– Поелику возможно, блюдём, ваше царское величество. Что же касаемо мостков, нешто убережёшься от воров? Иных ловил – жалуются, топить-де нечем. Что с ними содеешь!
Васька обомлел. Пётр сел как раз против него и каждую минуту мог задеть его протянутыми ногами.
– Топить, говоришь, нечем? – уже спокойней спросил царь.
– Мочи нет… Измаялись мы с ними.
– Так, так… А всё ж пеню плати, мил человек. Десять рублёв, как по приказу.
Турка безропотно засеменил к сундуку.
– Десять рублёв пени, ваше царское величество, на, держи. А сие вот в правую длань твою. Тут, преславный, тыща, на воинство христолюбивое. Давно приготовил. Прими Бога для.
На столе появились бутылки, окорок, студень, стерлядь, капуста, пироги, грибы, кура во щах. Густо запахло чесноком и рассольным духом.
– Садись, чего суетишься, – указал Пётр хозяину на стул и вдруг заглянул под лавку.
Васька лежал ни жив ни мёртв.
– Сие что за животина?
– Ученик, ваше царское величество. С фабрики.
– Вон что!
Пётр поманил Ваську пальцем, но тот ещё глубже забился в угол…
– Боюсь…
– Ростом с жеребёнка, а боишься! Вылазь, авось не съем.
– Ваше величество, дозволь отлежаться. Приглянусь к тебе малость, тогда, ей-Богу, вылезу.
– Ладно, уважу! – рассмеялся государь. – А мы покудова, Петрович, чарочкой перекинемся.
Беседа быстро наладилась. Под конец Турка до того освоился, что больше сам говорил, чем слушал.
– Да, преславный, забивает нас крестьянское рукомесло. Им что? Они у себя в избе робят. У них какие расходы?
– Ну всё же, не с неба им валится.
– А не с неба, тогда пущай они все пошлины наравне с нами несут. А то что ж так, вроде утайкою торговать. Нам от того чистый убыток. Так цены сбавили, хучь плачь.
Турка не зря отвалил Петру тысячу на «христолюбивое воинство».
– А вы бы фабрик понастроили больше, – посмеивался государь.
– Строим. Почитай, всюду, где силён мелкий промысел, строим.
– И каково?
– Худо. У нас и работные, и всякая пошлина. Мы, преславный, по ихней цене никак товар спущать не можем.
– Зато и товарец похуже у вас.
Турка так и вцепился в последние слова:
– Истину говоришь, хуже. Ей-Богу, хуже! Потому нету мастеров настоящих. Бегают работные с фабрики на фабрику, когда токмо вздумают. Его обучишь, ан глядь, уж и нету его, убёг к другим компанейщикам…
– Ты про что разговор повёл? – оборвал его разглагольствования Пётр.
– Про то, чтобы…
– Крестьянишек к фабрикам прикрепить?
– Истина глаголет твоими устами, ваше царское величество.
Пётр записал что-то в постоянно находившуюся при нём замусоленную тетрадку и положил руку на колено хозяина:
– Добро! Я купчинам, сам знаешь, друг. Чего-нибудь сотворим. Только не торопитесь.
Сунув ногу под лавку, царь выгреб оттуда Ваську.
– Так, сказываешь, ученик?
– Ученик.
– А чего страшишься меня?
– Тебя как не страшиться? Ты – царь.
– А чей же сам будешь?
Турка поспешил рассказать всё, что знал об ученике.
– Во-он что, – деловито протянул Пётр. – Да из него и впрямь будет толк.
И, подумав, приказал Ваське идти за ним.
Вдоволь нашагавшись по городу, царь зашёл к Шафирову.
– Вот тебе чадушко для обучения, – представил он Ваську,
– Чему обучать, государь?
– Манирам галантным! Дурак. Не ты ли с Апраксиным и Евреиновым задумал фабрики строить?
– С твоего соизволения, государь
– Ну, так и бери его. Через него, как в зеркале, всё будешь видеть, что на фабрике деется. Клад, а не паренёк.
В тот же день Васька был зачислен челядинцем к Петру Павловичу.
В Преображенском государя дожидался только что приехавший из Константинополя подьячий Дешин. Едва взглянув на гостя, Пётр понял, что его ждут недобрые вести.
– Каково Толстой поживает?
– Денно и нощно трудится, – поклонился подьячий. – Токмо как ни заботится о деле своём, а турки всё своё гнут. По всему видать, надумали они рушить мир с нами.
– Ру-шить?
Заглохшее было недоверие к бывшему споручнику царевны Софьи, Петру Андреевичу Толстому, вновь пробудилось.
– А Пётр Андреевич всеми помыслами служит тебе, ваше царское величество, – перекрестился Дешин. – Тому Бог свидетель.
– К примеру?
– К примеру, – смело и как бы с гордостью тряхнул головой Дешин, – к прикладу, возьмём хоть Ахмета Третьего. Быть бы нашим кораблям заперту в Азовском море, коли б не Толстой.
Сидевшая у окна, ещё слабая после болезни, Екатерина фыркнула.
– Что же, море-то сундук, что в нём запереть что-нибудь можно?
– Можно, матушка, можно.
– Ведомо тебе, государь, – продолжал подьячий, – получше моего, что турки завсегда почитали Чёрное море словно бы внутренним своим домом.
– Ну?
– И задумал султан к дому своему, к Чёрному, значит, морю, как бы сенцы пристроить из моря Азовского.
Поощряемый нарастающим любопытством царя, Дешин принялся восхвалять ум и находчивость Толстого. По его словам выходило, что Пётр Андреевич «обворожил» всех ближних Ахмета, а те, в свою очередь, подзадорили духовенство добиваться у султана отмены «неугодного Аллаху» решения – засыпать Керченский пролив и тем запереть Азовское море.
Пётр подозрительно прищурился:
– И духовенство вступилось за неверного гяура?
– Деньги, ваше царское величество, за кого хошь заставят вступиться. А к тому же посол при всех вельможах обетование дал, что примет закон Магомета, ежели Ахмет залива не тронет.
Государь молча вышел из терема и вернулся с золотым, в бриллиантах, медальоном.
– Тут моё изображение – пантрет по-иноземному. Отдай Петру Андреевичу. И скажи ему: за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.
Подали обед. Пётр и Екатерина наперебой ухаживали за Дешиным. Подьячий много пил, добросовестно ел, но разума за хмелем не терял и лишнего не болтал. Это не понравилось государю. «Лукав, – морщился он. – Всё у него во рту, как у купчин за прилавком. Что прикажешь, то и вытолкнет языком. И всё больше отменное. Дурного будто и нет ничего».
Сидевший рядом с Екатериной Шафиров зорко следил за каждым движением царя.
– Так-то так, – вставил наконец и он своё слово. – Спору нет, умён Толстой. Только… Только ведомо нам, что червонцы, кои ему дадены для мзды вельможам турецким, по сей день в его мошне лежат.
Дешин не растерялся. Спокойно допив кубок, он вынул из кармана бумагу, перо и чернила – принялся за исчисления.
– Вот вам мшел, Пётр Павлович, – сказал он и, сняв окуляры, бережно протёр их кончиком скатерти. – Весь тут в цифири мшел-то. А к нему, будь ласков, погляди, сколь ещё Пётр Андреевич собственного злата прикинул.
Перекрестившись и тяжело вздохнув, Дешин низко опустил большую, в пепельных завитках, голову.
– А что Тимофей подьячий отписывал, – продолжал он после недолгого молчания, – то всё облыжно. Злой был человек упокойничек. Язык турский познал и намерился было, конечно, басурманом стать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249