Однако я не привык прятаться за спины присяжных и уклоняться от принятия непопулярных решений. Вам всё ясно, советник?
– Да, ваша честь.
– Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определённым исходом, – продолжал он. – И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
– Защита настаивает на этом, ваша честь, – сказал я.
Судья поднялся из-за своего стола.
– В таком случае, я считаю вопрос исчерпанным.
Когда заседание возобновилось, я выступил с формальным ходатайством о снятии с моей подзащитной всех обвинений. В ответ судья Савченко произнёс короткую речь, в которой объективно и беспристрастно проанализировал сложившуюся ситуацию, после чего объявил о прекращении дела и распорядился немедленно освободить подсудимую из-под стражи.
Как только судья закрыл заседание и вышел из зала, Алёна тут же бросилась мне на шею и крепко поцеловала меня в губы.
– Я знала! Я знала, что вы сможете... что найдёте...
Я ничего не ответил, ошарашенный той бурей эмоций, которую вызвал у меня её поцелуй. Я понял, что безотчётно мечтал об этом с тех самых пор, как впервые увидел Алёну, и сейчас мне больше всего хотелось крепко сжать её в своих объятиях, снова и снова прикасаться к её мягким и тёплым губам, чувствовать трепет её тела, вдыхать пьянящий запах её кожи и волос...
К нам подошли сияющие от счастья Пётр и Марина Габровы и принялись благодарить меня за всё, что я сделал для их внучки. Вежливо выслушав их восторженные излияния, я попросил немного подождать и направился в секретариат суда за письменным постановлением о прекращении дела. По пути мне пришлось несколько раз остановиться, чтобы принять поздравления от местных адвокатов, которые, как мне показалось, были до неприличия рады тому, что я погубил карьеру Богдановича. От парочки ошивавшихся в зале заседаний репортёров мне удалось ускользнуть, а других их коллег поблизости не наблюдалось – у нас на Дамогране, в отличие от других планет, публика не особо интересуется преступлениями, поэтому здание суда не пользуется большой популярностью у журналистской братии.
Секретариат работал весьма оперативно, и я почти сразу получил на руки готовое постановление, под которым уже стояла подпись судьи. После недолгих раздумий я попросил одного из секретарей сходить в зал и вручить это постановление моей подзащитной, а сам, словно вор, выбрался из Дворца правосудия через запасной выход, сел в свой флайер и был таков. Всё, что от меня требовалось, я уже сделал – вернул Алёне свободу и фактически гарантировал её от повторного судебного преследования. Теперь ни законы, ни правила адвокатской этики не обязывали меня общаться с ней. Оставалось только моё собственное желание – но его я решил проигнорировать.
На полпути до Нью-Монреаля зазвонил мой комлог. Это мог быть Ричард, удивлённый моим исчезновением из суда, или Алёна, по тому же поводу, или сам Томас Конноли, спешивший поблагодарить меня за освобождение дочери. Звонили мне долго и настойчиво, не менее полутора минут, потом комлог сделал пятиминутную паузу и затрезвонил снова. В конце концов я от этого устал и попросту отключил приём входящих звонков.
Уже на подлёте к зданию, где располагалась моя контора, я передумал появляться сегодня на работе и повернул к своему дому. Но вскоре я понял, что и домой возвращаться не хочу, поэтому посадил флайер на ближайшей стоянке возле набережной реки Оттавы и задумался, что делать дальше.
Ничего умнее, чем пойти куда-нибудь и напиться, мне в голову не приходило, и меня это очень беспокоило. Я посмотрел на часы: скоро у дочки заканчивались уроки, потом у неё была репетиция в школьном шекспировском театре – ребята готовили к Рождеству собственную постановку «Двенадцатой ночи», в которой Юля исполняла роль Оливии. Когда у меня выпадало свободное время, я с удовольствием посещал такие репетиции, мне нравилось наблюдать за дочкиной игрой, однако сегодня своим кислым видом я вполне мог испортить ей настроение. Она очень чуткая к таким вещам, поэтому мне не следовало попадаться ей на глаза, пока я немного не воспряну духом. К тому же после репетиции Юля наверняка станет спрашивать, почему я вчера напился, как свинья, а я сейчас был не в состоянии объясняться с ней по этому поводу.
