может, так оно и есть — но разве не может быть, что нас несут течения, упрятанные в нашей натуре? Течения, которым мы не в силах сопротивляться?
Бывало, переселялись целые племена и народы, внезапно, но всегда находя какие-то на то объяснения. Но разве не бывало, что объяснения эти находили уже потом? Откуда нам знать, что мы совершаем эти переселения по собственной воле?
Людям нравится верить, что они свободны от влияния природы, от тех побуждений, которые гонят животных и расселяют растения, но повсюду, где есть свободное место, рано или поздно появляются люди и занимают его.
Сами индейцы переселяются, вытесняемые другими индейцами. Я слышал об этом в первое свое путешествие сюда… И это неизбежно.
Еще долго после того, как Лила ушла спать, я мерил шагами палубу, бродя от носа к корме, напряженно высматривая любой движущийся предмет на темной воде. В конце концов я разбудил одного матроса — ньюфаундлендца, о котором я знал лишь то, что его зовут Льюк, — и оставил на вахте.
Но сон не приходил, ибо меня не отпускали опасения, страх перед тем, что могло случиться с моей любимой, с той, которая отдала все ради меня, чтобы отправиться вместе со мной в это далекое чужое место.
Как глубоко и как необычно мужество женщин! Мы привыкли ждать мужества от мужчины, его воспитывают для этого с детства, и мы в свое время выросли в мире войн и вербовщиков, разбойников с большой дороги и лордов, иногда столь же своевольных, как разбойники. Мы выросли, ожидая трудностей и войны. Но женщины?
Я видел, как они следуют за своими мужчинами на войну, видел, как они обшаривают поле битвы, разыскивая своего убитого или раненого, который умрет, если его женщина не сыщет его. Я видел, как женщина поднимает мужчину и выносит его с поля боя туда, где о нем могут позаботиться.
Абигейл, может быть, в силу того, что провела свою жизнь на кораблях вместе с отцом, отказалась от всего, что может иметь девушка, ради трудной жизни в новой неизведанной стране, без удобств, без надежды на помощь, когда ей придет время родить дитя. По крайней мере, кроме той помощи, которую я смогу ей оказать…
Наконец я заснул и спал до полного света, а когда вышел на палубу, мы уже двигались, прокладывая путь мимо маленьких бухточек и заливов, речных устьев и проток.
Корабля не было. Ни следа.
Разве не исчезли здесь две колонии? Разве не пропали люди, которых оставил Гренвилл?
В каком аду, какой жуткой смертью погибли они?
Красивые зеленые берега скрывали ужас за своими ничего не выражающими, упрямыми молчаливыми лицами. Мы смотрели — и наши глаза ничего не говорили нам, ибо мы не могли ничего увидеть за листьями и лозами.
Мои глаза выискивали тот ручей, где лежал старый корабельный корпус, в котором я однажды нашел убежище. Что привело к гибели это судно? Где его команда? Где груз? К какому таинственному финалу пришло оно в конце концов в этом уединенном месте?
Так ли уж уединенном? Сколько глаз может всматриваться сейчас через завесу ветвей? Сколько человек может лежать в засаде, дожидаясь, пока мы сойдем на берег?
Флейт здесь один. Никто не придет на помощь, если нас постигнет беда. Нет поблизости военных кораблей, ожидающих вызова, нет способа подать сигнал о помощи. Все, что можно сделать, мы должны сделать сами.
— Синий! — сказал я наконец. — Давай пойдем на юг, ко второму проливу. Они могут ожидать нас там.
— Есть, — отозвался он угрюмо, и я преисполнился к нему теплым чувством за прозвучавшую в голосе печаль.
Все на борту были необычно молчаливы. Ни один голос не прозвучал громче в брани или песне, не слышалось ни одного выкрика. Люди старались ходить потише — они понимали мою тревогу и сомнения.
Мы снова пробрались мимо острова Роанок и вошли в больший пролив. И здесь мы не увидели ни паруса, ни верхушек мачт за деревьями. В пролив впадали две большие реки. Со всеми предосторожностями мы направились к ближайшей, которая текла с запада. Едва мы вошли в ее устье, как перед нами открылась другая река, текущая с севера. Мы держались середины русла, постоянно промеряя глубину лотом по мере продвижения, и миновали то место, где обе реки сливались. Мы прошли после него совсем небольшое расстояние, когда вдруг Синий, стоявший наблюдателем наверху, закричал:
— Капитан! На правом траверзе обломки! На два румба к корме от траверза!
Я бросился к релингу.
Он был там, лежал на западном берегу небольшого заливчика или речного устья. Течение было несильное, но по обеим сторонам лежали илистые мели.
