Он оказался совсем маленьким человечком, меньше даже сморщенного, высохшего Чжилиня. Подойдя вплотную к своему министру, который все еще стоял на коленях возле мертвого друга, он нагнулся и помог ему подняться на ноги. — Пойдемте, — тихо сказал он. — Пойдемте со мной.
За их спиной Чжан Хуа положили на носилки и понесли к выходу.
— Велика ваша потеря, друг мой, — сказал он. — Но сознание того, что вы победили, должно хоть немного смягчить ее. Я распорядился выяснить степень вины остальных членов ЦУН. Но что касается Министра обороны и Первого секретаря партии, то на их арест можно хоть сейчас выписывать ордер. Однако с ними надо действовать с оглядкой. Слишком уж велика власть, которую они успели приобрести... Не изучи я все свидетельства, собранные вами и вашими помощниками в министерстве, я бы ни за что не поверил, что эти люди — я имею в виду ЦУН — имеют такую могущественную поддержку.
— К власти их вознесли такие могучие крылья, которые заставляют вспомнить о Боксерском восстании, — заметил Чжилинь.
— Вот именно, — согласился премьер. — Современные ихэтуани . Они спали и видели, чтобы выжить нас и совершить государственный переворот. В этом вы были абсолютно правы. Необходимо было заманить их в ловушку и сорвать с них личины «слуг народа». Опять, уже в который раз, я вам обязан более, чем жизнью: вы спасаете дело моей жизни.
— Я ваша заслонная лошадь, товарищ премьер, — заметил Чжилинь. — Знаете, в старые годы феодалы использовали на охоте лошадь, которая отвлекала опасного зверя на себя? Так что те, кто мечтает вас свалить, имеют во мне непримиримого врага. Они вынуждены расходовать свою энергию на мою ничтожную персону.
— Все дороги в Китае идут в Пекин, но ни одна из них не минует Ши Чжилиня. — Премьер дружески коснулся плеча своего министра. — Так повелось со времен, которые принято называть, мой друг, незапамятными, не так ли? Но, между прочим, китайцы приносят жертвы тоже с незапамятных времен.
— Боюсь, на этот раз цена победы слишком высока.
— Мы сделаем все, что можем, для увековечивания памяти о нем. Он будет похоронен как Герой Революции. Его старший сын...
— Товарищ премьер, прошу вас, не надо церемоний. Пусть мертвые покоятся с миром.
— Ши Чжилинь, страна должна знать.
— Об этом знаем мы, и этого достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно.
Сейчас они находились в дальнем углу Тай Хэ Дяня — Зала Высшей Гармонии. Над их головами окна подымались к потолку, как хрустальные мечи.
— Как ваша боль?
Чжилинь пожал плечами. Что он мог сказать? Серый дождь отчаянно стучал в окна, будто желая, чтобы на него обратили, наконец, внимание.
— Только элементарные частицы вечны, — сказал премьер. — Так учил Будда, хотя, возможно, он и не употреблял этого термина.
— Что делать Будде в современном Китае?
Премьер улыбнулся.
— А разве не Будда вас поддерживал все эти годы, Ши Чжилинь? — Хотя это был явно не риторический вопрос, Чжилинь счел за благо промолчать. — Или вы думаете, что я был не в курсе ваших прогулок в Храм Спящего Будды? Долгих часов, посвященных вами медитации в храме?
— Совсем наоборот, — ответил Чжилинь. — Или, как говорят греки, антитеза.
— Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? — иронично осведомился премьер, заложив руки за спину. — Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь — как это называется? — полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.
— Далеко не полной, — покачал головою Чжилинь. — Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?
— И что же делать?
— Я должен ехать в Гонконг.
Наступила тишина. Только дождь-анархист исполнял свое сумбурное соло на ударнике, используя для этого окна Зала Высшей Гармонии.
— Вы планировали это с самого начала?
Чжилинь грустно улыбнулся.
— Некоторые вещи, товарищ премьер, даже я не могу планировать.
— Значит, надо ехать. А что дальше? — спросил премьер. — Ведь и там это не кончится.
— Кончится, если это будет угодно Будде.
Они стояли, окутанные туманом веков. В Китае прошлое каким-то странным образом умеет оставаться вечно живым. И всегда такое ощущение, что оно касается вас своей призрачной рукой.
— А если не будет угодно?
— Тогда я не вернусь в Пекин, — ответил Чжилинь.
Духи предков, казалось, говорили с ними нестройным хором.
