Для начала он купил большой остров в океане. Потом он и его помощники — у него была целая армия обученных помощников — отловили всех преступников мира и привезли на остров. И Дока-Дикарь прооперировал им мозги. Он удалил часть, в которой содержатся злые мысли. И когда они поправились, они все стали примерными гражданами. Они больше не могли совершать преступления, потому что у них не было этой части мозга. И теперь мне начинает казаться, что такое хирургическое вмешательство в натуру человека действительно, может быть, выход из положения…
Звонок, сигнал того, что присяжные возвращаются, прервал его рассуждения. Заседание присяжных продолжалось сорок минут. Многие зрители, полагая, что решение будет принято быстро, не покидали своих мест. Судью Тэйта, однако, пришлось вызывать с его фермы, куда он пошел, чтобы покормить лошадей. Поспешно наброшенная черная мантия слегка топорщилась на нем, но он с внушительным спокойствием и достоинством спросил:
— Господа присяжные, вынесли ли вы приговор преступникам?
И председатель ответил:
— Да, ваша честь.
Бейлиф вынес запечатанные конверты.
Раздался гудок поезда, трубный глас приближающегося экспресса Санта-Фе. Бас Тэйта, зачитывающего приговор, перекликался с фанфарами локомотива:
— Пункт первый. Мы, присяжные заседатели, считаем подсудимого, Ричарда Юджина Хикока, виновным в убийстве первой степени, и наказание — смерть. — Потом, словно интересуясь реакцией закованных в наручники заключенных, он посмотрел вниз, где они стояли вместе с конвоирами; они бесстрастно смотрели на него, и он продолжил читать семь дальнейших пунктов: еще три для Хикока и четыре для Смита.
«И наказание — смерть». Каждый раз, доходя до приговора, Тэйт произносил его с мрачным завыванием, которое, казалось, вторило жалобному удаляющемуся зову поезда. Потом судья отпустил жюри («Вы мужественно выполнили свой долг».), и осужденных увели. В дверях Смит сказал Хикоку: «Да уж, трусливых присяжных тут не было!» — и оба громко расхохотались, а фотографы защелкали аппаратами. Снимок был опубликован в канзасской газете с подписью: «Последний смех?»
Неделю спустя миссис Майер сидела у себя в комнате и разговаривала с подругой.
— Да, здесь стало так тихо, — сказала она. — Я думаю, мы должны радоваться, что все опять входит в колею. Но у меня все равно на душе скверно. С Диком мы почти не общались, а с Перри познакомились довольно близко. В тот день, после того как ему объявили приговор, его привели в камеру, и я закрылась на кухне, чтобы не видеть его. Я сидела у окна и смотрела, как из здания суда выходят толпы народу. Мистер Калливен посмотрел вверх, увидел меня и помахал. Родители Хикока. Они тоже уходили прочь. Только утром я получила прекрасное письмо от миссис Хикок; она бывала у меня несколько раз, пока шел суд, и мне было жаль, что я не могу ей помочь, только что скажешь в такой ситуации? Но после того, как все разошлись и я начала мыть посуду, я услышала, что он плачет. Я включила радио. Только бы не слышать. Но все равно было слышно. Он плакал как дитя. Прежде он никогда не падал духом, никак не показывал, что ему тяжело. Я пошла к нему. Подошла к двери его камеры. Он протянул мне руку. Он хотел, чтобы я подержала его за руку, и я держала, а он сказал лишь: «Я охвачен стыдом». Я хотела послать за отцом Гобуа и сказала Перри, что завтра приготовлю для него рис по-испански, но он только крепче сжал мои пальцы.
И в тот вечер, тяжелейший из вечеров, мы должны были оставить его одного. Мы с Венделем почти никуда не выходим, но нас давно пригласили в одно место, и Вендель подумал, что нарушать слово нехорошо. Но я всегда буду жалеть, что мы оставили его одного. На следующий день я приготовила рис. Перри к нему даже не притронулся. И со мной почти не разговаривал. Он ненавидел весь мир. Но утром, когда за ним приехали, чтобы забрать в тюрьму, он поблагодарил меня и отдал мне свою фотокарточку. Маленький «кодаковский» снимок, сделанный, когда ему было шестнадцать лет. Он сказал, что хотел бы, чтобы я запомнила его таким, как этот мальчик на карточке.
Тяжелее всего было сказать «до свидания». Знаешь ведь, куда его увозят и что его ждет. Этот его бельчонок совсем без Перри заскучал. Все время прибегает в камеру, ищет его. Я пыталась его покормить, но ему до меня нет дела. Он любил одного Перри.
