— сказав мастер, мгновенно сообразив, что тут произошло. Оттолкнув меня, он склонился над распростертым телом. — Это что, черт возьми, такое!
— Мелкое происшествие, — сказал я.
— «Происшествие»! — сказал он, рассердившись так, как не сердился уже, наверное, несколько месяцев или даже лет. — Марш в свою комнату, болван этакий, и не смей выходить, пока тебя не позовут. Сейчас у нас гость, но потом я тобой займусь.
Так я и не попробовал этой свеклы, впрочем, как и прочих кулинарных изысков миссис Готорн.
Придя в себя, она подхватилась и кинулась прочь, поклявшись никогда больше не переступать нашего порога. Сам я этого не слышал, а узнал на следующее утро от мастера. Сначала я было решил, будто он так говорит, потому что сердится, но она не приехала днем, и я понял, что испугал бедную женщину до полусмерти. Этого я и добивался, но теперь, когда вышло по-моему, шутка и мне перестала казаться смешной. Миссис Готорн не приехала даже за деньгами, так что больше мы ее не увидели, хотя прожили там еще целых семьдесят два часа.
Пришлось не только есть что попало, но я же еще и пострадал, так как утром перед отъездом, когда мы собрали вещи, мастер Иегуда велел мне вымыть весь дом. Я терпеть не мог подобные наказания — в постель без ужина, чистить картошку, драить полы, — но пусть я пыхтел и злился, мастер был прав. Даже если я и был самый знаменитый, самый известный на свете мальчишка после того Давида, который классно стрелял из пращи. Я переступил грань, и мастеру ничего не оставалось, как пристукнуть меня по башке, пока она не раздулась от чванства, будто гигантский воздушный шар.
Что же до причины моего бурного взрыва, до мистера Байглоу, то о нем рассказать особенно нечего, так как он погулял у нас пару часов, а ближе к вечеру за ним пришло такой, и сей джентльмен отбыл на ближайшую станцию, чтобы проделать долгий обратный путь в Канзас. Я смотрел на его отъезд из окна своей спальни на втором этаже и отчаянно его презирал — за идиотский смех и за то, что он дружил с Орвиллом Коксом, человеком, которого миссис Виттерспун предпочла нам с мастером. Вдобавок ко всему мастер Иегуда вел себя с этим паршивым банковским клерком до того вежливо, что противно было смотреть. Он не только пожал ему на прощанье руку, но доверил отвезти миссис Виттерспун свадебный подарок. В тот момент, когда дверца такси готова была вот-вот захлопнуться, он отдал этому дураку большую, красиво упакованную коробку. Я понятия не имел, что там. Мастер мне не сказал, а я хоть и хотел спросить, но столько времени просидел взаперти, что потом, когда он меня выпустил, вылетело из головы. Случилось так, что лишь через семь лет я узнал, что он ей подарил.
Мы отправились в Вустер, находившийся в нескольких часах езды к западу от Кейп-Кода. Я был рад снова сесть в наш «пирс-эрроу», развалиться на кожаном сиденье, и мы уезжали от побережья все дальше, оставляя позади обиду и ссору, подобно конфетным оберткам, летавшим по полосе прибоя и по песчаным, поросшим осокой дюнам. Я еще не умел принимать это как само собой разумеющееся, и чтобы убедиться, что мастер не держит на меня зла, еще раз принес извинения. «Я поступил плохо, — сказал я, — я больше не буду», после чего инцидент был окончательно исчерпан.
Мы остановились в «Вишневой долине», занюханной вшивой гостиничке, расположенной в двух шагах от местного мюзик-холла под названием «Луксор». В «Луксоре» и должно было состояться мое первое выступление, и четыре дня подряд мы с мастером отправлялись туда репетировать утром и после обеда. Мюзик-холл этот сильно отличался от тех дворцов, куда я мечтал попасть, но сцена в нем была, осветитель и прожектора тоже, а мастер пообещал, что в городах побольше и залы будут получше. Вустер хорошее, тихое место, сказал он, где можно спокойно освоиться. Освоился я довольно быстро, без особого труда вписавшись в размеры сцены, хотя дело было не только в этом и забот хватало: нужно было скоординировать свет, музыку и, учитывая наличие в зале балкона, выступавшего до середины партера, немного пересмотреть концовку. Мастер взял на себя подготовку мелочей, которых было ровно тысяча и одна. Вместе с рабочим он проверял занавес, с осветителем отрабатывал свет, с музыкантами выбирал музыку. Он до последней минуты уточнял, вносил изменения, и, чтобы все прошло как задумано, не посчитался с расходами и заплатил семерым музыкантам за дополнительные репетиции, так что два последних дня я репетировал под музыку. На первой репетиции я здорово повеселился. Все это были старые, видавшие виды лабухи, начавшие раньше, чем я появился на свет, и отыгравшие в мюзик-холлах жуткое количество вечеров — тысяч, может, двадцать, а может, сто. Они навидались всякого, но, увидев меня, один черт, выпали в осадок. Барабанщик забыл дать дробь, фагот уронил фагот, а тромбон пустил петуха. Это был хороший знак. Коли я сумел потрясти этих прожженных циников, то что будет с обычным зрителем.
