..
– Благодарю вас, полковник, – прозвучал, словно эхо из моего беззаботного детства, такой знакомый и родной мне голос. – Снимите с них наручники и оставьте нас втроём.
– Сэр, вы уверены, что...
– Да, я уверен. Действуйте.
– Слушаюсь, сэр.
Григорьев освободил наши руки от «браслетов» и, козырнув напоследок, молча удалился.
Адмирал отошёл от окна и приблизился к нам. Взгляд его серо-голубых глаз перебегал с меня на Топалову и обратно. Я стоял, как вкопанный, не в силах собраться с разбегающимися мыслями. Мой разум всё ещё отказывался принимать тот факт, что мой отец, гросс-адмирал Бруно Шнайдер, которого я многие годы считал погибшим, чью могилу видел воочию, на самом деле пребывает в добром здравии. Я, впрочем, всегда знал, что под надгробной плитой лежит не урна с пеплом, а запаянная капсула с горстью космической пыли – так было принято поступать, когда корабль погибал в вакууме и вместе с экипажем превращался в сгусток чистой энергии. Но прежде никто не подвергал сомнению тот факт – вернее, как теперь выяснилось, видимость факта, – что отцовский крейсер был уничтожен в апертуре глубинной бомбой...
– Можете поверить, я действительно жив, – заговорил наконец он. – Это не мистификация. А вот моя смерть была инсценирована. Я был вынужден так поступить, когда стало ясно, что наше восстание обречено. Если бы меня арестовали, многие горячие головы до последнего боролись бы за моё освобождение. Я не хотел напрасных и бессмысленных жертв, а известие о моей гибели быстро положило конец кровопролитию. – Отец умолк и снова смерил нас жадным взглядом. – Нет, надо же как получилось! Просто поразительное стечение обстоятельств – вы оба оказались на одном корабле. Фаулер даже не подозревает, что вместо одного подарка прислал мне сразу два.
Вдруг Топалова шагнула вперёд и наотмашь ударила отца по щеке. Он принял этот удар стоически, даже не попытавшись уклониться.
– Значит, ты в курсе, – произнёс он. – Что ж, это к лучшему. Отпадает необходимость в длительных объяснениях. В своё оправдание я могу сказать, что до вчерашнего дня ничего не знал о тебе. Лишь просматривая списки экипажа фрегата, я увидел твою фамилию, потом затребовал твоё личное дело, сверил даты и всё понял... Всё, кроме одного: почему твоя мать ничего мне не рассказала?
– Потому что она была гордая женщина, вот почему! – ответила Топалова с ярость в голосе. – Она считала унизительным удерживать тебя таким образом. Ведь ты не собирался на ней жениться, для тебя ваша связь была лишь мимолётным приключением. В то же самое время ты обхаживал дочку тогдашнего начальника генштаба. Вот это было для тебя серьёзно: благодаря браку с ней ты сделал быструю карьеру и за восемь лет из командора стал вице-адмиралом. А когда твой тесть ушёл в отставку, ты поспешил отправить в отставку и его доченьку, потому что без памяти был влюблён в молоденькую актрису... бедняжку. Она пострадала из-за тебя больше, чем остальные женщины, которым ты испортил жизнь. И к твоему сведению, я рада, что не ношу твою фамилию, что никто не знал, чья я дочь!
Возможно, вы сочтёте меня тугодумом, но я только сейчас сообразил, о чём идёт речь, и от этого неожиданного открытия нервно закашлялся. Топалова – хотя нет, какая уж тут Топалова, просто Яна, моя сестра, – повернулась ко мне и сжала мои руки в своих руках.
– Да, Алекс, этот человек мой отец. Увы. Я... я очень хочу надеяться, что ты не станешь презирать меня. Это очень важно для меня. Ты мне как брат, и я... – Она осеклась, и её глазах отразилось изумлённое понимание. – Так ты...
– Да, – сказал я. – Не «как брат», а просто брат. Сводный. У нас с тобой общая беда – мы дети одного отца.
И тут Яна отколола номер, которого я от неё никак не ожидал – она грохнулась в обморок...
Спешно вызванный отцом доктор констатировал у Яны шок в результате сильного нервного напряжения и возможного недосыпания. Со своим диагнозом он, что называется, попал в точку: сначала изматывающий полёт сквозь аномалию, потом захват корабля, плен, а на десерт – встреча с родственниками. Врач не рекомендовал приводить её в чувство, а наоборот – сделал укол, который перевёл её обморочное состояние в крепкий, здоровый сон. Отец распорядился отвезти Яну к себе домой и не оставлять её без присмотра.
Когда суматоха, вызванная этим происшествием, улеглась, и мы остались в кабинете вдвоём, он сказал:
– Ну, теперь мы можем спокойно поговорить.
