Отпив из стакана огромный глоток водки, поручик схватил гитару, заиграл и запел зычным голосом веселую цамбакуэку, хорошо известную в аргентинских провинциях, слова которой почти непереводимы, но смысл их таков: для чего ты без конца ходишь взад и вперед, в то время как другие ходят меньше, а толку от них больше.
Справедливо говорят, что испанцы — непревзойденные танцоры, однако американцы превзошли их в танцах, как и во многом другом, они в танцах буквально доходят до безумия. Об этом красноречиво свидетельствует описываемая нами сцена.
Люди эти, вынужденные начать танцевать по принуждению, при первых зазывных звуках гитары, позабыв о страхе, с неистовством отдались своему любимому занятию. Те, кто поначалу скромно держался в стороне по причине терзавшего их беспокойства, вскоре поддались азарту танцующих и самозабвенно отдались танцу.
Через несколько минут от принужденности не осталось и следа, и постоялый двор сотрясался от веселого пения и громкого топота веселящейся публики.
Капрал добросовестно исполнил приказание начальника. Но, как мы заметили выше, погонщики быков и мулов значительно помогли ему, охотно войдя в залу. Однако достойный капрал, вероятно, из ревностного отношения к своим обязанностям, в сопровождении нескольких солдат самолично обошел разные таботы. Они тыкали саблями тюки, заглядывали в повозки и год них, не гнушаясь перетряхивать даже маленькие узелки. Убедившись после самых тщательных поисков, что все до единого человека находятся в зале, он и сам собрался было туда вернуться, но, так как там по-прежнему царило бурное веселье, передумал. Он разрешил сопровождавшим его солдатам вернуться в залу, о чем те только и мечтали.
Оставшись один, капрал прежде всего удостоверился, что за ним никто не следит, затем закурил пахитоску и стал прохаживаться взад и вперед с беспечным видом человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Через некоторое время он незаметно удалился от галереи и затерялся в темноте, где его невозможно было увидеть
Он внимательно огляделся по сторонам и подбросил вверх зажженную пахитоску Пахитоска прочертила в воздухе светящуюся параболу и упала на землю, где капрал погасил ее ногой. В ту же самую минуту огненная стрела рассекла темноту
— Так, — пробормотал капрал, — надо быть осторожным.
Он еще раз внимательно огляделся по сторонам, запел вполголоса первый куплет песни, хорошо известной в пампасах:
«О, драгоценная свобода! Тебя нельзя сравнить ни с золотом, ни с самыми великими сокровищами обширной земли».
И сразу же чуть слышный голос подхватил песню, запев второй куплет:
«Богаче и дороже самого драгоценного сокровища…»
Узнав пароль, капрал остановился. Он воткнул свою саблю в землю, оперся о рукоятку и сказал довольно громко, делая вид, что говорит сам с собой:
— Хотелось бы мне знать, почему страусы так внезапно удалились глубоко в степи?
— Потому, — ответил только что певший голос, — что они почувствовали запах мертвечины.
— Похоже на правду, — сказал капрал. — Если так, то кондоры должны бы спуститься к Кордильерам.
— Прошел уже двадцать один день, как они перелетели через Кумбре.
— Солнце было красно вчера на закате.
— Его лучи, без сомнений, отражали отблеск пожара, зажженного мас-горка
Капрал более не колебался.
— Приблизьтесь, дон Леонсио, — прошептал он. — Вы и ваши спутники.
— Мы здесь, Луко.
Капрал немедленно был окружен шестью всадниками, вооруженными с ног до головы. Читатель, конечно, понял, что это были те самые всадники, которые час назад встретились на почтовой станции с федералистами и которых благоразумие заставляло до сей поры укрываться в темноте.
В доме веселье все продолжалось, постепенно приняв размеры гигантской оргии. Наши всадники были уверены, что им никто не помешает. Хотя взошла луна и заливала землю довольно ярким светом, люди эти, укрывшись за повозками, не опасались быть увиденными, между тем как все выходящие из дома будут им видны, как на ладони.
Мы воспользуемся серебристым светом луны, чтобы разглядеть внешность действующих лиц, с которыми предстоит познакомиться, тем более что для большей предосторожности они сошли на землю и вели лошадей за узду.
Мы сказали, что их было шестеро. Трое первых, очевидно, были пеоны, но их тяжелые серебряные шпоры, их тирадоры или пояса из вышитого бархата, оружие изящной чеканки, видневшееся из-под добротных шерстяных плащей, а главное — почтительная фамильярность, с какою они обращались к своим господам, свидетельствовали о доверии и уважении к ним со стороны господ.
