Хватит!
«Князь» устал, лицо его осунулось, из-под мятой соломенной шляпы выбилось несколько мокрых прядок волос. Мишка держит лопату на весу, готовый по первому нашему знаку швырнуть ее на землю. Но мы молчим, продолжая работать. И все понимают: сейчас идет проверка звена. Либо мы все время будем вот так же упрямо вкалывать, либо все пойдет у нас шаляй-валяй. И молча решают: лучше вкалывать.
Руки у Мишки бьет легкая трусца, ключицы вдруг стали острее, заметней и весь он — меньше ростом, слабее, чем обычно.
— Ну хватит же,— опять умоляюще просит он. Есть у него в характере такая черточка: если предоставится хоть какая-то возможность «посачковать», то он ею обязательно воспользуется. А тут законный отдых и... Но мы молчим, словно пытаем его: бросит лопату или нет.
- А пошли бы вы!..—зло ругается он.—Дураков работа любит! — Лопата Мишкина высоко вздымается в воздух и... со звоном врезается в гравий. Мишка продолжает работать!
— Шабаш! Перекур! — кричит Юра Маленький и бросает лопату. И все разом выпрямляют ноющие спины и... хохочут, донельзя довольные друг другом. И так весь этот день, и следующий, и еще один: минут сорок работы — и короткий перекур, в который даже не успевают отмякнуть от боли мышцы.
Куда мы спешим? Кто его знает! Просто мы — работяги. Мы—мужчины. И нам стыдно, перед собой, трудиться как-то иначе. А кроме этого нас подгоняют монтажники: они уже кончают установку очередного дизеля, и им нужны следующие фундаменты, нужна работа. Есть и еще одна причина. Где-то вдали, за ближней горой в Пули-Сангинском ущелье, то и дело раздаются взрывы: там готовят фронт работ для туннельщиков. Мимо нас по шоссе проползли недавно за тягачами в карьеры два электрических экскаватора. Туда же тянут от ДЭС линию электропередач. Мы знаем, что и в строящихся поселках как воздух нужна энергия нашей ДЭС. Без нее не начнется на гидростанции разворот работ. А уж очень хочется всем нам, чтобы здесь, в Нуреке, поскорей бы заходило все ходуном, чтоб пришла сюда воистину большая жизнь!.. Об этом мы говорим теперь часто, хоть и каждый по-разному. Мишка:
— Говорят, из Прибалтики должны прислать четыреста девчат из ремеслух. Вот малина будет! Скорей бы...
Дядя Ваня:
— Вот войдет жизнь в колею, и таких прорабов, как наш Небоженко, быстро к рукам приберут! У нас на Каховке его бы и близко к стройке не подпустили... А стало быть, и работа будет душевная и заработки больше. А то смотри, что его левая нога в нарядах напишет...
Володя:
— Учиться охота. Стройка развернется, тогда, глядишь, и курсы всякие откроют, а может, даже техникум будет. Я вообще-то кончил в заключении торговый техникум, но не хочу идти по этой профессии.
Об учебе мечтает и Назар. Андрюха-сварщик:
— Ведь я же настоящий сварщик! Меня же из Волгограда никак отпускать не хотели, но да уж такая фантазия мне взбрела! Да и кончится скоро там гидростройка.— Он кивает на прутья арматуры на земле: — Привык я работать — так уж работать, а не с этими палочками да компрессорами возиться...
Одним словом, причин для того, чтобы спешить, у каждого хватает.Но мы забежали вперед. А пока... пока первый наш перекур. Медленно идем под навес, в тень. Горят ладони, ноют в плечах руки, покалывает поясницу. По очереди пьем кружкой воду, зачерпывая ее из ведра. Вода цвета кофе с молоком, языком чувствуешь песчинки в ней, но она холодная и из Вахша. Почему-то очень приятно пить воду из Вахша.
Отдышавшись, оглядываем друг друга, и во взгляде каждого необычная теплота, даже ласковость. Мы узнаем и не узнаем ребят. Что-то новое в них появилось. То ли в этом виновато настроение наше, родившееся во время путешествия в «Долину счастья», то ли... Нет, скорее всего вот что: пришла к людям большая, нужная работа и, как часто это бывает, вдруг изменила их, сделала добрее, доступнее и сердечнее. Не новая это мысль, но верная: труд, настоящий, всегда поднимает человека, глушит в нем дурное, случайное, а хорошее выволакивает наружу, потому, видимо, что к такому труду не коснешься грязными руками, не допустит он тебя к себе. Он как бы дразнит, проверяет человека: способен ты на лучшее — иди сюда, нет — уходи.
И разговоры в перекурах ведутся теперь совсем иные.Мы сидим на фундаменте дизеля, опершись спинами о станину. Металл приятно холодит тело.
