Разве природа не создала для нас множества наслаждений и мы должны отказываться от них ради кого-нибудь одного, в то время как наша жизнь так коротка и юность, дающая нам счастье, так быстро пролетает? Сидя за роскошно накрытым столом, неужели мы должны довольствоваться лишь одним блюдом, как бы великолепно оно ни было? Разве удовольствие, получаемое от этого блюда, не увеличивается вследствие сравнения его с другими блюдами? Глупы те люди, которые правило довольствоваться чем-либо одним применяют к высочайшему наслаждению жизни – к любви. Нет, нет, мой могучий лев! – продолжала она, нежно гладя по лицу Орлова. – Верной, как это понимают люди, я тебе никогда не буду!.. Я не буду наслаждаться твоими поцелуями, я буду холодно и равнодушно лежать в твоих объятиях, если они будут цепями, если я не с свободным, радостным порывом буду бросаться к тебе на грудь. Разве можно обвинять перелётную птичку за то, что она зимой улетает на юг и снова в поисках прохлады и свежести возвращается летом на север? Любовь и жизнь задыхаются в клетках и в темнице, а между тем жизнь может быть дивно прекрасна и светла.
Орлов с улыбкой слушал свою возлюбленную. Эта оригинальная жизненная философия, высказываемая устами, ещё не остывшими от его поцелуев, не возмущала и не огорчала его, но находила в нём полное сочувствие.
– Любовь, – продолжала Мариетта, – невозможна без страсти, а страсть увеличивается лишь посредством перемены; она не может питаться однообразием, предписываемым верностью. И глупо, и несправедливо, что требование верности предъявляется главным образом к нам, женщинам; наши чувства гораздо сложнее и тоньше, чем у мужчин, а между тем мы предназначены для того, чтобы давать вам наслаждения. Разве люди ограничиваются когда-либо лишь одним другом? А между тем любовь гораздо могущественнее, сильнее и слаще дружбы! Разве вся наша жизнь не заключается в обмене веществ? Разве поддерживающее нашу жизнь дыхание не состоит в том, что мы берём и отдаём? Точно так же и любовь, это высшее проявление жизни, этот высший порыв, заключается в том, чтобы брать и давать, и поэтому женщина хочет любить и быть любимой.
Она ещё крепче прижалась к дорогому ей человеку и поцеловала его сильную, мускулистую руку.
Орлов слушал Мариетту, любовно глядя в её прелестное личико.
– Ну а что делает тот маленький голштинец? – спросил он. – Как обстоят дела с ним?
– О, – ответила женщина, – он добр и свеж, как дитя. Мне очень нравится играть с ним; я могу сделать с ним всё, что хочу. Я думаю, что у него никогда не хватит силы сказать «нет», если бы я захотела чего-либо. Я могла бы погубить его, – продолжала она с странно заблестевшими глазами, – если бы только была демоном, как и большинство женщин могли бы быть этим духом, если бы только они имели силу. Последняя есть у меня, но я не делаю этого, у меня на совести нет ни одной загубленной души. Я с радостью смотрю на этого ребёнка, который, словно прелестный мотылёк, порхает вокруг меня, и я не упрекну его и дружески посмотрю ему вслед, если ему придётся улететь от меня. Видишь ли, он любит меня, и меня радует эта любовь; а я… я люблю тебя, и в этом большая разница… Он принадлежит мне, а я – тебе! Ну а как твои дела?
– Мои? – переспросил Орлов. – Что ты предполагаешь? Я тебя не понимаю.
Мариетта встала, села к нему на колена и пристально посмотрела на него.
– Не притворяйся! – сказала она, проводя рукой по его лбу. – Это не нужно… Я не знаю ревности, убивающей свободу, без которой я не могу жить. Почему я должна отнимать у другой то наслаждение, которое я испытываю в твоих объятиях? Какое право имею я требовать от тебя, чтобы ты приносил мне в жертву свою молодость? Разве солнце светит не для всех и разве оно не всех делает счастливыми? И, чем прекраснее и сильнее мужчина, тем более напоминает он солнце и тем более он вправе посылать свои лучи ко всем, кто жаждет их. И затем, – продолжала она, всё ещё лаская лоб и щёки Орлова, – ты беден, ты честолюбив, и потому, если ты добьёшься любви и счастья, возвысишься и получишь власть, я с восторгом буду следить за тобою, тем более что я уверена, что ты никогда не откажешь мне в своей любви! А поэтому не лги!.. Это глупо и совершенно напрасно, так как я видела…
– Ты видела? – воскликнул Орлов, – Что именно?