Пеоны эти действительно были не только слугами, но и друзьями, смиренными, это верно, но преданными и многократно испытанными в сложных ситуациях.
Из господ двое были люди лет тридцати пяти или тридцати восьми, в полном расцвете сил. Костюм их мало отличался фасоном от описанных выше, хотя превосходил по качеству.
Первый был высок ростом и строен, изящен в обращении, с изысканными манерами. Гордое и мужественное лицо носило печать чистосердечия и доброты, внушавшее уважение и симпатию. Это был дон Леонсио де-Рибейра.
Спутник его, почти такого же роста и с такими же изящными манерами, являл собой полную противоположность Леонсио. Его голубые, кроткие как у женщины глаза, густые светло-русые локоны, выбивавшиеся из-под широких полей шляпы и в беспорядке падавшие на плечи, матовая белизна кожи, контрастировавшая со смуглой кожей дона Леонсио, заставляли предполагать, что он родился не в жарком климате Латинской Америки. Однако этот человек еще более, чем его товарищ, мог с полным основанием считать себя сыном этой страны, потому что вел род от храброго и несчастного Тупак-Амару, последнего инка, подло убитого испанцами. Его звали Манко-Амару, Диего де Солис и Виллас-Реалес. Мы просим извинения читателя за эти громоздкие имена.
За слегка женственной внешностью дона Диего де Солиса скрывалось львиное мужество, а изящные руки с тонкой, почти прозрачной кожей и розовыми ногтями таила в себе невероятную силу.
Третий человек, скромно стоявший позади других, так старательно кутался в плащ, а шляпа была так низко надвинута на лицо, что можно было увидеть только большие черные глаза, время от времени метавшие пламя. Тонкий стан, хрупкая фигура, непринужденность движений невольно заставляли думать, что это ребенок, если только мужской костюм не скрывает женщину, что было гораздо вероятнее.
Как только капрал увидел только что описанных нами людей, он мгновенно преобразился. Его бесцеремонная грубость сменилась той вкрадчивой вежливостью, которая свидетельствует об истинной преданности. Лицо его утратило насмешливое и лукавое выражение.
Дону Леонсио с трудом удалось умерить безумную радость, которую солдат демонстрировал с наивным чистосердечием человека, который обрел наконец долгожданное счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Справедливо говорят, что испанцы — непревзойденные танцоры, однако американцы превзошли их в танцах, как и во многом другом, они в танцах буквально доходят до безумия. Об этом красноречиво свидетельствует описываемая нами сцена.
Люди эти, вынужденные начать танцевать по принуждению, при первых зазывных звуках гитары, позабыв о страхе, с неистовством отдались своему любимому занятию. Те, кто поначалу скромно держался в стороне по причине терзавшего их беспокойства, вскоре поддались азарту танцующих и самозабвенно отдались танцу.
Через несколько минут от принужденности не осталось и следа, и постоялый двор сотрясался от веселого пения и громкого топота веселящейся публики.
Капрал добросовестно исполнил приказание начальника. Но, как мы заметили выше, погонщики быков и мулов значительно помогли ему, охотно войдя в залу. Однако достойный капрал, вероятно, из ревностного отношения к своим обязанностям, в сопровождении нескольких солдат самолично обошел разные таботы. Они тыкали саблями тюки, заглядывали в повозки и год них, не гнушаясь перетряхивать даже маленькие узелки. Убедившись после самых тщательных поисков, что все до единого человека находятся в зале, он и сам собрался было туда вернуться, но, так как там по-прежнему царило бурное веселье, передумал. Он разрешил сопровождавшим его солдатам вернуться в залу, о чем те только и мечтали.
Оставшись один, капрал прежде всего удостоверился, что за ним никто не следит, затем закурил пахитоску и стал прохаживаться взад и вперед с беспечным видом человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Через некоторое время он незаметно удалился от галереи и затерялся в темноте, где его невозможно было увидеть
Он внимательно огляделся по сторонам и подбросил вверх зажженную пахитоску Пахитоска прочертила в воздухе светящуюся параболу и упала на землю, где капрал погасил ее ногой. В ту же самую минуту огненная стрела рассекла темноту
— Так, — пробормотал капрал, — надо быть осторожным.
Он еще раз внимательно огляделся по сторонам, запел вполголоса первый куплет песни, хорошо известной в пампасах:
«О, драгоценная свобода! Тебя нельзя сравнить ни с золотом, ни с самыми великими сокровищами обширной земли».