— Я ни отца, ни матери не помню,— тихо произносит Мишка, и никто не удивляется, почему вдруг он заговаривает об этом.— Я перед самой войной родился, в сороковом. Может, и раньше немного — кто его знает! В сорок первом потеряли меня родители, а в детдоме так записали... И фамилию первую попавшую дали — Плютинский. Почему Плютинский?.. И имя, может, мое-то, настоящее, совсем другое! Может, я Ванька какой-нибудь, и, может, отец у меня сейчас большой начальник! Или ракеты космические строит...
— Может,— уверенно соглашается Володя, и мы тоже согласно киваем головами: всем нам очень хочется, чтобы отец Мишки строил ракеты.
— Иногда раздумаешься об этом, и так обидно станет!.. Таскали меня всю войну да и потом — по яслям, детдомам, а потом, в Минске,— в ремеслуху. И везде моралью пичкали! И все как-то обидно пичкали: будто одежонкой да куском хлеба попрекали, государство, мол, тебя содержит, и ты обязан жить для государства, ну и все такое. А скажите, разве я виноват, что меня потеряли? Может, и вовсе не теряли, погибли смертью храбрых отец с матерью! Разве виноват, а?..
Мишка потянулся длинными женственными пальцами к сигарете, протянутой Володей, помолчал.
— Выгодно здесь сигареты курить, папиросы пересыхают. Половину пачки выкуришь, а половину выбросишь... А я уже неделю чужую марку курю.
— Пропился? — спросил Володя.
— Ага.
— Один?
— Зачем? С пацанами.
— А что же они?
— Да я их и не знаю: первый раз в чайнухе увидел и зазвал. Скучно одному-то пить, а из знакомых со мной никто и не пьет больше: ну тебя, говорят, потом опять голодным ходить будешь...
— А что же дальше?
— Дальше? Девять классов я кончил, мог и дальше пойти, башка у меня варила, да непутевый я был тогда!.. Хотел, правда, в техникум податься, но в детдоме сказали: «По дисциплине не проходишь». В комсомол вступал. Тоже отказали: характеристика, говорят, из детдома не та; проявить, говорят, себя надо. Да я и не обижался на них — может, они по-своему и правы были!
— И как же, проявил?
- Проявил. Кончил ремеслуху, выпили с пацанами ради торжества, я в то время запахи различал уже. И пошли гулять по городу. Улочка такая темная, а выпить еще хочется, глядь — навстречу человек. В общем, сняли мы с него шляпу, костюм и ботинки. Часы еще были, но мы почему-то побоялись их взять... Ей-богу, метров двести не отошли, как на нас три мусора, милиционеры то есть,— за шиворот и в конверт! Один — Как сейчас помню, кулаки у него что валуны— кричал все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
«Князь» устал, лицо его осунулось, из-под мятой соломенной шляпы выбилось несколько мокрых прядок волос. Мишка держит лопату на весу, готовый по первому нашему знаку швырнуть ее на землю. Но мы молчим, продолжая работать. И все понимают: сейчас идет проверка звена. Либо мы все время будем вот так же упрямо вкалывать, либо все пойдет у нас шаляй-валяй. И молча решают: лучше вкалывать.
Руки у Мишки бьет легкая трусца, ключицы вдруг стали острее, заметней и весь он — меньше ростом, слабее, чем обычно.
— Ну хватит же,— опять умоляюще просит он. Есть у него в характере такая черточка: если предоставится хоть какая-то возможность «посачковать», то он ею обязательно воспользуется. А тут законный отдых и... Но мы молчим, словно пытаем его: бросит лопату или нет.
- А пошли бы вы!..—зло ругается он.—Дураков работа любит! — Лопата Мишкина высоко вздымается в воздух и... со звоном врезается в гравий. Мишка продолжает работать!
— Шабаш! Перекур! — кричит Юра Маленький и бросает лопату. И все разом выпрямляют ноющие спины и... хохочут, донельзя довольные друг другом. И так весь этот день, и следующий, и еще один: минут сорок работы — и короткий перекур, в который даже не успевают отмякнуть от боли мышцы.
Куда мы спешим? Кто его знает! Просто мы — работяги. Мы—мужчины. И нам стыдно, перед собой, трудиться как-то иначе. А кроме этого нас подгоняют монтажники: они уже кончают установку очередного дизеля, и им нужны следующие фундаменты, нужна работа. Есть и еще одна причина. Где-то вдали, за ближней горой в Пули-Сангинском ущелье, то и дело раздаются взрывы: там готовят фронт работ для туннельщиков. Мимо нас по шоссе проползли недавно за тягачами в карьеры два электрических экскаватора. Туда же тянут от ДЭС линию электропередач. Мы знаем, что и в строящихся поселках как воздух нужна энергия нашей ДЭС. Без нее не начнется на гидростанции разворот работ. А уж очень хочется всем нам, чтобы здесь, в Нуреке, поскорей бы заходило все ходуном, чтоб пришла сюда воистину большая жизнь!.. Об этом мы говорим теперь часто, хоть и каждый по-разному. Мишка:
— Говорят, из Прибалтики должны прислать четыреста девчат из ремеслух. Вот малина будет! Скорей бы...