– Я видела, мой гордый лев, – сказала Мариетта, – как ты однажды во время болезни императрицы Елизаветы Петровны держал в объятиях великую княгиню, теперешнюю императрицу, когда ты провожал её во дворец из крепости. Я видела, как она, склоняясь в твои объятия, бросила на тебя такой взгляд, значение которого я понимаю, так как и сама не в силах смотреть на тебя иначе. Она любит тебя, а ты – не такой человек, чтобы позволить императрице безнадёжно любить тебя!.. Видишь ли, – сказала она, шутливо взяв Орлова за ухо, – я могла сказать тебе всё это уже давно, но я молчала, так как мне доставляло удовольствие наблюдать за тобой, да кроме того, я хотела знать, искренний ли, хороший ли ты друг. Но теперь об этом я могу говорить свободно, так как…
Орлов быстро закрыл рукой её рот и испуганно воскликнул:
– Бога ради, молчи! Вспомни, что ты хочешь сказать то, что является оскорблением высочайшей власти!
Мариетта освободилась из его рук и, смеясь, сказала:
– А, вот как! Разве государыня не имеет право иметь сердце? Разве она не должна видеть, как прекрасен и силён мой лев? Кроме того… Слушай внимательно, мой друг!.. Третьего дня мы были приглашены государем ужинать, и уверяю тебя, что он самым серьёзным образом влюбился в меня. При этом у него разыгралась ужаснейшая сцена с графиней Елизаветой Воронцовой, которая наговорила ему невозможнейших вещей. О, она была так отвратительна и смешна в своём гневе!.. – воскликнула она, громко смеясь. – Государь был под хмельком, и его увели… Но я не боюсь этой графини Воронцовой, и если захочу позволить государю любить меня, то даю тебе слово, что Воронцова скоро познакомится с дорогою в Сибирь! Я почти хочу этого… Подумай, как хорошо будет, когда я покорю государя, а ты – его супругу. Тогда мы будем владыками России, и нам будет принадлежать всё в этом огромном царстве. Что скажешь ты на это?
Орлов мрачно и задумчиво смотрел на Мариетту.
– Нет, – сказал он, – нет! Брось эту игру, она чересчур опасна. Графиня Воронцова имеет необъяснимую власть над императором; она уничтожит тебя…
– Уничтожит меня? – воскликнула Мариетта, причём её глаза загорелись удивительным огнём – Поэтому-то я и хочу рискнуть.
– И затем, – сказал Орлов, – разве Пётр Фёдорович не представляет собою лишь смешной карикатуры на мужчину… И его-то ты хочешь любить?
– Любить? – сказала Мариетта, пожимая плечами. – Ведь забавляются же дети деревянными марионетками, отчего же и мне теперь не начать этой игры, если кукла носит корону и если в эту игру можно выиграть всё богатство и всё могущество мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229
Орлов с улыбкой слушал свою возлюбленную. Эта оригинальная жизненная философия, высказываемая устами, ещё не остывшими от его поцелуев, не возмущала и не огорчала его, но находила в нём полное сочувствие.
– Любовь, – продолжала Мариетта, – невозможна без страсти, а страсть увеличивается лишь посредством перемены; она не может питаться однообразием, предписываемым верностью. И глупо, и несправедливо, что требование верности предъявляется главным образом к нам, женщинам; наши чувства гораздо сложнее и тоньше, чем у мужчин, а между тем мы предназначены для того, чтобы давать вам наслаждения. Разве люди ограничиваются когда-либо лишь одним другом? А между тем любовь гораздо могущественнее, сильнее и слаще дружбы! Разве вся наша жизнь не заключается в обмене веществ? Разве поддерживающее нашу жизнь дыхание не состоит в том, что мы берём и отдаём? Точно так же и любовь, это высшее проявление жизни, этот высший порыв, заключается в том, чтобы брать и давать, и поэтому женщина хочет любить и быть любимой.
Она ещё крепче прижалась к дорогому ей человеку и поцеловала его сильную, мускулистую руку.
Орлов слушал Мариетту, любовно глядя в её прелестное личико.
– Ну а что делает тот маленький голштинец? – спросил он. – Как обстоят дела с ним?
