Но затем вспомнилось кислое лицо министра двора, уронившего недавно в разговоре: «Quelle calamite ces полунищие черногоры. De vrais попрошайки!»
Трёхаршинная фигура опустилась наконец в кресло и стала неподвижна. Старуха почувствовала себя спокойней. Голове будто полегчало.
Хозяйский глаз окинул серебряный самоварчик, пышные бахромки камчатных гербовых салфеток, старые китайские тарелочки с «маленькими радостями», изготовленными домашним кондитером. Всё это появилось мигом, бесшумно, незаметно, как полагается в доме, где двадцать пять человек опытной, вышколенной прислуги.
– Я только из жадности… – нацелился гость на тёплые бублики, аппетитно выглядывавшие из-под сложенной салфетки, и удивился: – А сами ничего?
Хозяйка делала отрицательный знак дворецкому, бережно наливавшему ей чашку чая.
– Голова что-то кружится, – извинилась она, морщась от мигрени.
Заботливый слуга поспешил подать ей золотой флакончик английских солей.
– Нездоровится? – участливо спросил великий князь.
– Годы! – слабо улыбнулась старуха.
– Пустяки! Попробуйте-ка аметистовую воду.
Тётя Ольга вопросительно прищурилась.
Великий князь ощупал карманы. Извлёк футляр с очками и бумажник. Молча раскрыл. Пальцы заискали чего-то.
Сейчас, в глубоком кресле, с роговыми стариковскими очками на носу, фигура гостя неожиданно получила новый облик. Чтобы лучше разглядеть какую-то бумажку, он пододвинулся под самый абажур стоявшей рядом лампы. Резкий электрический свет засеребрил предательскую проседь в белокурых вьющихся волосах. На лице кое-где зарябили борозды морщин. Причмокнула опять вставная челюсть…
Что-то ёкнуло в груди статс-дамы. «Единственная надежда династии! – ужаснула её мысль. – Да ведь ещё каких-нибудь пять-семь лет, и это конченый человек!»
Прислуга становилась лишней. Тётя Ольга глазами дала понять, чтобы дворецкий и два помогавших ему лакея исчезли.
Великий князь разобрался наконец в бумажках и приступил к пояснениям:
– Возьмите обыкновенный уральский аметист, но без всякого изъяна. В полночь перед новолунием опустите его в сосуд с чистой ключевой водой. Накройтесь белым полотном, скрестите руки и прошепчите трижды – вот это…
Гость протянул бумажку. На ней латинской прописью чернело непонятное, семитическое по созвучиям заклинание.
– Потрясающее средство, – убеждённо сказал великий князь. – Вы помните, конечно, мнимую беременность императрицы? Так вот, именно мне передал его выписанный к ней тогда француз Филипп.
Беседа перекинулась сейчас же на тревожное здоровье государыни.
Статс-дама с глазу на глаз решила высказаться откровенно: её беспокоит неопределённость диагноза вот уже который месяц; русские врачи, видимо, теряются; поговаривают даже о необходимости проконсультировать у всемирно знаменитого берлинского профессора.
Гость слушал с видимым сочувствием. Но внезапно его капризный подбородок передёрнуло.
– Опять, конечно, немец! – бросил он с резким раздражением, судорожно глотая набежавшую слюну.
«Влияние черногорки, – мысленно отметила себе статс-дама. – Прежде этого в нём что-то не было».
– Императрице всероссийской пора стать русской, – уже спокойнее, но жёстко и решительно заговорил великий князь. – Немецкая кровь, английское воспитание – гандикап казалось бы, достаточный. Так нет! Только заболела: врачей ли, оккультистов… всё ищут за границей.
Гость снял очки и выпрямился в кресле. Ястребиная голова уверенно закинулась. Перед хозяйкой дома снова сидел молодцеватый, энергичный спортсмен.
«Он, слава Богу, ещё орёл!» – внутренне обрадовалась старуха.
– Причина недугов её величества, – следовало дальше, – не тело, а больной астрал. У нас же на Руси издревле – чудесные целители среди простонародья. Вот кто вылечит царицу!
Тётя Ольга мало доверяла деревенскому знахарству.
– Из простонародья? – усомнилась она вслух.
– Не верите?.. На собственных моих глазах покойному Сипягину заговорил зубную боль простой асташевский лесник.
Статс-дама закивала головой с вежливым притворством.
