:
– Садись, в ногах правды нет. И у тебя ее нет, потому что ты – жертва. Сильный человек с мелкой душой, за столько лет не познавший принцип и правило жизни: каждый должен отвечать за свое. Ты ответишь за всех!
Полковник остался стоять. Поджарый и сильный, будто только что спрыгнувший с коня джигит.
– Тебя расстреляют.
– Должно быть, гражданин начальник, – осмелился поддержать разговор подследственный. Его неудержимо влекло продолжить игру того полосатика, тем более что пистолет неизвестной ему марки был на месте.
– Никаких сомнений. Слово чекиста! У тебя – пусто, все шансы у прокурора, а он не твой родственник. Верно? Вышка! Пуф! Один раз, и ты свободен. Согласен?
– Моего согласия не требуется, гражданин начальник.
– Думаешь – значит хочешь жить. Ты много успел рассказать этому комсомольцу?
– Он спрашивал меня про убийство Стадника. Я не убивал, гражданин начальник. В это время я был в побеге.
– А Горсткова на Волчьем перевале? Не скромничай: есть свидетель. Говорит.
– Тогда вам должно быть известно, гражданин начальник – Горсткова я не убивал. У меня и оружия не было. Не дали…
Упоров поднял глаза. Начальник отдела по борьбе с бандитизмом улыбался той же яростной улыбкой:
– Он скажет то, что скажу я. Ты должен об этом помнить. Такой еще молодой. Давай по-простому, без объяснений в любви…
«По одному плану работают, благодетели!» – успел сообразить Упоров, прежде чем полковник продолжил:
– … Ты говоришь, куда ушел груз, я -спасаю тебя от расстрела. Нарушение закона, совершенное под принуждением, – поступок, заслуживающий снисхождения. Кстати, этот Колос куда подевался?
– Не знаю, гражданин начальник.
– И правильно делаешь. Иди, хорошо думай.
– Но я не знаю, о чем, гражданин начальник. Груз? Какой?!
– Думай. Такой еще молодой. За чужое похмелье жизнь положить хочешь?! Тебе это нужно?!
Он распахнул дверь ударом ноги, позвал:
– Георгий! Иди сюда! Продолжай беседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125