— Я сойду на берег, — сказал я Синему, — а ты остаешься на флейте. Брось якорь и жди, но веди усиленное наблюдение.
Со мной поплыл Джон Тилли и еще шестеро надежных людей, вооруженных мушкетами и абордажными саблями.
Когда лодка приблизилась, мы увидели, что нос корабля прочно засел на мели. То ли он шел под парусами и с разгону врезался в грунт, то ли ил нанесло уже после удара.
Остался только корпус, обгоревший почти до ватерлинии, за бортом валялся такой же обгоревший пенек от мачты и еще какие-то обломки.
Тилли показал рукой:
— Его обстреливали, капитан. Видите дыру?
Действительно, в корпусе была пробоина прямо на ватерлинии, а под водой я разглядел верх второй дыры. Да, судну крепко досталось, наверное, оно пылало еще до того, как врезалось в мель.
— Они ее посадили на мель намеренно, — заговорил неожиданно Льюк. — Думаю, хотели выбраться на берег.
И внезапно меня охватила надежда. Мы подплыли впритык и привязались к корпусу, а потом втроем с Тилли и Льюком перебрались через обломки на берег. Однако в этом месте прошел сильный дождь, и если какие следы и были, их смыло начисто.
Мы медленно пошли вдоль берега. Ничего… ни следа кого-нибудь, кто мог выбраться с разбитого корабля, охваченного пламенем. И все же факт оставался фактом: кто-то и в самом деле мог сойти на берег. На борту собрались люди не робкого десятка. Учитывая их бесстрашие перед лицом опасности, изобретательность в умении выжить, искусство в рукопашной схватке, я не мог бы пожелать своей Абигейл лучшей компании, чем те люди, с которыми она плыла… Если только они сумели выжить и продержаться достаточно долго, чтобы помочь ей.
— Пошли обратно к шлюпке, Тилли, — сказал я. — Мы приплыли слишком поздно.
— Так, значит, это был ваш корабль?
— Да, и отличные люди на борту, и девушка, которая должна была стать моей женой, и ее отец, хороший человек… прекрасный человек. Все погибли.
— Они, может быть, еще живы, Барнабас.
В первый раз он назвал меня по имени — я взглянул на него и увидел в его лице сочувствие.
Льюк уже шел к сгоревшему корпусу. И тут он закричал:
— Капитан! Глядите!
Я посмотрел туда, куда была вытянута его рука.
Там, на краю леса, стояли они — маленькая группа изможденных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Бывало, переселялись целые племена и народы, внезапно, но всегда находя какие-то на то объяснения. Но разве не бывало, что объяснения эти находили уже потом? Откуда нам знать, что мы совершаем эти переселения по собственной воле?
Людям нравится верить, что они свободны от влияния природы, от тех побуждений, которые гонят животных и расселяют растения, но повсюду, где есть свободное место, рано или поздно появляются люди и занимают его.
Сами индейцы переселяются, вытесняемые другими индейцами. Я слышал об этом в первое свое путешествие сюда… И это неизбежно.
Еще долго после того, как Лила ушла спать, я мерил шагами палубу, бродя от носа к корме, напряженно высматривая любой движущийся предмет на темной воде. В конце концов я разбудил одного матроса — ньюфаундлендца, о котором я знал лишь то, что его зовут Льюк, — и оставил на вахте.
Но сон не приходил, ибо меня не отпускали опасения, страх перед тем, что могло случиться с моей любимой, с той, которая отдала все ради меня, чтобы отправиться вместе со мной в это далекое чужое место.
Как глубоко и как необычно мужество женщин! Мы привыкли ждать мужества от мужчины, его воспитывают для этого с детства, и мы в свое время выросли в мире войн и вербовщиков, разбойников с большой дороги и лордов, иногда столь же своевольных, как разбойники. Мы выросли, ожидая трудностей и войны. Но женщины?
Я видел, как они следуют за своими мужчинами на войну, видел, как они обшаривают поле битвы, разыскивая своего убитого или раненого, который умрет, если его женщина не сыщет его. Я видел, как женщина поднимает мужчину и выносит его с поля боя туда, где о нем могут позаботиться.
Абигейл, может быть, в силу того, что провела свою жизнь на кораблях вместе с отцом, отказалась от всего, что может иметь девушка, ради трудной жизни в новой неизведанной стране, без удобств, без надежды на помощь, когда ей придет время родить дитя. По крайней мере, кроме той помощи, которую я смогу ей оказать…
Наконец я заснул и спал до полного света, а когда вышел на палубу, мы уже двигались, прокладывая путь мимо маленьких бухточек и заливов, речных устьев и проток.
Корабля не было. Ни следа.
Разве не исчезли здесь две колонии? Разве не пропали люди, которых оставил Гренвилл?
