Народ и гвардия сейчас поймут, на чью сторону им встать, когда я своей рукой выведу к ним настоящего царя Иоанна Антоновича. И тогда власть церкви славно и победоносно распространится далеко, по всему раздолью русской земли, как бывало в старинные времена, а все эти чужеземцы, в чьих сердцах православие не имеет корня, будут смыты прочь шумным потоком одушевления, с которым весь народ будет приветствовать своего настоящего и православного царя.
– Как велика ваша премудрость, ваше высокопреосвященство! – горячо воскликнул отец Филарет, благоговейно целуя руку владыки. – Как мне благодарить вас за то, что вы выбрали меня помощником столь великого дела…
– Благодари не меня, а Бога за то, что Он поставил тебя в положение, дающее возможность исполнить Его святую волю. Окажись достойным этой милости, бодрствуй неустанно, дабы оказаться сильным в нужный момент, – ответил владыка.
Владыка осенил крёстным знамением главу монаха, и отец Филарет с торжествующим видом вышел во двор и сел в карету, помчавшую его на Фонтанку. Иоанн Антонович, сияя от счастья, показал ему свои комнаты, обставленные дорогими вещами, что для него казалось необыкновенным великолепием и переполняло его душу восторгом.
* * *
Екатерина Алексеевна продолжала вести тихую, уединённую жизнь в Петергофе, всё более отдаляясь от своего двора и проводя почти всё время в своих комнатах. Визиты из Петербурга становились всё реже, так как Пётр Фёдорович нередко насмешливо и недружелюбно отзывался о тех лицах, которые оказывали внимание императрице. Настроение маленького двора было крайне подавленным. Немногие лица, составлявшие свиту Екатерины Алексеевны, дрожали пред надвигавшейся грозой, отчасти из чувства привязанности к императрице, отчасти боясь за свою личную судьбу. Услужливые языки докладывали приближённым лицам государыни, что графиня Воронцова громко заявила о том, что в очень скором времени она будет законной императрицей России. Когда эта весть дошла до слуха Екатерины Алексеевны, она равнодушно пожала плечами, но придворные ни одной минуты не сомневались, что слова графини Воронцовой имеют серьёзное значение.
Казалось, что императрица смиренно покорилась своей судьбе. Она одиноко прогуливалась по аллеям парка, изредка ездила помолиться в собор в Петербург и часто с грустной улыбкой спрашивала дам своей свиты, поедут ли они с ней в Германию, когда Пётр Фёдорович исполнит свой план и вышлет её из России. По вечерам Екатерина Алексеевна рано удалялась к себе; во дворце наступала жуткая тишина.
Только одна княгиня Дашкова почти ежедневно приезжала из Петербурга, да граф Панин в определённые дни привозил своего питомца к его августейшей матери. Каждый думал, что императрица, запершись в кабинете, изливает своё горе на груди княгини Дашковой или ведёт педагогические разговоры с Паниным по поводу воспитания великого князя; никто не подозревал, какой великий план зрел в это время в уединённой уютной комнате. Княгиня проявляла неутомимую деятельность; она соединяла между собой различные нити заговора и сблизила Пассека, Орлова и Потёмкина с гетманом Разумовским. В её доме в Петербурге было решено арестовать императора во время его посещения Преображенских казарм и поручить гвардии провозгласить Екатерину Алексеевну царствующей императрицей. Ежедневно княгиня Дашкова вербовала новых участников заговора и сообщала их имена государыне. Всё было подготовлено, только не был назначен день для выполнения задуманного плана, так как для этого нужно было найти самый подходящий момент.
Никита Иванович Панин не оставался тоже без дела: он привлёк на свою сторону многих представителей дворянства, недовольных существующим режимом, и приготовлял бумаги для назначения регентства до совершеннолетия Павла Петровича, которое, во главе с императрицей, должно было руководить Россией. Княгиня Дашкова советовала не медлить, так как знала о нетерпении своей сестры, графини Воронцовой, и её влиянии на слабохарактерного императора; но Панин рекомендовал не торопиться; его натуре дипломата были непонятны слишком поспешные шаги. Каждый из заговорщиков – Разумовский, Дашкова и Панин – считал себя центром заговора и думал, что имеет исключительное влияние на императрицу; но Екатерина Алексеевна больше всего склонялась на сторону Панина, рекомендовавшего крайнюю осторожность.
