Полное нескрываемой враждебности. То, что обычно делает людей безропотными, приводило этого узника в ярость. Какой стыд, подумал Таунсенд, решив, что оказался в сомнительном положении.
Доктор коснулся длинной раны на одной выбритой щеке. Кто-то наложил на нее швы. Рана хорошо заживала. Но она будет портить это поразительно красивое лицо. Точеные черты. Необычный цвет кожи. В ту ночь, когда его вызвали к необычному пациенту, Таунсенд был слишком занят тем, чтобы сохранить этому человеку жизнь, и не замечал деталей. Кто этот человек? – задумался он.
Доктор сосредоточился на осмотре глаз узника, стараясь не обращать внимания на то, что Клейборн в это время с садистской радостью вел односторонний разговор с раненым, которого держали трое стражников.
– У тебя ведь не было никаких шансов, да, Ла Шассе? – Он весело похлопал по ране на бедре мужчины, сняв последние бинты. – Мои люди так ловко изобразили смертельный выстрел, что он едва таким не оказался. Но с другой стороны, нужно было завершить это дело. Нечего и говорить, я в восторге, что ты жив. – Старые пальцы начали развязывать бинты на животе. – К несчастью для тебя, больше радоваться некому. Для остального мира ты умер.
Узник не обращал на это внимания, он снова покрылся испариной. Напряжение, охватившее его тело, говорило об ожидании боли.
Старик его не разочаровал. Узник вздрогнул от слов министра, едва сознавая их.
– Торжественные похороны героя были очень трогательными. Я сам выступил на погребении с волнующей речью. Ты стал слишком опасен для обычного обвинения и суда, дорогой мой. Даже если бы я нашел закон, который ты нарушил, в глазах большинства ты был бы выше закона. Но не вне моей досягаемости.
Когда Клейборн начал расстегивать рубашку узника, доктор вспомнил одну из причин, по которой этот раненый выжил: он крепок и силен.
– Великолепное создание, – подтвердил мысли доктора старческий голос. Сморщенные руки пробежали по груди узника. – Я так рад, что сумел в определенном смысле сохранить тебя. Кстати, у тебя родился сын. Мне говорили, что он очень похож на тебя. Только ты его никогда не увидишь.
Узник закрыл глаза. Словно мог отстранить себя от всей той боли, которую обрушивал на него Клейборн.
– Он спит? – перебил доктор и, отодвинув Клейборна, снял последнюю повязку с основной раны.
– Не знаю. Не думаю…
Доктор взглянул на Клейборна.
– Вы давали ему успокоительное, которое я оставил?
– Нет.
– Почему?
– Я решил сохранить ему жизнь, но не собираюсь сделать ее сладкой.
– Вы должны давать ему лекарство. Если он не будет спать, то ослабеет.
– Да он чертовски силен, я едва могу удержать его. Его связали, потому что в первую ночь после операции он так ударил стражника, что тот потерял сознание.
– Но если бы ему дали успокоительное, он бы этого не сделал. – Таунсенд закончил обрабатывать рану и подошел к сумке за чистыми бинтами. – Он испытывает сильную боль.
– Хорошо…
– Я сказал это не для вашего удовольствия. – Доктор принес бинты. – Посмотрите. Мышцы его живота непроизвольно сокращаются при малейшем прикосновении. Он покрывается испариной. Вам придется послушаться меня, Клейборн. Выдадите ему болеутоляющее, или он не проживет и двух дней. И задолго до этого потеряет сознание от лихорадки.
Клейборну это не понравилось. Он нахмурился.
– Уберите кляп, – инструктировал доктор. – Я хочу послушать его дыхание. И если вы хотите сохранить раненому жизнь, то нужно каждый час давать ему по чашке воды, чтобы справиться с лихорадкой. Руки и ноги должны свободно двигаться. Это улучшит кровообращение. Ему нужны дополнительные одеяла и теплая чистая одежда…
Клейборн рассмеялся.
– Он королевский заключенный, а не путешествующий принц крови. Заключенный, Таунсенд.
Доктор пожал плечами.
– Вам придется решить, кто он: ваш узник или мой пациент?
Когда Таунсенд взял ножницы, чтобы срезать кляп, то думал, что его остановят. Доктор не знал, что принесет его смелость этому человеку и ему самому, но что-то нужно делать.
Узник открыл глаза. Его взгляд двинулся к Клейборну, потом опять переместился на доктора.
– Я немного говорю по-французски. На каком языке вы предпочитаете говорить со мной? – спросил заключенного Таунсенд.
Клейборн быстро вмешался:
– Он был бы скверным шпионом, если бы не говорил по-английски, правда? Я хочу точно знать, о чем вы будете разговаривать.
– Здесь болит? – Доктор ощупывал живот пациента, проверяя, нет ли крови в полости раны. Узник облизал губы, пытаясь заговорить, потом отрицательно покачал головой. – Кто-нибудь, дайте ему воды. – Потом Таунсенд повернулся к узнику: – После операции у вас работал кишечник?
