Правильность этого положения была подтверждена фактами. Даже спустя год, в конце 1944 года, при операциях победоносной Советской армии, были случаи перехода красноармейцев к власовским частям. Также и штандартенфюрер Гунтер д’Алькэн писал Гиммлеру в рапортах в июне 1944 года, что после его «власовской акции» число перебежчиков увеличилось в десять раз.
По словам Фрёлиха, в 1944 году, после Пражского манифеста, ежедневно поступало 2500–3000 заявлений о желании вступить добровольцами в Русскую Освободительную Армию – из оккупированных областей, из лагерей военнопленных и от остовцев в Германии. Полные мешки таких заявлений почта приносила каждый день в канцелярию Власова. Так что в 1943 году Власов и Малышкин, очевидно, занимали более правильную позицию, нежели я.
Осенью 1943 года Гитлер и Кейтель отнесли часть вины за различные прорывы на фронте на счет «восточных войск» в составе германской армии. «Восточные батальоны», якобы, даже целиком переходили к партизанам. Это было сообщено Гитлеру и тот, в гневе, приказал разоружить и распустить так называемые территориальные формирования, а людей – примерно 800 000 человек – направить на работу в шахты и на фабрики.
Ни один здравомыслящий офицер не мог понять, как представлял себе Гитлер разоружение этих частей при всё возрастающем давлении противника на фронте. Кто мог взять на себя ответственность за резкое ослабление силы армии и, может быть, за вооруженные столкновения в собственных рядах? И как можно было устроить и толково использовать на шахтах и в промышленности более полумиллиона необученных и не пригодных к тому людей?
ОКХ выдвинуло обоснованные возражения. Гельмих и Герре смогли сперва задержать проведение в жизнь этого плана, указав начальнику Генерального штаба на катастрофические последствия его. Генерал восточных войск Гельмих срочно запросил все дивизии фронта и уже через несколько часов смог представить начальнику Генерального штаба Цейтцлеру бесспорные свидетельства, что имеющиеся в Ставке фюрера донесения о ненадежности территориальных частей не отвечают действительности. Число так называемых перебежчиков, а также попавших в плен бойцов «восточных войск» не дает никаких оснований к беспокойству: потери находятся, примерно, в тех же пределах, что и в немецких частях. Нам передавали, что даже фельдмаршал Кейтель имел серьезные возражения против намеченных мер.
В середине октября пришло решение: разоружения не будет. Фюрер приказал все восточные войска перевести на Запад – во Францию, Италию и Данию.
«По крайней мере, уцелеет живая сила», – так комментировал Герре этот приказ. Герре сам хотел верить в это, и всем нам не оставалось ничего иного, как постараться поверить.
Но за истекшие недели, пока длилось состояние неопределенности, беды произошло всё же немало. Так, мы в Дабендорфе получили приказ направить на шахты офицеров и солдат ряда восточных батальонов, проходивших у нас курс обучения. Приказ пришел за несколько дней до окончания курса, когда добровольцы ожидали лишь получения нового обмундирования.
Деллингсхаузен и я, в согласии с генералом Трухиным, решили немедленно отправить всех этих людей обратно в их части на восток. Это было возможно, так как курс был продлен и срок их пребывания в Дабендорфе уже, собственно, истек.
Однако генерал восточных войск настаивал на том, чтобы все курсанты были переданы в распоряжение генерального уполномоченного по трудовым ресурсам Заукеля. Дело дошло до резкого спора между штабом Гельмиха и штабом Дабендорфа. А за это время люди уже были отправлены в свои части и лишь ничтожно малое число – те, что ранее не были приписаны ни к какой части, – были переданы в горную промышленность. Острота положения была снята вмешательством Герре в Генеральном штабе ОКВ с аргументом «о сохранении живой силы».
Гораздо более серьезный случай произошел, когда по распоряжению Гельмиха должна была быть распущена одна русская часть в тылу фронта. Случилось так, что генерал Жиленков, по поручению Власова, как раз приехал в эту часть. Солдаты грозили начать мятеж, и Жиленков сообщил мне по телефону, что он, к сожалению, должен будет стать во главе мятежников. Герре, начальник штаба Гельмиха, не мог мне помочь, и я поспешил в Мауэрвальд. И в этом, крайне щекотливом случае вмешался Гелен. Благодаря ему, это событие не имело административных последствий и всё было улажено между штабом Власова и ответственным за случай штабом генерала восточных войск. Герре оказался, конечно, в невозможном положении: кто мог действовать явно вразрез с приказом главнокомандующего, даже если этот приказ невыполним?
Это были тяжелые дни. У нас была выбита почва из-под ног. Хотя благодаря переводу «восточных войск» на запад снята была угроза худшей катастрофы (что было, как я узнал позже, заслугой Гельмиха и Герре), решение Гитлера означало не что иное, как полное крушение предпринятых Геленом и офицерами ОКХ – Вагнером, Штифом, Штауфенбергом, Альтенштадтом и др. – попыток повернуть ход войны на востоке.
Это – с немецкой точки зрения. Для русских же добровольцев это решение означало крушение их надежд увидеть когда-либо свой родной дом. Может быть, они еще ясно не осознали, что им предстоит, но у них были страшные предчувствия.
Как я уже говорил, большинство добровольцев попало в плен к немцам в начале войны. Позади у них был сталинский террор. О западном мире они тогда ничего не знали. Они видели превосходство немцев и верили в немецкую победу. Они собственно не были революционерами. У них не было ни политических целей, ни вождя, ни организации. Многие из них хотели лишь пережить войну, не умереть с голода. Они боялись плена в чужой стране. Они хотели остаться на родине, в знакомом им мире, где у них были родные и друзья и где говорили на родном языке. Немецкие переводчики, с которыми они столкнулись прежде всего, были дружелюбными людьми, говорили также на их родном языке и понимали их нужды. К тому же, Сталин считал всех пленных изменниками родины. Они стали «хиви» или добровольцами, ибо так распорядилась судьба. И каждый из них хотел бы посчитаться со Сталиным.
Лишь на немецкой стороне у них открылись глаза, и они увидели, как велика была разница между обоими мирами. За месяцы и годы они узнали, что немцы смотрят на русских как на людей второго сорта, – их немецкие командиры частей и те немецкие солдаты, с которыми они имели дело, возможно были исключением. Русские наблюдательны, и они всё примечали. Они пережили перемещения фронта туда и сюда. Не было победы, не было и возвращения к семье. Пришли сомнения, надежды потускнели.
И вот появился Власов. Он обращался к ним на их языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78