Местоположение нашей гостинички было удачное, однако вечера там меня едва не доконали. По лестницам и по их вшивому холлу разгуливали шлюхи, и когда я их видел, в паху начинало пульсировать, так что просто лечь и уснуть не было никакой возможности. Мы с мастером занимали две смежные комнаты, и я ждал, пока он не захрапит, а потом предавался своим тихим плотским утехам. Ждать приходилось подолгу. Мастер любил поболтать и, погасив свет, до бесконечности обсуждать последнюю репетицию, и я, вместо того чтобы сразу переходить к делу (которое в темноте занимало уже не только мысли, но и руки), вынужден был вежливо поддерживать разговор. С каждой минутой ожидание становилось невыносимее и терпеть было все труднее. Потому, едва он наконец затыкался, я высовывал руку из-под простыни и брал с пола грязный носок. Это у меня был глушитель, и я его держал в левой руке, а правой брался за работу и быстро спускал фонтан в хлопчатобумажный сачок. До того я терпел так подолгу, что потом хватало одного-двух движений, и дело было сделано. Потом я беззвучно шептал благодарственную молитву и пытался уснуть, но одного раза в той гостиничке мне не хватало. Где-нибудь в холле раздавался женский смех или в номере над нами начинали скрипеть пружины — и в воображении тотчас начинали мелькать непристойные картинки. Главный палец мой реагировал на эти звуки быстрее, чем голова, поднимался и требовал продолжения.
Один раз я, кажется, сделал все не так тихо, как обычно. Это было ночью накануне выступления, и я уже изготовился пустить струю, когда мастер вдруг неожиданно проснулся. Меня едва не хватил удар. Услышав в темноте его голос, я будто получил канделябром по кумполу.
— Что случилось, Уолт?
Я разжал пальцы так, будто член мой мгновенно оброс колючками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Мелкое происшествие, — сказал я.
— «Происшествие»! — сказал он, рассердившись так, как не сердился уже, наверное, несколько месяцев или даже лет. — Марш в свою комнату, болван этакий, и не смей выходить, пока тебя не позовут. Сейчас у нас гость, но потом я тобой займусь.
Так я и не попробовал этой свеклы, впрочем, как и прочих кулинарных изысков миссис Готорн.
Придя в себя, она подхватилась и кинулась прочь, поклявшись никогда больше не переступать нашего порога. Сам я этого не слышал, а узнал на следующее утро от мастера. Сначала я было решил, будто он так говорит, потому что сердится, но она не приехала днем, и я понял, что испугал бедную женщину до полусмерти. Этого я и добивался, но теперь, когда вышло по-моему, шутка и мне перестала казаться смешной. Миссис Готорн не приехала даже за деньгами, так что больше мы ее не увидели, хотя прожили там еще целых семьдесят два часа.
Пришлось не только есть что попало, но я же еще и пострадал, так как утром перед отъездом, когда мы собрали вещи, мастер Иегуда велел мне вымыть весь дом. Я терпеть не мог подобные наказания — в постель без ужина, чистить картошку, драить полы, — но пусть я пыхтел и злился, мастер был прав. Даже если я и был самый знаменитый, самый известный на свете мальчишка после того Давида, который классно стрелял из пращи. Я переступил грань, и мастеру ничего не оставалось, как пристукнуть меня по башке, пока она не раздулась от чванства, будто гигантский воздушный шар.
Что же до причины моего бурного взрыва, до мистера Байглоу, то о нем рассказать особенно нечего, так как он погулял у нас пару часов, а ближе к вечеру за ним пришло такой, и сей джентльмен отбыл на ближайшую станцию, чтобы проделать долгий обратный путь в Канзас. Я смотрел на его отъезд из окна своей спальни на втором этаже и отчаянно его презирал — за идиотский смех и за то, что он дружил с Орвиллом Коксом, человеком, которого миссис Виттерспун предпочла нам с мастером. Вдобавок ко всему мастер Иегуда вел себя с этим паршивым банковским клерком до того вежливо, что противно было смотреть. Он не только пожал ему на прощанье руку, но доверил отвезти миссис Виттерспун свадебный подарок. В тот момент, когда дверца такси готова была вот-вот захлопнуться, он отдал этому дураку большую, красиво упакованную коробку. Я понятия не имел, что там. Мастер мне не сказал, а я хоть и хотел спросить, но столько времени просидел взаперти, что потом, когда он меня выпустил, вылетело из головы. Случилось так, что лишь через семь лет я узнал, что он ей подарил.