Как только дворец погружался во мрак, Орлов на быстром коне приближался к парку – в те дни, когда не состоял в почётном карауле в Петергофе. Обменявшись условленным паролем с заговорщиками, он поднимался по шёлковой верёвочной лестнице в кабинет императрицы, где и докладывал своей повелительнице обо всём том, что успевал сделать среди офицеров и солдат гвардии.
Орлов, казавшийся лишь одним из многих членов заговора и служивший как бы адъютантом княгини Дашковой, был, в сущности, душой всего заговора. Разумовский, Панин и княгиня вербовали членов сверху, а Орлов организовывал низы, и потому Екатерина Алексеевна ждала от него указаний, когда наступит момент для выполнения плана.
Приближался день святых Петра и Павла, день тезоименитства императора. Пётр Фёдорович сообщил своей супруге, что собирается отпраздновать свои именины в Петергофе; поэтому во дворце был заказан большой обед для многочисленного общества, которое должно было сопровождать своего императора. В назначенный для торжества день Екатерину Алексеевну посетили с утра княгиня Дашкова и Панин. Нетерпеливая княгиня настаивала на том, что следует воспользоваться присутствием императора в Петергофе и немедленно арестовать его, а Панин убеждал подождать, пока Пётр Фёдорович, согласно своему обещанию, уедет в Голштинию, и в его отсутствие произвести переворот.
Императрица колебалась. Арест Петра Фёдоровича в Петергофе скорее всего прекратил бы это мучительное ожидание и избавил бы Екатерину Алексеевну от всё ближе надвигавшейся опасности, но она боялась, что император приведёт с собой своё голштинское войско, и тогда между голштинцами и гвардейцами, которых нетрудно было призвать в Петергоф, завяжется кровопролитная битва. Ввиду этих соображений императрица не дала решительного ответа до тех пор, пока не будет известно, с какой силой явится Пётр Фёдорович в Петергоф.
Княгиня Дашкова и Панин поспешно вернулись в столицу, чтобы на всякий случай всё подготовить.
Петербург жил спокойной жизнью, не подозревая, что стоит на вулкане.
Солдаты в казармах производили свои обычные военные упражнения, посылая проклятия ненавистному прусскому войску, по образцу которого их муштровали.
Григорий Григорьевич Орлов лежал на диване в дежурной комнате, мечтая о блестящей будущности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229
– Как велика ваша премудрость, ваше высокопреосвященство! – горячо воскликнул отец Филарет, благоговейно целуя руку владыки. – Как мне благодарить вас за то, что вы выбрали меня помощником столь великого дела…
– Благодари не меня, а Бога за то, что Он поставил тебя в положение, дающее возможность исполнить Его святую волю. Окажись достойным этой милости, бодрствуй неустанно, дабы оказаться сильным в нужный момент, – ответил владыка.
Владыка осенил крёстным знамением главу монаха, и отец Филарет с торжествующим видом вышел во двор и сел в карету, помчавшую его на Фонтанку. Иоанн Антонович, сияя от счастья, показал ему свои комнаты, обставленные дорогими вещами, что для него казалось необыкновенным великолепием и переполняло его душу восторгом.
* * *
Екатерина Алексеевна продолжала вести тихую, уединённую жизнь в Петергофе, всё более отдаляясь от своего двора и проводя почти всё время в своих комнатах. Визиты из Петербурга становились всё реже, так как Пётр Фёдорович нередко насмешливо и недружелюбно отзывался о тех лицах, которые оказывали внимание императрице. Настроение маленького двора было крайне подавленным. Немногие лица, составлявшие свиту Екатерины Алексеевны, дрожали пред надвигавшейся грозой, отчасти из чувства привязанности к императрице, отчасти боясь за свою личную судьбу. Услужливые языки докладывали приближённым лицам государыни, что графиня Воронцова громко заявила о том, что в очень скором времени она будет законной императрицей России. Когда эта весть дошла до слуха Екатерины Алексеевны, она равнодушно пожала плечами, но придворные ни одной минуты не сомневались, что слова графини Воронцовой имеют серьёзное значение.
