Я чувствую, как зло следует за нами, как оно незаметно подкрадывается к нам. Оно где-то рядом.
– Какая ерунда! – воскликнул сэр Мармадьюк.
– Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.
– Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.
– Просто я очень сильно испугалась, Джон.
– И, возможно, спасла мне жизнь.
– Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.
– И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить тебе свою признательность всеми возможными способами.
– И какими же именно, Джон?
– Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.
– И как же ты можешь стать более достойным?
– Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.
– Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для меня.
– Нет, слава Богу, нет! – начал он, но заметив выражение ее глаз, ее пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно рассмеялся. – И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая осторожность не помешает.
– Даже в Аркадии, Джон? – промолвила Ева-Энн.
Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.
– Хлеб, сыр и лук! – наконец сказал сэр Мармадьюк. – Ты голодна, Ева-Энн?
– Нет, Джон.
– Пора бы уже проголодаться, взгляни – солнце в зените. Если ты не против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.
– Хорошо, Джон.
– Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое, естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!
– Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
– Старого? – горько повторил он. – Бог мой, да ведь мне всего сорок пять и…
– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!
– Ева, что…
– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!
– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.
– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.
– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.
– В самом деле? Почему же?
– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
– И много?
– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!
– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…
– Какая же я растяпа!
– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.
– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.
– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…
– Энн, дитя мое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Какая ерунда! – воскликнул сэр Мармадьюк.
– Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.
– Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.
– Просто я очень сильно испугалась, Джон.
– И, возможно, спасла мне жизнь.
– Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.
– И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить тебе свою признательность всеми возможными способами.
– И какими же именно, Джон?
– Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.
– И как же ты можешь стать более достойным?
– Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.
– Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для меня.
– Нет, слава Богу, нет! – начал он, но заметив выражение ее глаз, ее пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно рассмеялся. – И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая осторожность не помешает.
– Даже в Аркадии, Джон? – промолвила Ева-Энн.
Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.
– Хлеб, сыр и лук! – наконец сказал сэр Мармадьюк. – Ты голодна, Ева-Энн?
– Нет, Джон.
– Пора бы уже проголодаться, взгляни – солнце в зените. Если ты не против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.
– Хорошо, Джон.
– Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое, естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!
– Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
– Старого? – горько повторил он. – Бог мой, да ведь мне всего сорок пять и…
– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!
– Ева, что…
– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!
– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.
– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.
– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.
– В самом деле? Почему же?
– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
– И много?
– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!
– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…
– Какая же я растяпа!
– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.
– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.
– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…
– Энн, дитя мое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73