– А стоит ли? – усомнился я. – Имей в виду: я не собираюсь бросаться тебе на шею.
Отец вздохнул:
– Да, я понимаю. И всё-таки... всё-таки меня огорчает твоя враждебность. Видать, тебе здорово промыли мозги за эти годы.
– Никто мне ничего не промывал! – возмутился я. – Ты вряд ли поверишь в это, но со мной даже не проводили «воспитательных работ». Только в самом начале, когда меня обучали моей «легенде», мне объяснили, зачем нужно сменить мою фамилию и говорить всем, что мои родители погибли в катастрофе. Причём объясняли очень мягко и тактично, не пытались внушить мне, что ты фашист, никто и словом не обмолвился, что по твоей вине погибло много людей. Напротив, меня предупредили, что о тебе будут рассказывать много плохого, но это всё неправда, однако я должен молчать и не возражать, чтобы не выдать себя, иначе меня станут обижать. Какое-то время я в это искренне верил, тем более что порой мне встречались люди, которые восхищались тобой, считали тебя героем. Но постепенно я сам во всём разобрался и понял, кем ты был на самом деле.
– Вот именно! Об этом я и говорил. Тебе дали начальную установку, запрограммировали твоё мышление и тем самым предопределили те выводы, к которым ты якобы сам пришёл. Старый, как мир, приём: чтобы убедить в чём-то ребёнка, нужно не запугивать его, не навязывать ему своё мнение, а покорить его притворной добротой и сердечностью. Тебя просто купили, сынок. Купили мягким и деликатным обхождением, демонстративной заботой о тебе, щедрыми карманными расходами, теми деньгами, которые лежали на твоём счету в ожидании твоего совершеннолетия.
Я хотел было возразить, что не в деньгах дело, что у меня есть своя голова на плечах, что я привык жить своим умом... Однако я промолчал, так как понял, что всё это бесполезно. Я плохо помнил свои детские годы, но кое-что, связанное с отцом, крепко врезалось в мою память. В частности то, что он всегда был убеждён в собственной правоте. Моей маме (не говоря уже обо мне) ни разу не удавалось его переспорить, хотя он часто ей уступал – но при этом обязательно давал понять, что просто подчиняется женскому капризу. Для него существовали только две точки зрения – своя и неправильная.
– Я бы давно забрал тебя к себе, – между тем продолжал отец. – Но у меня не было возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Благодарю вас, полковник, – прозвучал, словно эхо из моего беззаботного детства, такой знакомый и родной мне голос. – Снимите с них наручники и оставьте нас втроём.
– Сэр, вы уверены, что...
– Да, я уверен. Действуйте.
– Слушаюсь, сэр.
Григорьев освободил наши руки от «браслетов» и, козырнув напоследок, молча удалился.
Адмирал отошёл от окна и приблизился к нам. Взгляд его серо-голубых глаз перебегал с меня на Топалову и обратно. Я стоял, как вкопанный, не в силах собраться с разбегающимися мыслями. Мой разум всё ещё отказывался принимать тот факт, что мой отец, гросс-адмирал Бруно Шнайдер, которого я многие годы считал погибшим, чью могилу видел воочию, на самом деле пребывает в добром здравии. Я, впрочем, всегда знал, что под надгробной плитой лежит не урна с пеплом, а запаянная капсула с горстью космической пыли – так было принято поступать, когда корабль погибал в вакууме и вместе с экипажем превращался в сгусток чистой энергии. Но прежде никто не подвергал сомнению тот факт – вернее, как теперь выяснилось, видимость факта, – что отцовский крейсер был уничтожен в апертуре глубинной бомбой...
– Можете поверить, я действительно жив, – заговорил наконец он. – Это не мистификация. А вот моя смерть была инсценирована. Я был вынужден так поступить, когда стало ясно, что наше восстание обречено. Если бы меня арестовали, многие горячие головы до последнего боролись бы за моё освобождение. Я не хотел напрасных и бессмысленных жертв, а известие о моей гибели быстро положило конец кровопролитию. – Отец умолк и снова смерил нас жадным взглядом. – Нет, надо же как получилось! Просто поразительное стечение обстоятельств – вы оба оказались на одном корабле. Фаулер даже не подозревает, что вместо одного подарка прислал мне сразу два.
Вдруг Топалова шагнула вперёд и наотмашь ударила отца по щеке. Он принял этот удар стоически, даже не попытавшись уклониться.
– Значит, ты в курсе, – произнёс он. – Что ж, это к лучшему. Отпадает необходимость в длительных объяснениях. В своё оправдание я могу сказать, что до вчерашнего дня ничего не знал о тебе. Лишь просматривая списки экипажа фрегата, я увидел твою фамилию, потом затребовал твоё личное дело, сверил даты и всё понял... Всё, кроме одного: почему твоя мать ничего мне не рассказала?