Казалось, что императрица смиренно покорилась своей судьбе. Она одиноко прогуливалась по аллеям парка, изредка ездила помолиться в собор в Петербург и часто с грустной улыбкой спрашивала дам своей свиты, поедут ли они с ней в Германию, когда Пётр Фёдорович исполнит свой план и вышлет её из России. По вечерам Екатерина Алексеевна рано удалялась к себе; во дворце наступала жуткая тишина.
Только одна княгиня Дашкова почти ежедневно приезжала из Петербурга, да граф Панин в определённые дни привозил своего питомца к его августейшей матери. Каждый думал, что императрица, запершись в кабинете, изливает своё горе на груди княгини Дашковой или ведёт педагогические разговоры с Паниным по поводу воспитания великого князя; никто не подозревал, какой великий план зрел в это время в уединённой уютной комнате. Княгиня проявляла неутомимую деятельность; она соединяла между собой различные нити заговора и сблизила Пассека, Орлова и Потёмкина с гетманом Разумовским. В её доме в Петербурге было решено арестовать императора во время его посещения Преображенских казарм и поручить гвардии провозгласить Екатерину Алексеевну царствующей императрицей. Ежедневно княгиня Дашкова вербовала новых участников заговора и сообщала их имена государыне. Всё было подготовлено, только не был назначен день для выполнения задуманного плана, так как для этого нужно было найти самый подходящий момент.
Никита Иванович Панин не оставался тоже без дела: он привлёк на свою сторону многих представителей дворянства, недовольных существующим режимом, и приготовлял бумаги для назначения регентства до совершеннолетия Павла Петровича, которое, во главе с императрицей, должно было руководить Россией. Княгиня Дашкова советовала не медлить, так как знала о нетерпении своей сестры, графини Воронцовой, и её влиянии на слабохарактерного императора; но Панин рекомендовал не торопиться; его натуре дипломата были непонятны слишком поспешные шаги. Каждый из заговорщиков – Разумовский, Дашкова и Панин – считал себя центром заговора и думал, что имеет исключительное влияние на императрицу; но Екатерина Алексеевна больше всего склонялась на сторону Панина, рекомендовавшего крайнюю осторожность.
Как только дворец погружался во мрак, Орлов на быстром коне приближался к парку – в те дни, когда не состоял в почётном карауле в Петергофе. Обменявшись условленным паролем с заговорщиками, он поднимался по шёлковой верёвочной лестнице в кабинет императрицы, где и докладывал своей повелительнице обо всём том, что успевал сделать среди офицеров и солдат гвардии.
Орлов, казавшийся лишь одним из многих членов заговора и служивший как бы адъютантом княгини Дашковой, был, в сущности, душой всего заговора. Разумовский, Панин и княгиня вербовали членов сверху, а Орлов организовывал низы, и потому Екатерина Алексеевна ждала от него указаний, когда наступит момент для выполнения плана.
Приближался день святых Петра и Павла, день тезоименитства императора. Пётр Фёдорович сообщил своей супруге, что собирается отпраздновать свои именины в Петергофе; поэтому во дворце был заказан большой обед для многочисленного общества, которое должно было сопровождать своего императора. В назначенный для торжества день Екатерину Алексеевну посетили с утра княгиня Дашкова и Панин. Нетерпеливая княгиня настаивала на том, что следует воспользоваться присутствием императора в Петергофе и немедленно арестовать его, а Панин убеждал подождать, пока Пётр Фёдорович, согласно своему обещанию, уедет в Голштинию, и в его отсутствие произвести переворот.
Императрица колебалась. Арест Петра Фёдоровича в Петергофе скорее всего прекратил бы это мучительное ожидание и избавил бы Екатерину Алексеевну от всё ближе надвигавшейся опасности, но она боялась, что император приведёт с собой своё голштинское войско, и тогда между голштинцами и гвардейцами, которых нетрудно было призвать в Петергоф, завяжется кровопролитная битва. Ввиду этих соображений императрица не дала решительного ответа до тех пор, пока не будет известно, с какой силой явится Пётр Фёдорович в Петергоф.
Княгиня Дашкова и Панин поспешно вернулись в столицу, чтобы на всякий случай всё подготовить.
Петербург жил спокойной жизнью, не подозревая, что стоит на вулкане.
Солдаты в казармах производили свои обычные военные упражнения, посылая проклятия ненавистному прусскому войску, по образцу которого их муштровали.
Григорий Григорьевич Орлов лежал на диване в дежурной комнате, мечтая о блестящей будущности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229