Узник отрицательно покачал головой.
– Ну так будет. У вас в животе бурчит. Это хороший признак. Несмотря на рану, ваши органы восстанавливаются.
На губах узника мелькнула улыбка. У него были прекрасные зубы. Крепкие, очень белые. Они свидетельствовали о хорошей пище и хорошем здоровье. Он кивнул.
– А теперь… – Принесли воду, узник отпил. – Расскажите, как ваша голова? Болит?
Раненый утвердительно кивнул.
– Где? Как? Зрение в порядке?
Снова короткий кивок. В ответе узника не было ни малейшего акцента, безупречный английский высших классов.
– Нормальное. – Он закрыл глаза, потом открыл их, сглотнул. – Но я не могу сказать вам, где болит голова. И такое чувство, что… что в животе топор.
– Знаю. Я оставлю вам настойку опия.
Узник покачал головой:
– Понадобится больше литра. Дайте мне опиум. Чистый. – Его голос стал тише. – Или другой наркотик. Мне все равно что. Я хочу выбраться отсюда, – хрипло сказал он. – Дайте мне что-нибудь, чтобы уйти…
Комната плыла перед глазами. Но Клейборн – настоящий гений в умении держать человека в сознании. Койка была установлена с небольшим наклоном. Ее изголовье было опущено на один-два дюйма. У Адриана от этого болела голова, но кровь приливала к мозгу. Клейборн хотел, чтобы он страдал от боли и был в сознании, чтобы ее чувствовать.
Однако боль была не самым страшным. Адриан никогда не испытывал такого чувства изоляции, которое испытал здесь. Один против толпы стражников, докторов, мучителей… Его бьют, пинают, ворочают, обращаются как с бессловесным животным. Ни друзей, ни одного союзника. Никогда он не был так одинок.
И теперь, если ядовитые насмешки Клейборна правдивы, то весь внешний мир, все надежды закрылись для него. Все действительно верят, что он умер? Юристы не пытаются освободить его? Друзья не возмущены обращением с ним? Никто его не ищет?
Закрыв глаза, Адриан отвернулся к стене. Он не сомневался, что это правда. Это был удар, новая потеря, их было так много, что он сбился со счета.
Ужасная боль. Узкая камера. Темная сырая тишина, нарушаемая только позвякиванием ключей, шагами входивших и выходивших людей, громкими, грубыми окриками…
Но о главной потере он старался не думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Доктор коснулся длинной раны на одной выбритой щеке. Кто-то наложил на нее швы. Рана хорошо заживала. Но она будет портить это поразительно красивое лицо. Точеные черты. Необычный цвет кожи. В ту ночь, когда его вызвали к необычному пациенту, Таунсенд был слишком занят тем, чтобы сохранить этому человеку жизнь, и не замечал деталей. Кто этот человек? – задумался он.
Доктор сосредоточился на осмотре глаз узника, стараясь не обращать внимания на то, что Клейборн в это время с садистской радостью вел односторонний разговор с раненым, которого держали трое стражников.
– У тебя ведь не было никаких шансов, да, Ла Шассе? – Он весело похлопал по ране на бедре мужчины, сняв последние бинты. – Мои люди так ловко изобразили смертельный выстрел, что он едва таким не оказался. Но с другой стороны, нужно было завершить это дело. Нечего и говорить, я в восторге, что ты жив. – Старые пальцы начали развязывать бинты на животе. – К несчастью для тебя, больше радоваться некому. Для остального мира ты умер.
Узник не обращал на это внимания, он снова покрылся испариной. Напряжение, охватившее его тело, говорило об ожидании боли.
Старик его не разочаровал. Узник вздрогнул от слов министра, едва сознавая их.
– Торжественные похороны героя были очень трогательными. Я сам выступил на погребении с волнующей речью. Ты стал слишком опасен для обычного обвинения и суда, дорогой мой. Даже если бы я нашел закон, который ты нарушил, в глазах большинства ты был бы выше закона. Но не вне моей досягаемости.
Когда Клейборн начал расстегивать рубашку узника, доктор вспомнил одну из причин, по которой этот раненый выжил: он крепок и силен.
– Великолепное создание, – подтвердил мысли доктора старческий голос. Сморщенные руки пробежали по груди узника. – Я так рад, что сумел в определенном смысле сохранить тебя. Кстати, у тебя родился сын. Мне говорили, что он очень похож на тебя. Только ты его никогда не увидишь.
Узник закрыл глаза. Словно мог отстранить себя от всей той боли, которую обрушивал на него Клейборн.
– Он спит? – перебил доктор и, отодвинув Клейборна, снял последнюю повязку с основной раны.
– Не знаю. Не думаю…
Доктор взглянул на Клейборна.
