– А ведаешь ли ты, смерд, к чему тех гостей я с утра поджидаю?! – таскал князь по трапезной за волосы дворецкого.
Иван знал, что Хованский пригласил гостей для «поминок». Третьего дня господарь при нём подсчитывал казну и нашёл, что пора получить откуда-нибудь помощь. По исконному же русскому обычаю торговые люди никогда не являлись в гости к высокородным господарям без богатых подарков-поминок. Вот почему так освирепел князь и так жестоко избивал дворецкого.
– Смерд! С коих пор ты княжеским именем в хороминах господарствуешь?
Вырвавшись кое-как из рук Хованского, Иван порылся за пазухой и достал узелочек.
– Кланялись тебе земно гости торговые да поминки просили принять.
Князь сразу растаял.
– Эвона, золотые монеты! – присюсюкнул он, высыпая золото на ладонь. – Глянь-ко, Ивашенька, ей-пра, словно б дитёй улыбаются мне.
Дворецкий глядел победителем.
– Я-то ведаю, каковские беседы беседовать с торгов…
Стук в ворота прервал его речь.
– Приехали! – встрепенулся князь. – Помещики володимирские приехали. – И, сунув узелок в изголовник, важно уселся под образами.
Из уважения к хозяину гости выпрыгнули из колымаги на улице и пошли к хороминам пешком.
Хованский выглянул незаметно в окошко и заёрзал на лавке, не зная, на что решиться. Он был выше гостей и родом и чином и поэтому не должен был идти навстречу приезжим, но и оставаться в хороминах считал весьма неудобным, боялся обидеть нужных людей, от которых ждал большой службы.
Первым переступил порог сеней Шакловитый. За ним, оглядываясь, плыли два володимирца.
Выползший точно невзначай из чуланчика дворецкий столкнулся лицом к лицу с Фёдором Леонтьевичем, всплеснул руками и бросился к трапезной.
– Гости жалуют к тебе, господарь! – выпалил он и широко раскрыл дверь.
Иван Андреевич стукнул гневно по столу кулаком и ругал слугу столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы помещики подошли к порогу трапезной.
– Пёс старый! – поднялся он чопорно. – Тут гости долгожданные жалуют, а он… – И, приветливо улыбнувшись, чуть кивнул обоим володимирцам.
– Дай Бог здравия гостям желанным!
– Спаси Бог хозяина доброго!
После молитвы князь пригласил гостей закусить. По случаю поста на стол были поданы уха, лимонная калья с огурцами, холодная капуста, горошек, свежая осетрина. Всё это было выставлено сразу, – увесистые бадейки, вёдра, мисы, кувшины, мушермы, чары загромоздили весь стол. То и дело потчуясь вином, князь и володимирцы усердно, с деловитою строгостью работали челюстями. Священник сидел у края стола и, укрывшись от взоров хозяина за полупудовой серебряной чарой, уплетал всё, что попадалось под руку. Его сморщенное бабье личико было вымазано жиром до самых ушей, на реденьких тычинках козлиной бородки липли огуречные семечки и Бог весть какие непрожёванные и выплюнутые с кашлем остатки. Он был сыт до отвала, но жадно трясущиеся руки сами, непроизвольно, тянулись к блюдам, а осоловелые глаза с животным восторгом ласкали яства.
Уничтожив всё, что было подано, гости поднялись, помолились на образа и отвесили поклон хозяину.
Хованский чванно развалился в резном с золочёною спинкою кресле и подмигнул Ивану.
Дворецкий прыгнул к порогу.
– Эй вы там!
В трапезную, сгибаясь под тяжестью ноши, потянулись холопи. На столе задымились грибные щи, паровая щука, стерлядка, лещ. Холопи сменялись один за другим, сваливали на стол блюда и мисы с оладьями, тёртой кашей с маковым соком, папушниками, сладким взваром с пшеном, ягодами, шафраном и перцем, клюквенным киселём, мускатными яблоками, сушёными венгерскими сливами – и, глотая голодную слюну, неслышно исчезали.
Гости не устояли перед такою напастью.
– Избави, Иван Андреевич! – взмолились они – Брюхо не выдержит.
Охмелевший князь, хватаясь то и дело за грудь, громко икал.
– Коли обидеть вздумали, коли брезг… ик… брезговать, в те поры… ик… и не надо… Потому как пост ныне, чем потчевать, не придум… ик… аю…
Тяжёлые от хмеля головы все ниже склонялись к тарелкам. Есть уже никто не мог, но, чтобы не огорчить хозяина, все делали вид, что жуют, и неестественно громко чавкали.
Первым, как сидел в кресле, заснул Хованский. Гости сползли с лавки и развалились для отдыха на полу…
Уже день захирел и солнце подошло к остатнему своему рубежу, когда выспавшиеся князь и гости, помолясь, собрались в угловом терему.
Шакловитый почти не принимал участия в разговоре и только угодливо всем поддакивал.
Один из помещиков, перебирая пальцами бороду, подробно рассказывал князю о дворянских нуждах.
– Ты как мыслишь, Иван Андреевич, – спросил он, передохнув после непривычно долгой речи, – господари мы ныне а либо звания сего на Руси боле не стало?
– Знамо, господари!
Помещик с каким-то непонятным злорадством, точно издеваясь над самим собой, захихикал.
– Не господари мы, а бобыли! Нешто крестьяне нынче наши, как допрежь были? Ныне что ни день, то новый указ о смердах! Сбег крестьянин – и конец: ищи-свищи, печалуйся лесу да дороге широкой. – Он обиженно вздохнул и, с глубокой верой в свою правоту, закончил: – Вот что потребно, Иван Андреевич: крестьян не к земле держать в крепости, но к помещику. Точию в те поры будем мы истинными господарями, как положено Богом от века.
Выслушав внимательно гостей, Хованский предложил Шакловитому тут же составить челобитную.
Фёдор Леонтьевич скребнул ногтями по срезанному своему подбородку, постучал пальцем по бородавкам и слезливо захлопал глазами:
– Великая честь мне под твой подсказ челобитную стряпать, да никак не можно. – Он вытянул кисть правой руки и слабо шевельнул пальцами. – Никак не можно. Третий день персты словно бы мёртвые.
Князь ядовито прищурился:
– А ты пёрышко в другую длань приладь. Авось не вывалится. – И обдал таким уничтожающим взглядом дьяка, что тот немедля приступил к писанию челобитной.
– Так, так… – одобрительно покачивали головами помещики, следя за рукой Шакловитого – Отменно, Леонтьевич!
Дьяк тщательно выводил.
«..Разбежались крестьяне, а мы от тех беглых крестьян многие разорились без остатку…»
– Так… воистину так… Разор, как есть разор… Поля лежат впусте…
С непривычки левая рука дьяка занемела, буквы расплывались, складываясь в кривые, пьяные строчки.
– Нешто попытаться в одесную перо перекинуть? – почесал он кадык. – Авось одолею.
И под общий хохоток взял перо в правую руку.
Окончив письмо, Фёдор Леонтьевич встал и с расстановкою отчеканил:
«…А нам за службами и за разорением о тех беглых крестьянах для проведыванья в дальние города ехать невмочь…»
– Так ли я прописал?
– Так, так, Леонтьевич. Великий умелец ты в письменности.
Польщённый дьяк не без удовольствия продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249