– Привели мне недавно такого же таёжника, – продолжался рассказ. – По наружности мужик мужиком. Говорят, бывший конокрад. А замечательный самородок! Я от него в восторге…
Внимание тёти Ольги притуплялось. Последние фразы гостя показались ей лишь отголоском модного когда-то поветрия. В памяти всколыхнулись отрывочные образы: хождение в народ кающихся дворян… кучерской кафтан покойного государя… отвратительный петушковый стиль… лапти Толстого…
А великий князь всё говорил:
– Мужика, как мой, полезно показать в Царском. Пусть присмотрятся поближе, что такое простой серый русский человек. Этот не революционер, я за него ручаюсь. Да вот беда: имя, вероятно, не понравится, особенно ей, avec sa pruderie farouche.
– Ухо скоро привыкает ко всяким именам, – машинально уронила утомлённая тётя Ольга.
– Нет, – отрубил великий князь, – эта фамилия или кличка, по правде, и меня смущает.
В отяжелевшей голове старухи сквозь мигрень проскользнуло: как может что-нибудь вообще смутить такого великана?
Она обмерила усталым взглядом самоуверенную фигуру гостя и спросила рассеянно:
– Да как же его зовут?
– Представьте, – лошадиные зубы оскалились, – Распутин!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Софи торопилась. Приглашённым в ложу министра двора опаздывать считалось безусловно неприличным.
В карете она прежде всего взглянула на часы кожаного прибора и потушила электричество со вздохом облегчения: до начала представления оставалось ровно двадцать минут. По пути в театр можно передохнуть наконец от утомительной сутолоки и спокойно, в одиночестве, ничем не развлекаясь, разобраться в мыслях.
Она запахнулась в тёплую лисью ротонду и стала перебирать впечатления дня.
Началось с самого утра. Две неожиданности – одна за другой. Едва проснулась – звонил отец, срочно вызванный из деревни по каким-то делам. Вслед за этим настоял быть принятым управляющий, Евсей Акимыч. Оказалось – только что вернулся из Вержболова, и с письмом от мужа.
Она почувствовала внутренний укор. За эти три недели в Петербурге её успел захлестнуть водоворот наступавшего зимнего сезона. Светские обязанности и развлечения заслонили все важные житейские обстоятельства, даже предстоящий переезд целым домом в пограничное захолустье, где теперь муж. Смутившись, она поспешила вскрыть конверт.
Серёжа писал всего несколько строк… Здоров, всё благополучно. Кругом всюду – отличная охота по перу. Удалось выгодно купить в окрестности имение. Есть усадьба. Подробности передаст Евсей Акимыч.
«Почему так коротко и сухо? – царапнула мысль. – Ни настояний торопиться, ни жалоб, что соскучился… Отвык? Забыл?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Трёхаршинная фигура опустилась наконец в кресло и стала неподвижна. Старуха почувствовала себя спокойней. Голове будто полегчало.
Хозяйский глаз окинул серебряный самоварчик, пышные бахромки камчатных гербовых салфеток, старые китайские тарелочки с «маленькими радостями», изготовленными домашним кондитером. Всё это появилось мигом, бесшумно, незаметно, как полагается в доме, где двадцать пять человек опытной, вышколенной прислуги.
– Я только из жадности… – нацелился гость на тёплые бублики, аппетитно выглядывавшие из-под сложенной салфетки, и удивился: – А сами ничего?
Хозяйка делала отрицательный знак дворецкому, бережно наливавшему ей чашку чая.
– Голова что-то кружится, – извинилась она, морщась от мигрени.
Заботливый слуга поспешил подать ей золотой флакончик английских солей.
– Нездоровится? – участливо спросил великий князь.
– Годы! – слабо улыбнулась старуха.
– Пустяки! Попробуйте-ка аметистовую воду.
Тётя Ольга вопросительно прищурилась.
Великий князь ощупал карманы. Извлёк футляр с очками и бумажник. Молча раскрыл. Пальцы заискали чего-то.
Сейчас, в глубоком кресле, с роговыми стариковскими очками на носу, фигура гостя неожиданно получила новый облик. Чтобы лучше разглядеть какую-то бумажку, он пододвинулся под самый абажур стоявшей рядом лампы. Резкий электрический свет засеребрил предательскую проседь в белокурых вьющихся волосах. На лице кое-где зарябили борозды морщин. Причмокнула опять вставная челюсть…
Что-то ёкнуло в груди статс-дамы. «Единственная надежда династии! – ужаснула её мысль. – Да ведь ещё каких-нибудь пять-семь лет, и это конченый человек!»
Прислуга становилась лишней. Тётя Ольга глазами дала понять, чтобы дворецкий и два помогавших ему лакея исчезли.
Великий князь разобрался наконец в бумажках и приступил к пояснениям:
– Возьмите обыкновенный уральский аметист, но без всякого изъяна. В полночь перед новолунием опустите его в сосуд с чистой ключевой водой. Накройтесь белым полотном, скрестите руки и прошепчите трижды – вот это…
Гость протянул бумажку. На ней латинской прописью чернело непонятное, семитическое по созвучиям заклинание.
