Нужно отыскать других знатных вельмож, которым самозванка не откажет во внимании. Они поговорят с нею откровенно и предупредят о страшных последствиях неразумных поступков… Помилуйте, попугать – сие считалось всегда безвинным средством.
– Попугать – другое дело, – согласился государь, – я был бы рад, если бы кто-либо взял на себя труд донести Екатерине Алексеевне, что стрелы моего гнева могут быть губительными… Но никто из вас, друзья, кажется, вовсе непригоден для сей роли!
– Если вы позволите, я отыщу тех, кто пригоден, – сказал Гудович и выбежал из комнаты.
Через минуту он возвратился, ведя впереди себя как бы зачугуневшего ликом князя Никиту Трубецкого и графа Александра Шувалова.
Государь несколько сбивчиво объяснил сановникам тяжкое положение трона и призвал их послужить отечеству, лично растолковав Екатерине опасности, кои непременно возникнут, если она не пожелает вступить в переговоры.
– Так и быть, государь, – кивнул краснощёкий толстяк Шувалов. – Положись на нас совершенно. Уж растолкуем всенепременно, ничего не побоимся.
– Ну вот и решилось, – облегчённо сказал государь. – Не теряйте ни минуты! И помните, проклят Богом всякий, поднявший руку на царя и посягнувший на власть его!
Трубецкой и Шувалов вышли. Фельдмаршал Миних усмехнулся, пропуская их к двери.
«Боже милосердный, – подумал я, – ужели государь верит в играемую комедию, сам посылая во враждебный стан все сокровенные о себе известия?.. Да и чем он способен угрожать Екатерине?..»
В счастье и в несчастье, в мудрости и в глупости есть своя непостижимая логика. Каждый идёт словно предначертанною тропой и на другую тропу и ступить боится, тогда как именно иной путь и выводит порою из лабиринта неразрешимых сложностей.
– А теперь к столу, господа, – сказал государь. – Только ты задержись ещё на минутку, Роман Ларионович, – он тронул за плечо графа Воронцова. – Хочу сказать тебе приватное словцо!
Все вышли, не выключая и Гудовича.
– Скажите, граф, скажите откровенно, кто стоит за вашими ложами?
Воронцов сморщился, как от зубной боли.
– Прежде вы никогда не задавались подобным вопросом, ваше величество!
– Прежде моему благополучию не угрожали мятежники. Прежде я верил своей жене более, нежели князю Матвееву, и Богу – более, нежели себе! Итак?
– Никогда не интересовался сим предметом, – пожал плечами Воронцов. – Моё звание для масонского ордена весьма незначительно. Мы все в России ещё на самом первом пороге просвещения. Но я полагаю, за нашими ложами стоят другие ложи.
– А за теми?
– Ещё другие, только более узкого состава.
– Но кто же управляем всеми?
– Сие тайна, быть может, восходящая к Творцу Вселенной…
– Ладно, – сказал государь, – таковой разговор бесконечен. Дурачьте кого угодно и меня тоже. Только не сейчас. Помогите мне, и Орден получит в России свободу и привилегии, какими он не пользуется ни в одной стране мира!
– Боюсь, что предложение запоздало, – помолчав, отвечал граф Воронцов. – Если бы ложи прежде владели всеми привилегиями!
– Оные ими владели, – возразил государь. – И что напрасно лукавить? Если масонам плевать на меня, то вам, отцу моей возлюбленной, не должно плевать на дочь! Если обстоятельства не переменятся, помогите мне и ей достойно убраться прочь из России. Я охотно уеду в Голштинию. Меня можно лишить российского престола, народу сей невежественной страны не привыкать к насилию и беззаконию, но ведь я ещё наследный владетель Голштинии, и там у меня нет и не может быть соперников! Там мне всё ясно и всё понятно… Пожалуй, Россия слишком велика для меня. Она обременяет неразрешимостью своих проблем. Я теряюсь от множества интриг и бесконечного числа прихлебателей при дворе! Мне просто всё надоело!.. Итак?
– Долг превыше всего. Но нет долга, что был бы выше милосердия. Я сделаю всё, что в моих силах, – с поклоном отвечал граф Воронцов…
Обед продолжался. Но сие был странный, невиданный доселе обед: гости без стеснения вставали со своих мест, ходили, выходили и беседовали между собою, даже не взглядывая в сторону государя.
Были, были и раболепные, верноподданнические речи – от малозначительных фаворитов, вполне сознававших, что с падением Петра Третьего неизбежно переменится к худшему и их положение. Государь был невнимателен, отвечал невпопад, он очень устал от напряжения, от вина, от головной боли и наконец отправился отдохнуть, но не в павильон «Монплезир», как советовал Гудович, а в крохотную спаленку прислуги, расположенную совсем близко от обеденной залы.