– Потому что она была гордая женщина, вот почему! – ответила Топалова с ярость в голосе. – Она считала унизительным удерживать тебя таким образом. Ведь ты не собирался на ней жениться, для тебя ваша связь была лишь мимолётным приключением. В то же самое время ты обхаживал дочку тогдашнего начальника генштаба. Вот это было для тебя серьёзно: благодаря браку с ней ты сделал быструю карьеру и за восемь лет из командора стал вице-адмиралом. А когда твой тесть ушёл в отставку, ты поспешил отправить в отставку и его доченьку, потому что без памяти был влюблён в молоденькую актрису... бедняжку. Она пострадала из-за тебя больше, чем остальные женщины, которым ты испортил жизнь. И к твоему сведению, я рада, что не ношу твою фамилию, что никто не знал, чья я дочь!
Возможно, вы сочтёте меня тугодумом, но я только сейчас сообразил, о чём идёт речь, и от этого неожиданного открытия нервно закашлялся. Топалова – хотя нет, какая уж тут Топалова, просто Яна, моя сестра, – повернулась ко мне и сжала мои руки в своих руках.
– Да, Алекс, этот человек мой отец. Увы. Я... я очень хочу надеяться, что ты не станешь презирать меня. Это очень важно для меня. Ты мне как брат, и я... – Она осеклась, и её глазах отразилось изумлённое понимание. – Так ты...
– Да, – сказал я. – Не «как брат», а просто брат. Сводный. У нас с тобой общая беда – мы дети одного отца.
И тут Яна отколола номер, которого я от неё никак не ожидал – она грохнулась в обморок...
Спешно вызванный отцом доктор констатировал у Яны шок в результате сильного нервного напряжения и возможного недосыпания. Со своим диагнозом он, что называется, попал в точку: сначала изматывающий полёт сквозь аномалию, потом захват корабля, плен, а на десерт – встреча с родственниками. Врач не рекомендовал приводить её в чувство, а наоборот – сделал укол, который перевёл её обморочное состояние в крепкий, здоровый сон. Отец распорядился отвезти Яну к себе домой и не оставлять её без присмотра.
Когда суматоха, вызванная этим происшествием, улеглась, и мы остались в кабинете вдвоём, он сказал:
– Ну, теперь мы можем спокойно поговорить.
– А стоит ли? – усомнился я. – Имей в виду: я не собираюсь бросаться тебе на шею.
Отец вздохнул:
– Да, я понимаю. И всё-таки... всё-таки меня огорчает твоя враждебность. Видать, тебе здорово промыли мозги за эти годы.
– Никто мне ничего не промывал! – возмутился я. – Ты вряд ли поверишь в это, но со мной даже не проводили «воспитательных работ». Только в самом начале, когда меня обучали моей «легенде», мне объяснили, зачем нужно сменить мою фамилию и говорить всем, что мои родители погибли в катастрофе. Причём объясняли очень мягко и тактично, не пытались внушить мне, что ты фашист, никто и словом не обмолвился, что по твоей вине погибло много людей. Напротив, меня предупредили, что о тебе будут рассказывать много плохого, но это всё неправда, однако я должен молчать и не возражать, чтобы не выдать себя, иначе меня станут обижать. Какое-то время я в это искренне верил, тем более что порой мне встречались люди, которые восхищались тобой, считали тебя героем. Но постепенно я сам во всём разобрался и понял, кем ты был на самом деле.
– Вот именно! Об этом я и говорил. Тебе дали начальную установку, запрограммировали твоё мышление и тем самым предопределили те выводы, к которым ты якобы сам пришёл. Старый, как мир, приём: чтобы убедить в чём-то ребёнка, нужно не запугивать его, не навязывать ему своё мнение, а покорить его притворной добротой и сердечностью. Тебя просто купили, сынок. Купили мягким и деликатным обхождением, демонстративной заботой о тебе, щедрыми карманными расходами, теми деньгами, которые лежали на твоём счету в ожидании твоего совершеннолетия.
Я хотел было возразить, что не в деньгах дело, что у меня есть своя голова на плечах, что я привык жить своим умом... Однако я промолчал, так как понял, что всё это бесполезно. Я плохо помнил свои детские годы, но кое-что, связанное с отцом, крепко врезалось в мою память. В частности то, что он всегда был убеждён в собственной правоте. Моей маме (не говоря уже обо мне) ни разу не удавалось его переспорить, хотя он часто ей уступал – но при этом обязательно давал понять, что просто подчиняется женскому капризу. Для него существовали только две точки зрения – своя и неправильная.
– Я бы давно забрал тебя к себе, – между тем продолжал отец. – Но у меня не было возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96