Ловко воспользовавшись этим моментом, французы по команде капатаса внезапно повернули фронт и бросились на апачей, пришедших с Малой Пантерой и уже стоявших всего в нескольких метрах от них со своими грозно поднятыми томагавками.
Место было неудобным для индейцев, они находились в тесном проходе, где нельзя было свободно управлять лошадьми.
Малая Пантера и его воины с воем устремились на французов. Последние, не уступая им в отваге и ловкости, твердо встретили их и штыками отразили обрушившийся на них удар.
Краснокожие заколебались, среди них началась паника, еще минута — и они кинулись бежать во все стороны.
Граф с несколькими пеонами бросился их преследовать.
И только к вечеру они вернулись.
Апачи соединились и отступили в глубь прерий.
Граф, хотя и был доволен достигнутой победой, так как потери врага были чрезвычайно тяжелы, видел, что не все еще сделано: Черный Медведь ускользнул от него, и самое главное, он еще не нашел тех, кого поклялся спасти и освободить.
Он дал приказ своей квадрилье — так назывались в Мексике отряды волонтеров — готовиться на следующий день к выступлению и распорядился принять все меры предосторожности, необходимые в походе по пустыне.
Утром французы должны были выступить из Каса-Гранде. Граф решил отпраздновать со своими офицерами вчерашнюю победу и выпить за успех предстоящего похода,
Возбужденный выпитым вином и бесчисленными тостами, которые он произнес за полный и скорый успех, граф находился в прекрасном расположении духа, когда к нему подошел его старый сержант, начальник караула, и сообщил об удивительном посетителе, желавшем его видеть.
— Что же это за личность, судя по наружности? — спросил он, когда сержант не без смущения окончил доклад.
— Честное слово, капитан, — отвечал сержант, — насколько я мог разглядеть его, это еще очень молодой детина, здоровый и уж слишком самоуверенный, пожалуй, даже нахальный.
Граф подумал с минуту.
— Расстрелять его? — подсказал сержант, полагая, что об этом именно и думает граф.
— Ну вот еще! Что вы выдумали, Буало! — ответил граф, расхохотавшись и закидывая назад голову. — Нет, нет! Нам очень повезло, что приехал этот негодяй. Напротив, пойдите и приведите его сюда, и как можно вежливее.
Сержант отдал честь и вышел.
— Господа, вы помните ловушку, в которую я попал и чуть было не поплатился жизнью? Это дело окружает какая-то тайна, которую мне до сих пор никак не удается раскрыть. Человек, который хочет говорить со мной, сдается мне, должен сообщить кое-что, и это даст мне ключ к разрешению многих неясных вопросов.
— Сеньор граф, — заметил капатас, — смотрите, будьте осторожны. Вы еще не знаете характера людей этой страны.
Человек этот пришел, может быть, только затем, чтобы вовлечь вас в новую западню.
— С какой целью?
— Кто знает?! — отвечал Блаз Васкес.
— Да! — прибавил граф. — А вы, дон Блаз, поможете мне, конечно, если этот малый и впрямь шпион, вывести его на чистую воду, хотя я так не считаю.
Капатас ограничился лишь тем, что незаметно пожал плечами. Граф принадлежал к числу тех резких, надменных натур, которые не допускают, чтобы им хоть в чем-то противоречили.
Европейцы, а особенно французы, в Америке усваивают в своем отношении к местному населению, будь то белые, метисы или краснокожие, оттенок презрения и высокомерия, который так и сквозит во всех их действиях. Убежденные в своем умственном превосходстве над жителями той страны, в которой сами являются пришельцами, они с обидной и невыносимой иронией относятся к обычаям, верованиям, убеждениям местного населения и готовы, кажется, снисходительно допустить только то, что они по своему умственному развитию стоят все-таки выше зверей.
Мысль эта несправедлива и абсолютно неверна. Испано-американцы, правда, отстали в цивилизации, промышленности, ремеслах и прочем, прогресс у них идет медленно, они опутаны суеверием, составляющим основу их религиозных взглядов. Но их нельзя считать единственными виновниками такого порядка вещей, они стремятся изменить его. Однако испанцы так долго держали население своих колоний в состоянии ужасного гнета и унижения, над ним в течение нескольких веков тяготела столь неслыханная тирания и жители колоний скорее были рабами гордых и неумолимых властителей, а не гражданами государства, что это не могло не отразиться на их характере — рабском, коварном, лживом.
За исключением некоторых выдающихся личностей, масса населения, индейского в особенности, двулична, зла, развратна, коварна. Быть может, в гораздо меньшей степени относится эта характеристика к белому населению, которое гигантскими шагами стремится вперед к истинному просвещению.
Вследствие этого почти всегда, когда европеец и метис встречаются вместе, первый, несмотря на все превосходство, которое он сознает за собой, обыкновенно остается в дураках, туземец его проводит.
В Испанской Америке считается чуть ли не догматом веры, что индейцы и метисы всего лишь жалкие создания, способные только на то, чтобы изо дня в день поддерживать свое существование, и только белые имеют право именоваться мыслящими людьми, одаренными разумом и сотворенными по подобию Божию.
Нужно прибавить, что после пребывания в Америке в течение нескольких лет взгляды европейцев на метисов мало-помалу меняются. После более близкого общения с туземным населением они начинают менее предубежденно судить о местных жителях и видят, что это такие же люди, только испорченные условиями быта своей страны. Граф не пережил еще этого поворотного момента и продолжал видеть в метисе существо, лишенное разума, и действовал соответственно своим взглядам.
Убеждение это дорого обошлось впоследствии графу.
Движение плеч капатаса не ускользнуло, однако, от его внимания. Он хотел было что-то сказать ему, но в это время появился сержант в сопровождении незнакомца, и глаза всех присутствующих впились в него.
Незнакомец, нисколько не смущаясь, выдержал перекрестный огонь взглядов и, оставаясь по-прежнему закутанным в свой плащ, самым непринужденным образом приветствовал графа и его товарищей.
Появление этого человека в зале пиршества произвело на сотрапезников неприятное впечатление, словно он чем-то стеснил их. Чем — они не могли объяснить, но все сразу умолкли.
ГЛАВА XVII. Кукарес
Молчание длилось довольно долго, так что всем стало неловко. Граф это понял первым. Светский человек до кончиков ногтей, то есть человек, привыкший легко и незаметно выпутываться из самых трудных положений, он поднялся, с улыбкой подошел к незнакомцу, протянул ему руку и сказал, обращаясь к своим офицерам, мягким, томным голосом, совсем как в парижском салоне, с чуть заметным приветливым поклоном, в котором в то же время сквозила ирония:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81