И сразу же чуть слышный голос подхватил песню, запев второй куплет:
«Богаче и дороже самого драгоценного сокровища…»
Узнав пароль, капрал остановился. Он воткнул свою саблю в землю, оперся о рукоятку и сказал довольно громко, делая вид, что говорит сам с собой:
— Хотелось бы мне знать, почему страусы так внезапно удалились глубоко в степи?
— Потому, — ответил только что певший голос, — что они почувствовали запах мертвечины.
— Похоже на правду, — сказал капрал. — Если так, то кондоры должны бы спуститься к Кордильерам.
— Прошел уже двадцать один день, как они перелетели через Кумбре.
— Солнце было красно вчера на закате.
— Его лучи, без сомнений, отражали отблеск пожара, зажженного мас-горка
Капрал более не колебался.
— Приблизьтесь, дон Леонсио, — прошептал он. — Вы и ваши спутники.
— Мы здесь, Луко.
Капрал немедленно был окружен шестью всадниками, вооруженными с ног до головы. Читатель, конечно, понял, что это были те самые всадники, которые час назад встретились на почтовой станции с федералистами и которых благоразумие заставляло до сей поры укрываться в темноте.
В доме веселье все продолжалось, постепенно приняв размеры гигантской оргии. Наши всадники были уверены, что им никто не помешает. Хотя взошла луна и заливала землю довольно ярким светом, люди эти, укрывшись за повозками, не опасались быть увиденными, между тем как все выходящие из дома будут им видны, как на ладони.
Мы воспользуемся серебристым светом луны, чтобы разглядеть внешность действующих лиц, с которыми предстоит познакомиться, тем более что для большей предосторожности они сошли на землю и вели лошадей за узду.
Мы сказали, что их было шестеро. Трое первых, очевидно, были пеоны, но их тяжелые серебряные шпоры, их тирадоры или пояса из вышитого бархата, оружие изящной чеканки, видневшееся из-под добротных шерстяных плащей, а главное — почтительная фамильярность, с какою они обращались к своим господам, свидетельствовали о доверии и уважении к ним со стороны господ.
Пеоны эти действительно были не только слугами, но и друзьями, смиренными, это верно, но преданными и многократно испытанными в сложных ситуациях.
Из господ двое были люди лет тридцати пяти или тридцати восьми, в полном расцвете сил. Костюм их мало отличался фасоном от описанных выше, хотя превосходил по качеству.
Первый был высок ростом и строен, изящен в обращении, с изысканными манерами. Гордое и мужественное лицо носило печать чистосердечия и доброты, внушавшее уважение и симпатию. Это был дон Леонсио де-Рибейра.
Спутник его, почти такого же роста и с такими же изящными манерами, являл собой полную противоположность Леонсио. Его голубые, кроткие как у женщины глаза, густые светло-русые локоны, выбивавшиеся из-под широких полей шляпы и в беспорядке падавшие на плечи, матовая белизна кожи, контрастировавшая со смуглой кожей дона Леонсио, заставляли предполагать, что он родился не в жарком климате Латинской Америки. Однако этот человек еще более, чем его товарищ, мог с полным основанием считать себя сыном этой страны, потому что вел род от храброго и несчастного Тупак-Амару, последнего инка, подло убитого испанцами. Его звали Манко-Амару, Диего де Солис и Виллас-Реалес. Мы просим извинения читателя за эти громоздкие имена.
За слегка женственной внешностью дона Диего де Солиса скрывалось львиное мужество, а изящные руки с тонкой, почти прозрачной кожей и розовыми ногтями таила в себе невероятную силу.
Третий человек, скромно стоявший позади других, так старательно кутался в плащ, а шляпа была так низко надвинута на лицо, что можно было увидеть только большие черные глаза, время от времени метавшие пламя. Тонкий стан, хрупкая фигура, непринужденность движений невольно заставляли думать, что это ребенок, если только мужской костюм не скрывает женщину, что было гораздо вероятнее.
Как только капрал увидел только что описанных нами людей, он мгновенно преобразился. Его бесцеремонная грубость сменилась той вкрадчивой вежливостью, которая свидетельствует об истинной преданности. Лицо его утратило насмешливое и лукавое выражение.
Дону Леонсио с трудом удалось умерить безумную радость, которую солдат демонстрировал с наивным чистосердечием человека, который обрел наконец долгожданное счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54