Дядя Ваня:
— Вот войдет жизнь в колею, и таких прорабов, как наш Небоженко, быстро к рукам приберут! У нас на Каховке его бы и близко к стройке не подпустили... А стало быть, и работа будет душевная и заработки больше. А то смотри, что его левая нога в нарядах напишет...
Володя:
— Учиться охота. Стройка развернется, тогда, глядишь, и курсы всякие откроют, а может, даже техникум будет. Я вообще-то кончил в заключении торговый техникум, но не хочу идти по этой профессии.
Об учебе мечтает и Назар. Андрюха-сварщик:
— Ведь я же настоящий сварщик! Меня же из Волгограда никак отпускать не хотели, но да уж такая фантазия мне взбрела! Да и кончится скоро там гидростройка.— Он кивает на прутья арматуры на земле: — Привык я работать — так уж работать, а не с этими палочками да компрессорами возиться...
Одним словом, причин для того, чтобы спешить, у каждого хватает.Но мы забежали вперед. А пока... пока первый наш перекур. Медленно идем под навес, в тень. Горят ладони, ноют в плечах руки, покалывает поясницу. По очереди пьем кружкой воду, зачерпывая ее из ведра. Вода цвета кофе с молоком, языком чувствуешь песчинки в ней, но она холодная и из Вахша. Почему-то очень приятно пить воду из Вахша.
Отдышавшись, оглядываем друг друга, и во взгляде каждого необычная теплота, даже ласковость. Мы узнаем и не узнаем ребят. Что-то новое в них появилось. То ли в этом виновато настроение наше, родившееся во время путешествия в «Долину счастья», то ли... Нет, скорее всего вот что: пришла к людям большая, нужная работа и, как часто это бывает, вдруг изменила их, сделала добрее, доступнее и сердечнее. Не новая это мысль, но верная: труд, настоящий, всегда поднимает человека, глушит в нем дурное, случайное, а хорошее выволакивает наружу, потому, видимо, что к такому труду не коснешься грязными руками, не допустит он тебя к себе. Он как бы дразнит, проверяет человека: способен ты на лучшее — иди сюда, нет — уходи.
И разговоры в перекурах ведутся теперь совсем иные.Мы сидим на фундаменте дизеля, опершись спинами о станину. Металл приятно холодит тело.
— Я ни отца, ни матери не помню,— тихо произносит Мишка, и никто не удивляется, почему вдруг он заговаривает об этом.— Я перед самой войной родился, в сороковом. Может, и раньше немного — кто его знает! В сорок первом потеряли меня родители, а в детдоме так записали... И фамилию первую попавшую дали — Плютинский. Почему Плютинский?.. И имя, может, мое-то, настоящее, совсем другое! Может, я Ванька какой-нибудь, и, может, отец у меня сейчас большой начальник! Или ракеты космические строит...
— Может,— уверенно соглашается Володя, и мы тоже согласно киваем головами: всем нам очень хочется, чтобы отец Мишки строил ракеты.
— Иногда раздумаешься об этом, и так обидно станет!.. Таскали меня всю войну да и потом — по яслям, детдомам, а потом, в Минске,— в ремеслуху. И везде моралью пичкали! И все как-то обидно пичкали: будто одежонкой да куском хлеба попрекали, государство, мол, тебя содержит, и ты обязан жить для государства, ну и все такое. А скажите, разве я виноват, что меня потеряли? Может, и вовсе не теряли, погибли смертью храбрых отец с матерью! Разве виноват, а?..
Мишка потянулся длинными женственными пальцами к сигарете, протянутой Володей, помолчал.
— Выгодно здесь сигареты курить, папиросы пересыхают. Половину пачки выкуришь, а половину выбросишь... А я уже неделю чужую марку курю.
— Пропился? — спросил Володя.
— Ага.
— Один?
— Зачем? С пацанами.
— А что же они?
— Да я их и не знаю: первый раз в чайнухе увидел и зазвал. Скучно одному-то пить, а из знакомых со мной никто и не пьет больше: ну тебя, говорят, потом опять голодным ходить будешь...
— А что же дальше?
— Дальше? Девять классов я кончил, мог и дальше пойти, башка у меня варила, да непутевый я был тогда!.. Хотел, правда, в техникум податься, но в детдоме сказали: «По дисциплине не проходишь». В комсомол вступал. Тоже отказали: характеристика, говорят, из детдома не та; проявить, говорят, себя надо. Да я и не обижался на них — может, они по-своему и правы были!
— И как же, проявил?
- Проявил. Кончил ремеслуху, выпили с пацанами ради торжества, я в то время запахи различал уже. И пошли гулять по городу. Улочка такая темная, а выпить еще хочется, глядь — навстречу человек. В общем, сняли мы с него шляпу, костюм и ботинки. Часы еще были, но мы почему-то побоялись их взять... Ей-богу, метров двести не отошли, как на нас три мусора, милиционеры то есть,— за шиворот и в конверт! Один — Как сейчас помню, кулаки у него что валуны— кричал все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26