— Как же мы будем обходиться без вас? — спросил премьер.
Его вопрос прозвучал странно, приглушенный то ли туманом, то ли голосами духов.
— Ветер будет по-прежнему скатываться с горных хребтов, и Желтая Река не остановится в своем течении.
—Нам будет без вас неуютно, как ребенку без твердой руки воспитателя. Мы ведь все еще дети, несмотря на то, что считаем себя единственной подлинно цивилизованной нацией. А, может быть, потому мы и считаем себя таковой, что является детьми.
— Не кажется ли вам, что мы порой бывали слишком кровожадными, отстаивая свою цивилизацию?
— Мы всегда были убеждены, что это способствует всеобщему благу.
— Мне кажется, — сказал Чжилинь, — что это самый суровый приговор нашей политической системе, который мне доводилось слышать.
— Возможно, — сказал премьер как-то отрешенно. — Возможно.
Чжилинь вдруг почувствовал себя страшно усталым, хотя еще и не трогался в путь.
— Все идет хорошо, — сказал он. — Наш главный враг в советском руководстве, Юрий Лантин, замолк навечно и уже никогда не возвысит против нас голос. И генерал Карпов, разработавший операцию «Лунный камень», тоже больше не представляет для нас опасности.
Премьер кивнул в подтверждение то ли слов Чжилиня, то ли своих собственных мыслей.
— Признаюсь, мне казались неубедительными ваши соображения насчет Даниэлы Воркуты. Но характер любого гвай-ло представляется мне непостижимым. Как вам только удается их разгадывать? А она ведь еще и женщина, в придачу...
— Как учит Лао-Цзы, нет на свете людей, которых умный человек не может так или иначе использовать в своих интересах. Для этого он должен только знать, на что они способны и на что неспособны. Я долго изучал механику власти внутри советского общества и внутри их аппарата, известного как КГБ, пытаясь найти способы заставить их самих делать то, что мы не в силах сделать сами. И я не мог не обратить внимание на личность Даниэлы Воркуты. Ее уникальный ум в сочетании с обстоятельствами, способствующими ее продвижению по служебной лестнице, навели меня на мысль, что она именно тот человек, который нам нужен.
— Но все-таки я не могу понять, как вам удалось предугадать, что она уберет Карпова и Лантина. — Премьеру всегда с трудом давалось произношение иностранных имен. — Или вы все-таки приложили руку к их устранению?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
За их спиной Чжан Хуа положили на носилки и понесли к выходу.
— Велика ваша потеря, друг мой, — сказал он. — Но сознание того, что вы победили, должно хоть немного смягчить ее. Я распорядился выяснить степень вины остальных членов ЦУН. Но что касается Министра обороны и Первого секретаря партии, то на их арест можно хоть сейчас выписывать ордер. Однако с ними надо действовать с оглядкой. Слишком уж велика власть, которую они успели приобрести... Не изучи я все свидетельства, собранные вами и вашими помощниками в министерстве, я бы ни за что не поверил, что эти люди — я имею в виду ЦУН — имеют такую могущественную поддержку.
— К власти их вознесли такие могучие крылья, которые заставляют вспомнить о Боксерском восстании, — заметил Чжилинь.
— Вот именно, — согласился премьер. — Современные ихэтуани . Они спали и видели, чтобы выжить нас и совершить государственный переворот. В этом вы были абсолютно правы. Необходимо было заманить их в ловушку и сорвать с них личины «слуг народа». Опять, уже в который раз, я вам обязан более, чем жизнью: вы спасаете дело моей жизни.
— Я ваша заслонная лошадь, товарищ премьер, — заметил Чжилинь. — Знаете, в старые годы феодалы использовали на охоте лошадь, которая отвлекала опасного зверя на себя? Так что те, кто мечтает вас свалить, имеют во мне непримиримого врага. Они вынуждены расходовать свою энергию на мою ничтожную персону.
— Все дороги в Китае идут в Пекин, но ни одна из них не минует Ши Чжилиня. — Премьер дружески коснулся плеча своего министра. — Так повелось со времен, которые принято называть, мой друг, незапамятными, не так ли? Но, между прочим, китайцы приносят жертвы тоже с незапамятных времен.
— Боюсь, на этот раз цена победы слишком высока.
— Мы сделаем все, что можем, для увековечивания памяти о нем. Он будет похоронен как Герой Революции. Его старший сын...
— Товарищ премьер, прошу вас, не надо церемоний. Пусть мертвые покоятся с миром.
