последние месяца три он называл ее «своей девушкой». Предшествовала этому покупка небольшой квартирки в «цековском» доме на Патриарших прудах и превращение ее, посредством умопомрачительного ремонта, в роскошное логово роскошной кошки, а вернее – пантеры. Недаром она так восторженно любила серию украшений от «Картье» – драгоценных пантерок самых различных видов и размеров. Собственно, обожала она именно грациозных зверюшек, а то симпатичное обстоятельство, что выполнены они из золота или платины и щедро усыпаны великолепными камнями, радовало ее в меньшей степени. Материальная ценность подарка, его роскошь и эксклюзив доставляли большее удовольствие самому Рокотову, нежели его подруге. Следующий после квартиры крупный презент был избран им, сообразно с: собственным вкусом и представлением о достойных внимания вещах, – очень редкая спортивная модель классического британского «ягуара», истинная цена которой известна была лишь немногим посвященным. Потом было еще очень много всякой всячины в виде подарков, поездок, устройства на работу, знакомства накоротке с людьми, от которых зависело ее профессиональное будущее, и прочая, прочая, прочая… Но к появившейся у него последнее время манере заезжать к ней прямо с утра, по дороге на работу, это отношения не имело. А быть может, напротив, имело, и самое непосредственное. Потому что по прошествии некоторого, очень длительного, по его меркам, времени их знакомства Дмитрий Рокотов не испытывал привычного раздражения, вызванного пресыщением и привыканием, как это всегда происходило с другими женщинами. Более того, теперь ему хотелось видеть ее все чаще, и к частым вечерним встречам добавились внеплановые утренние визиты. В такое время она, как правило, еще спала и во сне была как-то особенно, по-детски мила и беззащитна. Она не удивлялась и не пугалась, когда он, бесшумно открыв дверь своим ключом, присаживался на край ее постели, не снимая пальто или плаща, чтобы не разбудить ее лишним шумом до этого самого момента. Она смешно хлопала длинными ресницами, терла глаза маленькими кулачками, а поняв, что это не сон, тихо и радостно улыбалась и тянулась к нему, выскальзывая из-под одеяла, теплая, источающая аромат нежной кожи, с которым смешивался медовый запах ее волос, тяжелых, спутанных во сне прядей, отливающих темной старинной медью. Начатый таким образом рабочий день, как правило, был скомкан и уже несколько раз, собственно, и не начинался вовсе: приехав утром, Дима оставался у нее до глубокой ночи, не испытывая ни малейшего желания отлучаться, пусть и вместе с ней, чтобы где-нибудь пообедать, и вполне довольствуясь ее, не всегда успешными, кулинарными опытами.
Нельзя сказать, чтобы он не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит, но именно потому, что очень хорошо это понимал, ситуация не вызывала у него тревоги. Да, он был влюблен, довольно сильно и непривычно для себя, но пока это обстоятельство не создавало мало-мальски серьезной угрозы для него и его будущего, и потому Дмитрий Рокотов не видел причин, почему бы не позволить себе некоторое дополнительное к привычным и новое, и оттого особенно острое, удовольствие. Он был намерен продолжать эту связь до той поры, пока она радует и волнует его, не создавая проблем, и ни секундой больше. И если бы все в его жизни, в чем последнее время сам он был почти уверен, действительно зависело только от него, все сложилось бы именно так, и никак иначе.
Этим утром он не мог позволить себе задержаться у нее надолго: обедать предстояло в компании очень крупного государственного чиновника, предполагающего, не без помощи Рокотова, стать еще крупнее, посему, проведя с ней всего пару часов, он вызвал машину.
Лика провожала его до двери как была, не одеваясь и не накинув даже прозрачного халатика. Многочисленные зеркала в прихожей подхватили и, преломляя каждое на свой вкус, завертели в таинственных глубинах своего зазеркалья отражение ее совершенного, без единого изъяна тела в какой – то нечеловеческой, волшебной пляске. Он остановился, залюбовавшись этим странным зрелищем, но время не позволяло далее предаваться эстетическим наслаждениям. Дмитрий быстро и крепко прижал девушку к себе, зарылся головой в густые волосы, вдохнул полной грудью их сладкий аромат и, легонько оттолкнув ее, повернул тяжелую ручку сложного замка. Дверь за ним закрылась практически бесшумно, и только легкий горьковатый запах дорогого одеколона еще несколько секунд витал в прихожей, напоминая о том, что Дмитрий Рокотов действительно только что был здесь.
Пару мгновений Лика оставалась неподвижной: руки красиво закинуты вверх, голова – чуть вниз и набок, взгляд исподлобья и оттого вроде чуть-чуть обиженный – так она провожала его, естественным жестом забросив руки на плечи, а голову склонив на грудь, – красивая поза, почти балетная. Лика замерла, давая мышцам возможность запомнить ее получше, чтобы потом, при надобности, мгновенно воспроизвести с легкостью и грацией. Она часто поступала так, старательно запоминая удачные реплики, движения, позы и даже мимолетные выражения лица, из них в итоге формировался ее образ, который вызывал – она это знала, видела, чувствовала кожей – все больший восторг и обожание окружающих. При этом следует заметить, что никто и никогда специально или просто потому, что пришлось к случаю, Лику этому искусству не учил. И хотя с малых лет она мечтала о сцене или киноэкране, учиться актерскому мастерству даже в обычном театральном кружке или студии ей не довелось. Ей вообще мало чему довелось учиться в том возрасте, когда это скорее является обязанностью, нежели правом и уж тем более привилегией для нормального ребенка. Оба ее родителя были хроническими алкоголиками, причем алкоголиками, как часто это случается, многодетными. И все же Лика родителям была благодарна без меры, потому что из всех пятерых их отпрысков она единственная родилась нормальной; за то, что ее не уморили голодом; не убили случайно во время кровавых семейных скандалов; не продали цыганам, кавказцам или водителям-«дальнобойщикам» и даже нарекли красивым именем – Лика. К тому же природа, очевидно, решила воздать Лике все, что было ею бессовестно недодано ее братьям и сестрам: их физическое и психическое убожество обернулось ее неземной красотой и совершенной гармонией. Последнее, за что Лика часто мысленно благодарила родителей, было то обстоятельство, что никто из них не заметил, как и когда пятнадцати лет от роду она ушла из дому, поэтому ее не искали и она благополучно добралась до Москвы, с одним-единственным желанием – просто жить. Ей продолжало везти, и через два года она без особых нравственных и физических потерь работала на подтанцовке в одном из ночных клубов, сильно удивляя режиссера почти профессиональной пластикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79