Как всегда во время занятий, Юлин комлог работал в режиме автоответчика. Я оставил для неё сообщение, что переключаюсь на резервный канал, известный только нам двоим, и попросил говорить всем, кто попытается связаться со мной, что я занят и ответить не могу. Затем я воспользовался электронным адресом, который дал мне Конноли для экстренной связи, и послал ему лаконичное письмо следующего содержания: «Ваш заказ выполнен. От дополнительного вознаграждения отказываюсь. Благодарить не нужно».
Покончив с этим, я задал автопилоту флайера пункт назначения – крыша моего дома, и выбрался из кабины. Спустя минуту машина поднялась в воздух и улетела прочь, а я неспешно побрёл вдоль пустынной набережной, временами поёживаясь от дувшего со стороны реки холодного, пронзительного ветра.
В этом году природная осень почти в точности совпала у нас с календарной, что случалось довольно редко, поскольку дамогранский год длится 376 местных дней или 427 земных. Как и большинство миров Ойкумены, мы пользуемся стандартным галактическим календарём, немного подправленным с учётом продолжительности наших суток – так, например, месяц ноябрь у нас состоит не из 30, а из 26 дней. Это, конечно, создаёт нам массу мелких и крупных проблем, от чисто бытовых до экономических и политических, но тем не менее за всю историю Дамограна ещё не было такого случая, когда бы вопрос о введении собственного календаря поднимался на государственном уровне. Тут, наверное, сказывается комплекс окраинной планеты – мы очень боимся прослыть отсталым, захолустным миром, который так мало контактирует с остальной цивилизацией, что даже не нуждается в общем летоисчислении. Поэтому мы предпочитаем жить по земному календарю, сопровождая даты короткими «сезонными» ремарками, как-то: «Это было тринадцатого января позапрошлого года в середине лета...»
Я шёл по набережной, сам не зная, куда иду. Под моими ногами шуршала опавшая листва клёнов, над головой клубилось серыми тучами небо. Настроение у меня вполне соответствовало погоде – такое же хмурое и унылое.
Сегодня я выиграл дело, но ни малейшей радости от этого не испытывал. Представленные Сверчевским записи позволили оправдать Алёну в глазах закона и в то же время лишили меня последней надежды найти ей оправдание в моих собственных глазах. Вердикт суда моей совести был суров и категоричен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Да, ваша честь.
– Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определённым исходом, – продолжал он. – И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
– Защита настаивает на этом, ваша честь, – сказал я.
Судья поднялся из-за своего стола.
– В таком случае, я считаю вопрос исчерпанным.
Когда заседание возобновилось, я выступил с формальным ходатайством о снятии с моей подзащитной всех обвинений. В ответ судья Савченко произнёс короткую речь, в которой объективно и беспристрастно проанализировал сложившуюся ситуацию, после чего объявил о прекращении дела и распорядился немедленно освободить подсудимую из-под стражи.
Как только судья закрыл заседание и вышел из зала, Алёна тут же бросилась мне на шею и крепко поцеловала меня в губы.
– Я знала! Я знала, что вы сможете... что найдёте...
Я ничего не ответил, ошарашенный той бурей эмоций, которую вызвал у меня её поцелуй. Я понял, что безотчётно мечтал об этом с тех самых пор, как впервые увидел Алёну, и сейчас мне больше всего хотелось крепко сжать её в своих объятиях, снова и снова прикасаться к её мягким и тёплым губам, чувствовать трепет её тела, вдыхать пьянящий запах её кожи и волос...
К нам подошли сияющие от счастья Пётр и Марина Габровы и принялись благодарить меня за всё, что я сделал для их внучки. Вежливо выслушав их восторженные излияния, я попросил немного подождать и направился в секретариат суда за письменным постановлением о прекращении дела. По пути мне пришлось несколько раз остановиться, чтобы принять поздравления от местных адвокатов, которые, как мне показалось, были до неприличия рады тому, что я погубил карьеру Богдановича. От парочки ошивавшихся в зале заседаний репортёров мне удалось ускользнуть, а других их коллег поблизости не наблюдалось – у нас на Дамогране, в отличие от других планет, публика не особо интересуется преступлениями, поэтому здание суда не пользуется большой популярностью у журналистской братии.