— Ши Чжилинь, страна должна знать.
— Об этом знаем мы, и этого достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно.
Сейчас они находились в дальнем углу Тай Хэ Дяня — Зала Высшей Гармонии. Над их головами окна подымались к потолку, как хрустальные мечи.
— Как ваша боль?
Чжилинь пожал плечами. Что он мог сказать? Серый дождь отчаянно стучал в окна, будто желая, чтобы на него обратили, наконец, внимание.
— Только элементарные частицы вечны, — сказал премьер. — Так учил Будда, хотя, возможно, он и не употреблял этого термина.
— Что делать Будде в современном Китае?
Премьер улыбнулся.
— А разве не Будда вас поддерживал все эти годы, Ши Чжилинь? — Хотя это был явно не риторический вопрос, Чжилинь счел за благо промолчать. — Или вы думаете, что я был не в курсе ваших прогулок в Храм Спящего Будды? Долгих часов, посвященных вами медитации в храме?
— Совсем наоборот, — ответил Чжилинь. — Или, как говорят греки, антитеза.
— Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? — иронично осведомился премьер, заложив руки за спину. — Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь — как это называется? — полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.
— Далеко не полной, — покачал головою Чжилинь. — Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?
— И что же делать?
— Я должен ехать в Гонконг.
Наступила тишина. Только дождь-анархист исполнял свое сумбурное соло на ударнике, используя для этого окна Зала Высшей Гармонии.
— Вы планировали это с самого начала?
Чжилинь грустно улыбнулся.
— Некоторые вещи, товарищ премьер, даже я не могу планировать.
— Значит, надо ехать. А что дальше? — спросил премьер. — Ведь и там это не кончится.
— Кончится, если это будет угодно Будде.
Они стояли, окутанные туманом веков. В Китае прошлое каким-то странным образом умеет оставаться вечно живым. И всегда такое ощущение, что оно касается вас своей призрачной рукой.
— А если не будет угодно?
— Тогда я не вернусь в Пекин, — ответил Чжилинь.
Духи предков, казалось, говорили с ними нестройным хором.
— Как же мы будем обходиться без вас? — спросил премьер.
Его вопрос прозвучал странно, приглушенный то ли туманом, то ли голосами духов.
— Ветер будет по-прежнему скатываться с горных хребтов, и Желтая Река не остановится в своем течении.
—Нам будет без вас неуютно, как ребенку без твердой руки воспитателя. Мы ведь все еще дети, несмотря на то, что считаем себя единственной подлинно цивилизованной нацией. А, может быть, потому мы и считаем себя таковой, что является детьми.
— Не кажется ли вам, что мы порой бывали слишком кровожадными, отстаивая свою цивилизацию?
— Мы всегда были убеждены, что это способствует всеобщему благу.
— Мне кажется, — сказал Чжилинь, — что это самый суровый приговор нашей политической системе, который мне доводилось слышать.
— Возможно, — сказал премьер как-то отрешенно. — Возможно.
Чжилинь вдруг почувствовал себя страшно усталым, хотя еще и не трогался в путь.
— Все идет хорошо, — сказал он. — Наш главный враг в советском руководстве, Юрий Лантин, замолк навечно и уже никогда не возвысит против нас голос. И генерал Карпов, разработавший операцию «Лунный камень», тоже больше не представляет для нас опасности.
Премьер кивнул в подтверждение то ли слов Чжилиня, то ли своих собственных мыслей.
— Признаюсь, мне казались неубедительными ваши соображения насчет Даниэлы Воркуты. Но характер любого гвай-ло представляется мне непостижимым. Как вам только удается их разгадывать? А она ведь еще и женщина, в придачу...
— Как учит Лао-Цзы, нет на свете людей, которых умный человек не может так или иначе использовать в своих интересах. Для этого он должен только знать, на что они способны и на что неспособны. Я долго изучал механику власти внутри советского общества и внутри их аппарата, известного как КГБ, пытаясь найти способы заставить их самих делать то, что мы не в силах сделать сами. И я не мог не обратить внимание на личность Даниэлы Воркуты. Ее уникальный ум в сочетании с обстоятельствами, способствующими ее продвижению по служебной лестнице, навели меня на мысль, что она именно тот человек, который нам нужен.
— Но все-таки я не могу понять, как вам удалось предугадать, что она уберет Карпова и Лантина. — Премьеру всегда с трудом давалось произношение иностранных имен. — Или вы все-таки приложили руку к их устранению?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183