Едва он ушёл, сделался невообразимый шум, все заговорили громко и вперебой. Одна тема была на устах: как отнесётся к государевой свите Екатерина?
Подкрепив силы обедом, я сел подремать возле государевой опочивальни, охраняемой двумя незнакомыми мне голштинскими офицерами. Только я смежил веки, как был приведён от главных ворот перебежчик из мятежного Петербурга – гвардейский сержант, прекрасный юноша с выразительными глазами на бледном и благородном лице.
Хотя государь предупредил, что изволит лично выслушивать каждого, кто явится из Петербурга, Гудович потребовал, чтобы сержант прежде доложил ему, и сие бы свершилось, если бы в ту минуту, когда Гудович делал сержанту отвратительно грубый разнос, не вышел из опочивальни сам государь.
Заседание возобновилось – в нём участвовали кроме вице-канцлера Голицына и фельдмаршала Миниха недомогавший тайный секретарь Волков и гофмаршал Измайлов. Я полагаю, то случилось впервые, что государь со своими сановниками внимал сержанту, от волнения заикавшемуся и вскоре перешедшему с французского языка на русский.
Сержанту можно было верить: его рота стояла на карауле в Зимнем дворце, так что, разумеется, он слышал о самых важных новостях в стане мятежников.
Новым в его донесении было то, что Екатерине присягнули канцлер Воронцов, а также князь Трубецкой и граф Шувалов, причём пущен повсюду слух, что последних Пётр Третий подсылал с целью убиения Екатерины, но вельможи якобы не посмели и подумать о злодействе, увидев, сколь велика народная любовь к новой императрице.
Вот, кажется, пришёл час, когда следовало взглянуть на всё трезвыми очами и как можно скорее отмежеваться от сонмища предателей – они были предателями и тогда, когда хором заглушали голоса правды, и теперь, когда чаяли сохранить своё положение, принеся в жертву вчерашнего кумира. Но государь, хотя и полагал себя независимым от них, слишком привык к чужим льстивым и хвалебным советам и уже не мог принять собственное, никем не одобренное решение. Слишком возвысившийся господин оказался, как всегда, рабом своих рабов. Даже то, что государь не нашёл достаточно крепких слов по адресу отметников, свидетельствовало, по моему разумению, гораздо более о малодушии, нежели о мудрой снисходительности к неискоренимым порокам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229
– Попугать – другое дело, – согласился государь, – я был бы рад, если бы кто-либо взял на себя труд донести Екатерине Алексеевне, что стрелы моего гнева могут быть губительными… Но никто из вас, друзья, кажется, вовсе непригоден для сей роли!
– Если вы позволите, я отыщу тех, кто пригоден, – сказал Гудович и выбежал из комнаты.
Через минуту он возвратился, ведя впереди себя как бы зачугуневшего ликом князя Никиту Трубецкого и графа Александра Шувалова.
Государь несколько сбивчиво объяснил сановникам тяжкое положение трона и призвал их послужить отечеству, лично растолковав Екатерине опасности, кои непременно возникнут, если она не пожелает вступить в переговоры.
– Так и быть, государь, – кивнул краснощёкий толстяк Шувалов. – Положись на нас совершенно. Уж растолкуем всенепременно, ничего не побоимся.
– Ну вот и решилось, – облегчённо сказал государь. – Не теряйте ни минуты! И помните, проклят Богом всякий, поднявший руку на царя и посягнувший на власть его!
Трубецкой и Шувалов вышли. Фельдмаршал Миних усмехнулся, пропуская их к двери.
«Боже милосердный, – подумал я, – ужели государь верит в играемую комедию, сам посылая во враждебный стан все сокровенные о себе известия?.. Да и чем он способен угрожать Екатерине?..»
В счастье и в несчастье, в мудрости и в глупости есть своя непостижимая логика. Каждый идёт словно предначертанною тропой и на другую тропу и ступить боится, тогда как именно иной путь и выводит порою из лабиринта неразрешимых сложностей.
– А теперь к столу, господа, – сказал государь. – Только ты задержись ещё на минутку, Роман Ларионович, – он тронул за плечо графа Воронцова. – Хочу сказать тебе приватное словцо!
Все вышли, не выключая и Гудовича.
– Скажите, граф, скажите откровенно, кто стоит за вашими ложами?
Воронцов сморщился, как от зубной боли.
– Прежде вы никогда не задавались подобным вопросом, ваше величество!
– Прежде моему благополучию не угрожали мятежники. Прежде я верил своей жене более, нежели князю Матвееву, и Богу – более, нежели себе! Итак?