В каком аду, какой жуткой смертью погибли они?
Красивые зеленые берега скрывали ужас за своими ничего не выражающими, упрямыми молчаливыми лицами. Мы смотрели — и наши глаза ничего не говорили нам, ибо мы не могли ничего увидеть за листьями и лозами.
Мои глаза выискивали тот ручей, где лежал старый корабельный корпус, в котором я однажды нашел убежище. Что привело к гибели это судно? Где его команда? Где груз? К какому таинственному финалу пришло оно в конце концов в этом уединенном месте?
Так ли уж уединенном? Сколько глаз может всматриваться сейчас через завесу ветвей? Сколько человек может лежать в засаде, дожидаясь, пока мы сойдем на берег?
Флейт здесь один. Никто не придет на помощь, если нас постигнет беда. Нет поблизости военных кораблей, ожидающих вызова, нет способа подать сигнал о помощи. Все, что можно сделать, мы должны сделать сами.
— Синий! — сказал я наконец. — Давай пойдем на юг, ко второму проливу. Они могут ожидать нас там.
— Есть, — отозвался он угрюмо, и я преисполнился к нему теплым чувством за прозвучавшую в голосе печаль.
Все на борту были необычно молчаливы. Ни один голос не прозвучал громче в брани или песне, не слышалось ни одного выкрика. Люди старались ходить потише — они понимали мою тревогу и сомнения.
Мы снова пробрались мимо острова Роанок и вошли в больший пролив. И здесь мы не увидели ни паруса, ни верхушек мачт за деревьями. В пролив впадали две большие реки. Со всеми предосторожностями мы направились к ближайшей, которая текла с запада. Едва мы вошли в ее устье, как перед нами открылась другая река, текущая с севера. Мы держались середины русла, постоянно промеряя глубину лотом по мере продвижения, и миновали то место, где обе реки сливались. Мы прошли после него совсем небольшое расстояние, когда вдруг Синий, стоявший наблюдателем наверху, закричал:
— Капитан! На правом траверзе обломки! На два румба к корме от траверза!
Я бросился к релингу.
Он был там, лежал на западном берегу небольшого заливчика или речного устья. Течение было несильное, но по обеим сторонам лежали илистые мели.
— Я сойду на берег, — сказал я Синему, — а ты остаешься на флейте. Брось якорь и жди, но веди усиленное наблюдение.
Со мной поплыл Джон Тилли и еще шестеро надежных людей, вооруженных мушкетами и абордажными саблями.
Когда лодка приблизилась, мы увидели, что нос корабля прочно засел на мели. То ли он шел под парусами и с разгону врезался в грунт, то ли ил нанесло уже после удара.
Остался только корпус, обгоревший почти до ватерлинии, за бортом валялся такой же обгоревший пенек от мачты и еще какие-то обломки.
Тилли показал рукой:
— Его обстреливали, капитан. Видите дыру?
Действительно, в корпусе была пробоина прямо на ватерлинии, а под водой я разглядел верх второй дыры. Да, судну крепко досталось, наверное, оно пылало еще до того, как врезалось в мель.
— Они ее посадили на мель намеренно, — заговорил неожиданно Льюк. — Думаю, хотели выбраться на берег.
И внезапно меня охватила надежда. Мы подплыли впритык и привязались к корпусу, а потом втроем с Тилли и Льюком перебрались через обломки на берег. Однако в этом месте прошел сильный дождь, и если какие следы и были, их смыло начисто.
Мы медленно пошли вдоль берега. Ничего… ни следа кого-нибудь, кто мог выбраться с разбитого корабля, охваченного пламенем. И все же факт оставался фактом: кто-то и в самом деле мог сойти на берег. На борту собрались люди не робкого десятка. Учитывая их бесстрашие перед лицом опасности, изобретательность в умении выжить, искусство в рукопашной схватке, я не мог бы пожелать своей Абигейл лучшей компании, чем те люди, с которыми она плыла… Если только они сумели выжить и продержаться достаточно долго, чтобы помочь ей.
— Пошли обратно к шлюпке, Тилли, — сказал я. — Мы приплыли слишком поздно.
— Так, значит, это был ваш корабль?
— Да, и отличные люди на борту, и девушка, которая должна была стать моей женой, и ее отец, хороший человек… прекрасный человек. Все погибли.
— Они, может быть, еще живы, Барнабас.
В первый раз он назвал меня по имени — я взглянул на него и увидел в его лице сочувствие.
Льюк уже шел к сгоревшему корпусу. И тут он закричал:
— Капитан! Глядите!
Я посмотрел туда, куда была вытянута его рука.
Там, на краю леса, стояли они — маленькая группа изможденных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84