Тюрьмы играют важную роль в экономике округа Левенворт штата Канзас. Там находятся две государственных исправительных колонии, по одной для каждого пола, а также Левенворт — самая большая федеральная тюрьма и, в Форт-Левенворте, основной военной тюрьме страны, — угрюмые дисциплинарные казармы Армии и Военно-воздушных сил США. Если бы всех обитателей этих учреждений в одночасье отпустили на волю, они могли бы населить небольшой город.
Самая старая из тюрем — Канзасская исправительная колония для мужчин, черно-белый дворец с башнями, который является главной отличительной чертой в остальном непримечательного провинциального Лансинга. Дворец, построенный во время Гражданской войны, получил своего первого жильца в 1864 году. В настоящее время население тюрьмы составляет примерно две тысячи человек; нынешний начальник, Шерман X. Круз, ежедневно ведет подсчет общему числу заключенных. На диаграмме показано соотношение представителей различных рас (например: белых 1405, цветных 360, мексиканцев 12, индейцев 6). Вне зависимости от расы каждый преступник является жителем каменной деревни, обнесенной высокими стенами, которые охраняют автоматчики, — двенадцати серых акров цементных улиц, жилых блоков и цехов.
В южном секторе тюремного комплекса располагается любопытное маленькое здание: темное двухэтажное строение, по форме напоминающее гроб. Это учреждение, официально именуемое Зданием сегрегации и изоляции, образует тюрьму внутри тюрьмы. Нижний этаж в кругу заключенных известен под именем «Дыра» — туда временно помещают самых трудных заключенных, «крепкие орешки», нарушителей спокойствия. На верхний этаж можно попасть по железной винтовой лестнице; там находится камера смертников.
Когда убийцы Клаттеров впервые взошли по этой лестнице, был дождливый апрельский вечер. После восьмичасового переезда на машине из Гарден-Сити в Лансинг протяженностью четыреста миль вновь прибывшие были раздеты, отведены в душ и острижены, после чего получили грубые хлопчатобумажные робы и мягкие тапочки (в большинстве американских тюрем такие тапочки — традиционная обувь осужденных). Потом вооруженная охрана проводила их по влажным сумеркам к гробовидному зданию, где они поднялись по спиральной лестнице на второй этаж и вошли каждый в отдельную камеру в ряду двенадцати соприкасающихся камер смертников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Звонок, сигнал того, что присяжные возвращаются, прервал его рассуждения. Заседание присяжных продолжалось сорок минут. Многие зрители, полагая, что решение будет принято быстро, не покидали своих мест. Судью Тэйта, однако, пришлось вызывать с его фермы, куда он пошел, чтобы покормить лошадей. Поспешно наброшенная черная мантия слегка топорщилась на нем, но он с внушительным спокойствием и достоинством спросил:
— Господа присяжные, вынесли ли вы приговор преступникам?
И председатель ответил:
— Да, ваша честь.
Бейлиф вынес запечатанные конверты.
Раздался гудок поезда, трубный глас приближающегося экспресса Санта-Фе. Бас Тэйта, зачитывающего приговор, перекликался с фанфарами локомотива:
— Пункт первый. Мы, присяжные заседатели, считаем подсудимого, Ричарда Юджина Хикока, виновным в убийстве первой степени, и наказание — смерть. — Потом, словно интересуясь реакцией закованных в наручники заключенных, он посмотрел вниз, где они стояли вместе с конвоирами; они бесстрастно смотрели на него, и он продолжил читать семь дальнейших пунктов: еще три для Хикока и четыре для Смита.
«И наказание — смерть». Каждый раз, доходя до приговора, Тэйт произносил его с мрачным завыванием, которое, казалось, вторило жалобному удаляющемуся зову поезда. Потом судья отпустил жюри («Вы мужественно выполнили свой долг».), и осужденных увели. В дверях Смит сказал Хикоку: «Да уж, трусливых присяжных тут не было!» — и оба громко расхохотались, а фотографы защелкали аппаратами. Снимок был опубликован в канзасской газете с подписью: «Последний смех?»
Неделю спустя миссис Майер сидела у себя в комнате и разговаривала с подругой.