– Никогда не интересовался сим предметом, – пожал плечами Воронцов. – Моё звание для масонского ордена весьма незначительно. Мы все в России ещё на самом первом пороге просвещения. Но я полагаю, за нашими ложами стоят другие ложи.
– А за теми?
– Ещё другие, только более узкого состава.
– Но кто же управляем всеми?
– Сие тайна, быть может, восходящая к Творцу Вселенной…
– Ладно, – сказал государь, – таковой разговор бесконечен. Дурачьте кого угодно и меня тоже. Только не сейчас. Помогите мне, и Орден получит в России свободу и привилегии, какими он не пользуется ни в одной стране мира!
– Боюсь, что предложение запоздало, – помолчав, отвечал граф Воронцов. – Если бы ложи прежде владели всеми привилегиями!
– Оные ими владели, – возразил государь. – И что напрасно лукавить? Если масонам плевать на меня, то вам, отцу моей возлюбленной, не должно плевать на дочь! Если обстоятельства не переменятся, помогите мне и ей достойно убраться прочь из России. Я охотно уеду в Голштинию. Меня можно лишить российского престола, народу сей невежественной страны не привыкать к насилию и беззаконию, но ведь я ещё наследный владетель Голштинии, и там у меня нет и не может быть соперников! Там мне всё ясно и всё понятно… Пожалуй, Россия слишком велика для меня. Она обременяет неразрешимостью своих проблем. Я теряюсь от множества интриг и бесконечного числа прихлебателей при дворе! Мне просто всё надоело!.. Итак?
– Долг превыше всего. Но нет долга, что был бы выше милосердия. Я сделаю всё, что в моих силах, – с поклоном отвечал граф Воронцов…
Обед продолжался. Но сие был странный, невиданный доселе обед: гости без стеснения вставали со своих мест, ходили, выходили и беседовали между собою, даже не взглядывая в сторону государя.
Были, были и раболепные, верноподданнические речи – от малозначительных фаворитов, вполне сознававших, что с падением Петра Третьего неизбежно переменится к худшему и их положение. Государь был невнимателен, отвечал невпопад, он очень устал от напряжения, от вина, от головной боли и наконец отправился отдохнуть, но не в павильон «Монплезир», как советовал Гудович, а в крохотную спаленку прислуги, расположенную совсем близко от обеденной залы.
Едва он ушёл, сделался невообразимый шум, все заговорили громко и вперебой. Одна тема была на устах: как отнесётся к государевой свите Екатерина?
Подкрепив силы обедом, я сел подремать возле государевой опочивальни, охраняемой двумя незнакомыми мне голштинскими офицерами. Только я смежил веки, как был приведён от главных ворот перебежчик из мятежного Петербурга – гвардейский сержант, прекрасный юноша с выразительными глазами на бледном и благородном лице.
Хотя государь предупредил, что изволит лично выслушивать каждого, кто явится из Петербурга, Гудович потребовал, чтобы сержант прежде доложил ему, и сие бы свершилось, если бы в ту минуту, когда Гудович делал сержанту отвратительно грубый разнос, не вышел из опочивальни сам государь.
Заседание возобновилось – в нём участвовали кроме вице-канцлера Голицына и фельдмаршала Миниха недомогавший тайный секретарь Волков и гофмаршал Измайлов. Я полагаю, то случилось впервые, что государь со своими сановниками внимал сержанту, от волнения заикавшемуся и вскоре перешедшему с французского языка на русский.
Сержанту можно было верить: его рота стояла на карауле в Зимнем дворце, так что, разумеется, он слышал о самых важных новостях в стане мятежников.
Новым в его донесении было то, что Екатерине присягнули канцлер Воронцов, а также князь Трубецкой и граф Шувалов, причём пущен повсюду слух, что последних Пётр Третий подсылал с целью убиения Екатерины, но вельможи якобы не посмели и подумать о злодействе, увидев, сколь велика народная любовь к новой императрице.
Вот, кажется, пришёл час, когда следовало взглянуть на всё трезвыми очами и как можно скорее отмежеваться от сонмища предателей – они были предателями и тогда, когда хором заглушали голоса правды, и теперь, когда чаяли сохранить своё положение, принеся в жертву вчерашнего кумира. Но государь, хотя и полагал себя независимым от них, слишком привык к чужим льстивым и хвалебным советам и уже не мог принять собственное, никем не одобренное решение. Слишком возвысившийся господин оказался, как всегда, рабом своих рабов. Даже то, что государь не нашёл достаточно крепких слов по адресу отметников, свидетельствовало, по моему разумению, гораздо более о малодушии, нежели о мудрой снисходительности к неискоренимым порокам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229