Мы отправились в Вустер, находившийся в нескольких часах езды к западу от Кейп-Кода. Я был рад снова сесть в наш «пирс-эрроу», развалиться на кожаном сиденье, и мы уезжали от побережья все дальше, оставляя позади обиду и ссору, подобно конфетным оберткам, летавшим по полосе прибоя и по песчаным, поросшим осокой дюнам. Я еще не умел принимать это как само собой разумеющееся, и чтобы убедиться, что мастер не держит на меня зла, еще раз принес извинения. «Я поступил плохо, — сказал я, — я больше не буду», после чего инцидент был окончательно исчерпан.
Мы остановились в «Вишневой долине», занюханной вшивой гостиничке, расположенной в двух шагах от местного мюзик-холла под названием «Луксор». В «Луксоре» и должно было состояться мое первое выступление, и четыре дня подряд мы с мастером отправлялись туда репетировать утром и после обеда. Мюзик-холл этот сильно отличался от тех дворцов, куда я мечтал попасть, но сцена в нем была, осветитель и прожектора тоже, а мастер пообещал, что в городах побольше и залы будут получше. Вустер хорошее, тихое место, сказал он, где можно спокойно освоиться. Освоился я довольно быстро, без особого труда вписавшись в размеры сцены, хотя дело было не только в этом и забот хватало: нужно было скоординировать свет, музыку и, учитывая наличие в зале балкона, выступавшего до середины партера, немного пересмотреть концовку. Мастер взял на себя подготовку мелочей, которых было ровно тысяча и одна. Вместе с рабочим он проверял занавес, с осветителем отрабатывал свет, с музыкантами выбирал музыку. Он до последней минуты уточнял, вносил изменения, и, чтобы все прошло как задумано, не посчитался с расходами и заплатил семерым музыкантам за дополнительные репетиции, так что два последних дня я репетировал под музыку. На первой репетиции я здорово повеселился. Все это были старые, видавшие виды лабухи, начавшие раньше, чем я появился на свет, и отыгравшие в мюзик-холлах жуткое количество вечеров — тысяч, может, двадцать, а может, сто. Они навидались всякого, но, увидев меня, один черт, выпали в осадок. Барабанщик забыл дать дробь, фагот уронил фагот, а тромбон пустил петуха. Это был хороший знак. Коли я сумел потрясти этих прожженных циников, то что будет с обычным зрителем.
Местоположение нашей гостинички было удачное, однако вечера там меня едва не доконали. По лестницам и по их вшивому холлу разгуливали шлюхи, и когда я их видел, в паху начинало пульсировать, так что просто лечь и уснуть не было никакой возможности. Мы с мастером занимали две смежные комнаты, и я ждал, пока он не захрапит, а потом предавался своим тихим плотским утехам. Ждать приходилось подолгу. Мастер любил поболтать и, погасив свет, до бесконечности обсуждать последнюю репетицию, и я, вместо того чтобы сразу переходить к делу (которое в темноте занимало уже не только мысли, но и руки), вынужден был вежливо поддерживать разговор. С каждой минутой ожидание становилось невыносимее и терпеть было все труднее. Потому, едва он наконец затыкался, я высовывал руку из-под простыни и брал с пола грязный носок. Это у меня был глушитель, и я его держал в левой руке, а правой брался за работу и быстро спускал фонтан в хлопчатобумажный сачок. До того я терпел так подолгу, что потом хватало одного-двух движений, и дело было сделано. Потом я беззвучно шептал благодарственную молитву и пытался уснуть, но одного раза в той гостиничке мне не хватало. Где-нибудь в холле раздавался женский смех или в номере над нами начинали скрипеть пружины — и в воображении тотчас начинали мелькать непристойные картинки. Главный палец мой реагировал на эти звуки быстрее, чем голова, поднимался и требовал продолжения.
Один раз я, кажется, сделал все не так тихо, как обычно. Это было ночью накануне выступления, и я уже изготовился пустить струю, когда мастер вдруг неожиданно проснулся. Меня едва не хватил удар. Услышав в темноте его голос, я будто получил канделябром по кумполу.
— Что случилось, Уолт?
Я разжал пальцы так, будто член мой мгновенно оброс колючками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71