Секретариат работал весьма оперативно, и я почти сразу получил на руки готовое постановление, под которым уже стояла подпись судьи. После недолгих раздумий я попросил одного из секретарей сходить в зал и вручить это постановление моей подзащитной, а сам, словно вор, выбрался из Дворца правосудия через запасной выход, сел в свой флайер и был таков. Всё, что от меня требовалось, я уже сделал – вернул Алёне свободу и фактически гарантировал её от повторного судебного преследования. Теперь ни законы, ни правила адвокатской этики не обязывали меня общаться с ней. Оставалось только моё собственное желание – но его я решил проигнорировать.
На полпути до Нью-Монреаля зазвонил мой комлог. Это мог быть Ричард, удивлённый моим исчезновением из суда, или Алёна, по тому же поводу, или сам Томас Конноли, спешивший поблагодарить меня за освобождение дочери. Звонили мне долго и настойчиво, не менее полутора минут, потом комлог сделал пятиминутную паузу и затрезвонил снова. В конце концов я от этого устал и попросту отключил приём входящих звонков.
Уже на подлёте к зданию, где располагалась моя контора, я передумал появляться сегодня на работе и повернул к своему дому. Но вскоре я понял, что и домой возвращаться не хочу, поэтому посадил флайер на ближайшей стоянке возле набережной реки Оттавы и задумался, что делать дальше.
Ничего умнее, чем пойти куда-нибудь и напиться, мне в голову не приходило, и меня это очень беспокоило. Я посмотрел на часы: скоро у дочки заканчивались уроки, потом у неё была репетиция в школьном шекспировском театре – ребята готовили к Рождеству собственную постановку «Двенадцатой ночи», в которой Юля исполняла роль Оливии. Когда у меня выпадало свободное время, я с удовольствием посещал такие репетиции, мне нравилось наблюдать за дочкиной игрой, однако сегодня своим кислым видом я вполне мог испортить ей настроение. Она очень чуткая к таким вещам, поэтому мне не следовало попадаться ей на глаза, пока я немного не воспряну духом. К тому же после репетиции Юля наверняка станет спрашивать, почему я вчера напился, как свинья, а я сейчас был не в состоянии объясняться с ней по этому поводу.
Как всегда во время занятий, Юлин комлог работал в режиме автоответчика. Я оставил для неё сообщение, что переключаюсь на резервный канал, известный только нам двоим, и попросил говорить всем, кто попытается связаться со мной, что я занят и ответить не могу. Затем я воспользовался электронным адресом, который дал мне Конноли для экстренной связи, и послал ему лаконичное письмо следующего содержания: «Ваш заказ выполнен. От дополнительного вознаграждения отказываюсь. Благодарить не нужно».
Покончив с этим, я задал автопилоту флайера пункт назначения – крыша моего дома, и выбрался из кабины. Спустя минуту машина поднялась в воздух и улетела прочь, а я неспешно побрёл вдоль пустынной набережной, временами поёживаясь от дувшего со стороны реки холодного, пронзительного ветра.
В этом году природная осень почти в точности совпала у нас с календарной, что случалось довольно редко, поскольку дамогранский год длится 376 местных дней или 427 земных. Как и большинство миров Ойкумены, мы пользуемся стандартным галактическим календарём, немного подправленным с учётом продолжительности наших суток – так, например, месяц ноябрь у нас состоит не из 30, а из 26 дней. Это, конечно, создаёт нам массу мелких и крупных проблем, от чисто бытовых до экономических и политических, но тем не менее за всю историю Дамограна ещё не было такого случая, когда бы вопрос о введении собственного календаря поднимался на государственном уровне. Тут, наверное, сказывается комплекс окраинной планеты – мы очень боимся прослыть отсталым, захолустным миром, который так мало контактирует с остальной цивилизацией, что даже не нуждается в общем летоисчислении. Поэтому мы предпочитаем жить по земному календарю, сопровождая даты короткими «сезонными» ремарками, как-то: «Это было тринадцатого января позапрошлого года в середине лета...»
Я шёл по набережной, сам не зная, куда иду. Под моими ногами шуршала опавшая листва клёнов, над головой клубилось серыми тучами небо. Настроение у меня вполне соответствовало погоде – такое же хмурое и унылое.
Сегодня я выиграл дело, но ни малейшей радости от этого не испытывал. Представленные Сверчевским записи позволили оправдать Алёну в глазах закона и в то же время лишили меня последней надежды найти ей оправдание в моих собственных глазах. Вердикт суда моей совести был суров и категоричен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108