– О, – ответила женщина, – он добр и свеж, как дитя. Мне очень нравится играть с ним; я могу сделать с ним всё, что хочу. Я думаю, что у него никогда не хватит силы сказать «нет», если бы я захотела чего-либо. Я могла бы погубить его, – продолжала она с странно заблестевшими глазами, – если бы только была демоном, как и большинство женщин могли бы быть этим духом, если бы только они имели силу. Последняя есть у меня, но я не делаю этого, у меня на совести нет ни одной загубленной души. Я с радостью смотрю на этого ребёнка, который, словно прелестный мотылёк, порхает вокруг меня, и я не упрекну его и дружески посмотрю ему вслед, если ему придётся улететь от меня. Видишь ли, он любит меня, и меня радует эта любовь; а я… я люблю тебя, и в этом большая разница… Он принадлежит мне, а я – тебе! Ну а как твои дела?
– Мои? – переспросил Орлов. – Что ты предполагаешь? Я тебя не понимаю.
Мариетта встала, села к нему на колена и пристально посмотрела на него.
– Не притворяйся! – сказала она, проводя рукой по его лбу. – Это не нужно… Я не знаю ревности, убивающей свободу, без которой я не могу жить. Почему я должна отнимать у другой то наслаждение, которое я испытываю в твоих объятиях? Какое право имею я требовать от тебя, чтобы ты приносил мне в жертву свою молодость? Разве солнце светит не для всех и разве оно не всех делает счастливыми? И, чем прекраснее и сильнее мужчина, тем более напоминает он солнце и тем более он вправе посылать свои лучи ко всем, кто жаждет их. И затем, – продолжала она, всё ещё лаская лоб и щёки Орлова, – ты беден, ты честолюбив, и потому, если ты добьёшься любви и счастья, возвысишься и получишь власть, я с восторгом буду следить за тобою, тем более что я уверена, что ты никогда не откажешь мне в своей любви! А поэтому не лги!.. Это глупо и совершенно напрасно, так как я видела…
– Ты видела? – воскликнул Орлов, – Что именно?
– Я видела, мой гордый лев, – сказала Мариетта, – как ты однажды во время болезни императрицы Елизаветы Петровны держал в объятиях великую княгиню, теперешнюю императрицу, когда ты провожал её во дворец из крепости. Я видела, как она, склоняясь в твои объятия, бросила на тебя такой взгляд, значение которого я понимаю, так как и сама не в силах смотреть на тебя иначе. Она любит тебя, а ты – не такой человек, чтобы позволить императрице безнадёжно любить тебя!.. Видишь ли, – сказала она, шутливо взяв Орлова за ухо, – я могла сказать тебе всё это уже давно, но я молчала, так как мне доставляло удовольствие наблюдать за тобой, да кроме того, я хотела знать, искренний ли, хороший ли ты друг. Но теперь об этом я могу говорить свободно, так как…
Орлов быстро закрыл рукой её рот и испуганно воскликнул:
– Бога ради, молчи! Вспомни, что ты хочешь сказать то, что является оскорблением высочайшей власти!
Мариетта освободилась из его рук и, смеясь, сказала:
– А, вот как! Разве государыня не имеет право иметь сердце? Разве она не должна видеть, как прекрасен и силён мой лев? Кроме того… Слушай внимательно, мой друг!.. Третьего дня мы были приглашены государем ужинать, и уверяю тебя, что он самым серьёзным образом влюбился в меня. При этом у него разыгралась ужаснейшая сцена с графиней Елизаветой Воронцовой, которая наговорила ему невозможнейших вещей. О, она была так отвратительна и смешна в своём гневе!.. – воскликнула она, громко смеясь. – Государь был под хмельком, и его увели… Но я не боюсь этой графини Воронцовой, и если захочу позволить государю любить меня, то даю тебе слово, что Воронцова скоро познакомится с дорогою в Сибирь! Я почти хочу этого… Подумай, как хорошо будет, когда я покорю государя, а ты – его супругу. Тогда мы будем владыками России, и нам будет принадлежать всё в этом огромном царстве. Что скажешь ты на это?
Орлов мрачно и задумчиво смотрел на Мариетту.
– Нет, – сказал он, – нет! Брось эту игру, она чересчур опасна. Графиня Воронцова имеет необъяснимую власть над императором; она уничтожит тебя…
– Уничтожит меня? – воскликнула Мариетта, причём её глаза загорелись удивительным огнём – Поэтому-то я и хочу рискнуть.
– И затем, – сказал Орлов, – разве Пётр Фёдорович не представляет собою лишь смешной карикатуры на мужчину… И его-то ты хочешь любить?
– Любить? – сказала Мариетта, пожимая плечами. – Ведь забавляются же дети деревянными марионетками, отчего же и мне теперь не начать этой игры, если кукла носит корону и если в эту игру можно выиграть всё богатство и всё могущество мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229