– Потрясающее средство, – убеждённо сказал великий князь. – Вы помните, конечно, мнимую беременность императрицы? Так вот, именно мне передал его выписанный к ней тогда француз Филипп.
Беседа перекинулась сейчас же на тревожное здоровье государыни.
Статс-дама с глазу на глаз решила высказаться откровенно: её беспокоит неопределённость диагноза вот уже который месяц; русские врачи, видимо, теряются; поговаривают даже о необходимости проконсультировать у всемирно знаменитого берлинского профессора.
Гость слушал с видимым сочувствием. Но внезапно его капризный подбородок передёрнуло.
– Опять, конечно, немец! – бросил он с резким раздражением, судорожно глотая набежавшую слюну.
«Влияние черногорки, – мысленно отметила себе статс-дама. – Прежде этого в нём что-то не было».
– Императрице всероссийской пора стать русской, – уже спокойнее, но жёстко и решительно заговорил великий князь. – Немецкая кровь, английское воспитание – гандикап казалось бы, достаточный. Так нет! Только заболела: врачей ли, оккультистов… всё ищут за границей.
Гость снял очки и выпрямился в кресле. Ястребиная голова уверенно закинулась. Перед хозяйкой дома снова сидел молодцеватый, энергичный спортсмен.
«Он, слава Богу, ещё орёл!» – внутренне обрадовалась старуха.
– Причина недугов её величества, – следовало дальше, – не тело, а больной астрал. У нас же на Руси издревле – чудесные целители среди простонародья. Вот кто вылечит царицу!
Тётя Ольга мало доверяла деревенскому знахарству.
– Из простонародья? – усомнилась она вслух.
– Не верите?.. На собственных моих глазах покойному Сипягину заговорил зубную боль простой асташевский лесник.
Статс-дама закивала головой с вежливым притворством.
– Привели мне недавно такого же таёжника, – продолжался рассказ. – По наружности мужик мужиком. Говорят, бывший конокрад. А замечательный самородок! Я от него в восторге…
Внимание тёти Ольги притуплялось. Последние фразы гостя показались ей лишь отголоском модного когда-то поветрия. В памяти всколыхнулись отрывочные образы: хождение в народ кающихся дворян… кучерской кафтан покойного государя… отвратительный петушковый стиль… лапти Толстого…
А великий князь всё говорил:
– Мужика, как мой, полезно показать в Царском. Пусть присмотрятся поближе, что такое простой серый русский человек. Этот не революционер, я за него ручаюсь. Да вот беда: имя, вероятно, не понравится, особенно ей, avec sa pruderie farouche.
– Ухо скоро привыкает ко всяким именам, – машинально уронила утомлённая тётя Ольга.
– Нет, – отрубил великий князь, – эта фамилия или кличка, по правде, и меня смущает.
В отяжелевшей голове старухи сквозь мигрень проскользнуло: как может что-нибудь вообще смутить такого великана?
Она обмерила усталым взглядом самоуверенную фигуру гостя и спросила рассеянно:
– Да как же его зовут?
– Представьте, – лошадиные зубы оскалились, – Распутин!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Софи торопилась. Приглашённым в ложу министра двора опаздывать считалось безусловно неприличным.
В карете она прежде всего взглянула на часы кожаного прибора и потушила электричество со вздохом облегчения: до начала представления оставалось ровно двадцать минут. По пути в театр можно передохнуть наконец от утомительной сутолоки и спокойно, в одиночестве, ничем не развлекаясь, разобраться в мыслях.
Она запахнулась в тёплую лисью ротонду и стала перебирать впечатления дня.
Началось с самого утра. Две неожиданности – одна за другой. Едва проснулась – звонил отец, срочно вызванный из деревни по каким-то делам. Вслед за этим настоял быть принятым управляющий, Евсей Акимыч. Оказалось – только что вернулся из Вержболова, и с письмом от мужа.
Она почувствовала внутренний укор. За эти три недели в Петербурге её успел захлестнуть водоворот наступавшего зимнего сезона. Светские обязанности и развлечения заслонили все важные житейские обстоятельства, даже предстоящий переезд целым домом в пограничное захолустье, где теперь муж. Смутившись, она поспешила вскрыть конверт.
Серёжа писал всего несколько строк… Здоров, всё благополучно. Кругом всюду – отличная охота по перу. Удалось выгодно купить в окрестности имение. Есть усадьба. Подробности передаст Евсей Акимыч.
«Почему так коротко и сухо? – царапнула мысль. – Ни настояний торопиться, ни жалоб, что соскучился… Отвык? Забыл?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131