— Да, здесь стало так тихо, — сказала она. — Я думаю, мы должны радоваться, что все опять входит в колею. Но у меня все равно на душе скверно. С Диком мы почти не общались, а с Перри познакомились довольно близко. В тот день, после того как ему объявили приговор, его привели в камеру, и я закрылась на кухне, чтобы не видеть его. Я сидела у окна и смотрела, как из здания суда выходят толпы народу. Мистер Калливен посмотрел вверх, увидел меня и помахал. Родители Хикока. Они тоже уходили прочь. Только утром я получила прекрасное письмо от миссис Хикок; она бывала у меня несколько раз, пока шел суд, и мне было жаль, что я не могу ей помочь, только что скажешь в такой ситуации? Но после того, как все разошлись и я начала мыть посуду, я услышала, что он плачет. Я включила радио. Только бы не слышать. Но все равно было слышно. Он плакал как дитя. Прежде он никогда не падал духом, никак не показывал, что ему тяжело. Я пошла к нему. Подошла к двери его камеры. Он протянул мне руку. Он хотел, чтобы я подержала его за руку, и я держала, а он сказал лишь: «Я охвачен стыдом». Я хотела послать за отцом Гобуа и сказала Перри, что завтра приготовлю для него рис по-испански, но он только крепче сжал мои пальцы.
И в тот вечер, тяжелейший из вечеров, мы должны были оставить его одного. Мы с Венделем почти никуда не выходим, но нас давно пригласили в одно место, и Вендель подумал, что нарушать слово нехорошо. Но я всегда буду жалеть, что мы оставили его одного. На следующий день я приготовила рис. Перри к нему даже не притронулся. И со мной почти не разговаривал. Он ненавидел весь мир. Но утром, когда за ним приехали, чтобы забрать в тюрьму, он поблагодарил меня и отдал мне свою фотокарточку. Маленький «кодаковский» снимок, сделанный, когда ему было шестнадцать лет. Он сказал, что хотел бы, чтобы я запомнила его таким, как этот мальчик на карточке.
Тяжелее всего было сказать «до свидания». Знаешь ведь, куда его увозят и что его ждет. Этот его бельчонок совсем без Перри заскучал. Все время прибегает в камеру, ищет его. Я пыталась его покормить, но ему до меня нет дела. Он любил одного Перри.
Тюрьмы играют важную роль в экономике округа Левенворт штата Канзас. Там находятся две государственных исправительных колонии, по одной для каждого пола, а также Левенворт — самая большая федеральная тюрьма и, в Форт-Левенворте, основной военной тюрьме страны, — угрюмые дисциплинарные казармы Армии и Военно-воздушных сил США. Если бы всех обитателей этих учреждений в одночасье отпустили на волю, они могли бы населить небольшой город.
Самая старая из тюрем — Канзасская исправительная колония для мужчин, черно-белый дворец с башнями, который является главной отличительной чертой в остальном непримечательного провинциального Лансинга. Дворец, построенный во время Гражданской войны, получил своего первого жильца в 1864 году. В настоящее время население тюрьмы составляет примерно две тысячи человек; нынешний начальник, Шерман X. Круз, ежедневно ведет подсчет общему числу заключенных. На диаграмме показано соотношение представителей различных рас (например: белых 1405, цветных 360, мексиканцев 12, индейцев 6). Вне зависимости от расы каждый преступник является жителем каменной деревни, обнесенной высокими стенами, которые охраняют автоматчики, — двенадцати серых акров цементных улиц, жилых блоков и цехов.
В южном секторе тюремного комплекса располагается любопытное маленькое здание: темное двухэтажное строение, по форме напоминающее гроб. Это учреждение, официально именуемое Зданием сегрегации и изоляции, образует тюрьму внутри тюрьмы. Нижний этаж в кругу заключенных известен под именем «Дыра» — туда временно помещают самых трудных заключенных, «крепкие орешки», нарушителей спокойствия. На верхний этаж можно попасть по железной винтовой лестнице; там находится камера смертников.
Когда убийцы Клаттеров впервые взошли по этой лестнице, был дождливый апрельский вечер. После восьмичасового переезда на машине из Гарден-Сити в Лансинг протяженностью четыреста миль вновь прибывшие были раздеты, отведены в душ и острижены, после чего получили грубые хлопчатобумажные робы и мягкие тапочки (в большинстве американских тюрем такие тапочки — традиционная обувь осужденных). Потом вооруженная охрана проводила их по влажным сумеркам к гробовидному зданию, где они поднялись по спиральной лестнице на второй этаж и вошли каждый в отдельную камеру в ряду двенадцати соприкасающихся камер смертников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109