Проведёшь годик-другой в интернате, а потом, глядишь, тебя выпустят на поруки... – Она решительно покачала головой. – Только зря стараетесь, я не стану лгать.
Несколько секунд я испытующе смотрел ей в глаза, затем с нажимом произнёс:
– А будет ли это ложью, Алёна? Может, это и есть та правда, которую вы боитесь признать – не только передо мной и перед судом, но даже перед собой?
– Что за бред! – искренне изумилась она.
– Вовсе не бред. У меня есть все основания так считать.
– И какие же?
– Во-первых, что касается вас, – начал излагать я. – Господин и госпожа Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека... друга. Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога. То же говорят и все ребята-одноклассники – а в таком возрасте мальчишки любят прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем из вашей медицинской карты следует, что вы... что у вас уже были мужчины. Гм-м. Во всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз.
Алёна криво усмехнулась:
– И вы думаете, что этим мужчиной был доктор Довгань? По-вашему, мне больше не с кем было переспать, кроме него или сопляков из моей школы? – Она фыркнула. – Право же, это глупо! И не просто глупо, а чудовищно. Обвинять почтенного доктора в изнасиловании шестнадцатилетней пациентки только на том основании, что она уже не девственница... Нет, и ещё раз нет! Я в такие игры не играю. Дело даже не в том, что мне противна ложь сама по себе, я вполне допускаю возможность лжесвидетельства ради торжества правосудия. Но оправдывать себя, обливая грязью честное имя другого человека, тем более мёртвого, который уже не сможет за себя постоять... Это не для меня. На такую подлость я никогда не соглашусь.
– Честное имя, говорите? – переспросил я. – А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Сто ит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания?
Она ответила мне озадаченным взглядом:
– Что вы имеете в виду?
– А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведёт сильное впечатление.
Алёна долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил её, понимая, что ей сейчас нелегко.
– И что же у вас за факты? – наконец спросила она.
– Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию – кстати, весьма солидную.
– Полиция ничего об этом не знала?
– Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путём тщательного анализа его банковских счетов.
– Держу пари, – заметила Алёна, – что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас.
Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышлёный подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском.
– Имена не имеют значения, – сохраняя невозмутимый вид, ответил я. – Главное, факты.
– Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть её перекрёстному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, очень ранимый возраст, по себе знаю, и для неё будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чём она хотела бы позабыть. Да и её родители вряд ли согласятся.
– Совершенно верно, – подтвердил я. – Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашёл ещё одну жертву, постарше – ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе «терапию» доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чём сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моём присутствии разрыдалась от радости. – Я слегка повёл плечами. – Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка – кстати, её зовут Власта – согласилась давать показания. Цитируя её дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу.
Алёна молча встала из-за стола и отошла вглубь комнаты. Оперевшись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и лёгкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался её гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одёрнул себя:
«Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно...»
– Всё это впечатляет, – произнесла Алёна, не оборачиваясь, – но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращённых вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.
Я обречённо вздохнул:
– Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать всё случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати – она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы...
Алёна резко повернулась ко мне. Глаза её горели негодованием.
– Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне – больше ни о чём я вас не прошу. Хоть вы поверьте... – в голосе её проступили умоляющие нотки, – ...пожалуйста.
– Не могу, Алёна, – мягко сказал я. – Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Несколько секунд я испытующе смотрел ей в глаза, затем с нажимом произнёс:
– А будет ли это ложью, Алёна? Может, это и есть та правда, которую вы боитесь признать – не только передо мной и перед судом, но даже перед собой?
– Что за бред! – искренне изумилась она.
– Вовсе не бред. У меня есть все основания так считать.
– И какие же?
– Во-первых, что касается вас, – начал излагать я. – Господин и госпожа Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека... друга. Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога. То же говорят и все ребята-одноклассники – а в таком возрасте мальчишки любят прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем из вашей медицинской карты следует, что вы... что у вас уже были мужчины. Гм-м. Во всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз.
Алёна криво усмехнулась:
– И вы думаете, что этим мужчиной был доктор Довгань? По-вашему, мне больше не с кем было переспать, кроме него или сопляков из моей школы? – Она фыркнула. – Право же, это глупо! И не просто глупо, а чудовищно. Обвинять почтенного доктора в изнасиловании шестнадцатилетней пациентки только на том основании, что она уже не девственница... Нет, и ещё раз нет! Я в такие игры не играю. Дело даже не в том, что мне противна ложь сама по себе, я вполне допускаю возможность лжесвидетельства ради торжества правосудия. Но оправдывать себя, обливая грязью честное имя другого человека, тем более мёртвого, который уже не сможет за себя постоять... Это не для меня. На такую подлость я никогда не соглашусь.
– Честное имя, говорите? – переспросил я. – А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Сто ит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания?
Она ответила мне озадаченным взглядом:
– Что вы имеете в виду?
– А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведёт сильное впечатление.
Алёна долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил её, понимая, что ей сейчас нелегко.
– И что же у вас за факты? – наконец спросила она.
– Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию – кстати, весьма солидную.
– Полиция ничего об этом не знала?
– Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путём тщательного анализа его банковских счетов.
– Держу пари, – заметила Алёна, – что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас.
Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышлёный подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском.
– Имена не имеют значения, – сохраняя невозмутимый вид, ответил я. – Главное, факты.
– Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть её перекрёстному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, очень ранимый возраст, по себе знаю, и для неё будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чём она хотела бы позабыть. Да и её родители вряд ли согласятся.
– Совершенно верно, – подтвердил я. – Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашёл ещё одну жертву, постарше – ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе «терапию» доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чём сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моём присутствии разрыдалась от радости. – Я слегка повёл плечами. – Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка – кстати, её зовут Власта – согласилась давать показания. Цитируя её дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу.
Алёна молча встала из-за стола и отошла вглубь комнаты. Оперевшись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и лёгкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался её гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одёрнул себя:
«Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно...»
– Всё это впечатляет, – произнесла Алёна, не оборачиваясь, – но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращённых вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.
Я обречённо вздохнул:
– Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать всё случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати – она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы...
Алёна резко повернулась ко мне. Глаза её горели негодованием.
– Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне – больше ни о чём я вас не прошу. Хоть вы поверьте... – в голосе её проступили умоляющие нотки, – ...пожалуйста.
– Не могу, Алёна, – мягко сказал я. – Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108