– Вы давали ему успокоительное, которое я оставил?
– Нет.
– Почему?
– Я решил сохранить ему жизнь, но не собираюсь сделать ее сладкой.
– Вы должны давать ему лекарство. Если он не будет спать, то ослабеет.
– Да он чертовски силен, я едва могу удержать его. Его связали, потому что в первую ночь после операции он так ударил стражника, что тот потерял сознание.
– Но если бы ему дали успокоительное, он бы этого не сделал. – Таунсенд закончил обрабатывать рану и подошел к сумке за чистыми бинтами. – Он испытывает сильную боль.
– Хорошо…
– Я сказал это не для вашего удовольствия. – Доктор принес бинты. – Посмотрите. Мышцы его живота непроизвольно сокращаются при малейшем прикосновении. Он покрывается испариной. Вам придется послушаться меня, Клейборн. Выдадите ему болеутоляющее, или он не проживет и двух дней. И задолго до этого потеряет сознание от лихорадки.
Клейборну это не понравилось. Он нахмурился.
– Уберите кляп, – инструктировал доктор. – Я хочу послушать его дыхание. И если вы хотите сохранить раненому жизнь, то нужно каждый час давать ему по чашке воды, чтобы справиться с лихорадкой. Руки и ноги должны свободно двигаться. Это улучшит кровообращение. Ему нужны дополнительные одеяла и теплая чистая одежда…
Клейборн рассмеялся.
– Он королевский заключенный, а не путешествующий принц крови. Заключенный, Таунсенд.
Доктор пожал плечами.
– Вам придется решить, кто он: ваш узник или мой пациент?
Когда Таунсенд взял ножницы, чтобы срезать кляп, то думал, что его остановят. Доктор не знал, что принесет его смелость этому человеку и ему самому, но что-то нужно делать.
Узник открыл глаза. Его взгляд двинулся к Клейборну, потом опять переместился на доктора.
– Я немного говорю по-французски. На каком языке вы предпочитаете говорить со мной? – спросил заключенного Таунсенд.
Клейборн быстро вмешался:
– Он был бы скверным шпионом, если бы не говорил по-английски, правда? Я хочу точно знать, о чем вы будете разговаривать.
– Здесь болит? – Доктор ощупывал живот пациента, проверяя, нет ли крови в полости раны. Узник облизал губы, пытаясь заговорить, потом отрицательно покачал головой. – Кто-нибудь, дайте ему воды. – Потом Таунсенд повернулся к узнику: – После операции у вас работал кишечник?
Узник отрицательно покачал головой.
– Ну так будет. У вас в животе бурчит. Это хороший признак. Несмотря на рану, ваши органы восстанавливаются.
На губах узника мелькнула улыбка. У него были прекрасные зубы. Крепкие, очень белые. Они свидетельствовали о хорошей пище и хорошем здоровье. Он кивнул.
– А теперь… – Принесли воду, узник отпил. – Расскажите, как ваша голова? Болит?
Раненый утвердительно кивнул.
– Где? Как? Зрение в порядке?
Снова короткий кивок. В ответе узника не было ни малейшего акцента, безупречный английский высших классов.
– Нормальное. – Он закрыл глаза, потом открыл их, сглотнул. – Но я не могу сказать вам, где болит голова. И такое чувство, что… что в животе топор.
– Знаю. Я оставлю вам настойку опия.
Узник покачал головой:
– Понадобится больше литра. Дайте мне опиум. Чистый. – Его голос стал тише. – Или другой наркотик. Мне все равно что. Я хочу выбраться отсюда, – хрипло сказал он. – Дайте мне что-нибудь, чтобы уйти…
Комната плыла перед глазами. Но Клейборн – настоящий гений в умении держать человека в сознании. Койка была установлена с небольшим наклоном. Ее изголовье было опущено на один-два дюйма. У Адриана от этого болела голова, но кровь приливала к мозгу. Клейборн хотел, чтобы он страдал от боли и был в сознании, чтобы ее чувствовать.
Однако боль была не самым страшным. Адриан никогда не испытывал такого чувства изоляции, которое испытал здесь. Один против толпы стражников, докторов, мучителей… Его бьют, пинают, ворочают, обращаются как с бессловесным животным. Ни друзей, ни одного союзника. Никогда он не был так одинок.
И теперь, если ядовитые насмешки Клейборна правдивы, то весь внешний мир, все надежды закрылись для него. Все действительно верят, что он умер? Юристы не пытаются освободить его? Друзья не возмущены обращением с ним? Никто его не ищет?
Закрыв глаза, Адриан отвернулся к стене. Он не сомневался, что это правда. Это был удар, новая потеря, их было так много, что он сбился со счета.
Ужасная боль. Узкая камера. Темная сырая тишина, нарушаемая только позвякиванием ключей, шагами входивших и выходивших людей, громкими, грубыми окриками…
Но о главной потере он старался не думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84