Глядя на ее зарумянившиеся от солнца щеки, на ее пальчики, перебирающие стебли цветов, на белые, как жемчуг, зубы и пышные волосы, Шелтон совсем потерял голову. У него подкашивались ноги.
- Наконец-то я нашел вас! - сказал он. Откинув назад голову, она крикнула "Ловите!" и, взмахнув обеими руками, бросила ему цветы.
Под этим теплым, душистым дождем Шелтон упал на колени и стал собирать из цветов букет, то и дело нюхая гвоздики, чтобы скрыть бушевавшие в груди чувства.
Антония продолжала рвать цветы; набрав целую охапку, она бросала их Шелтону, осыпая ими его шляпу, спину, плечи, а потом принималась рвать дальше и улыбалась улыбкой бесенка, словно сознавая, какие муки причиняет своей жертве. И Шелтон был уверен, что она в самом деле сознает это.
- Вы не устали? - спросила она. - Надо нарвать еще целую уйму. Для всех спален, целых четырнадцать букетов. Я просто не понимаю, как люди могут жить без цветов! А вы?
И, низко нагнувшись над самой его головой, она зарылась лицом в гвоздики.
Шелтон, не поднимая глаз от лежавших перед ним сорванных цветов, с усилием ответил:
- Мне кажется, я мог бы обойтись и без них.
- Бедный, бедный Дик!
Антония отошла на несколько шагов. Солнце освещало ее точеный профиль и ложилось золотыми бликами на грудь.
- Бедный Дик! Досталось вам?
Набрав целую охапку резеды, она снова подошла к нему так близко, что коснулась его плеча, но Шелтон не поднял головы; с бурно бьющимся сердцем, еле переводя дыхание, он продолжал разбирать цветы. Резеда дождем посыпалась ему на шею; цветы, пролетая мимо его лица, овевали его своим ароматом.
- Эти можно не разбирать, - сказала она.
Что это? Неужели кокетство? Он украдкой взглянул на нее, но она уже снова отошла к клумбам и, нагибаясь, нюхала цветы.
- Мне кажется, я только мешаю вам, - пробурчал Шелтон. - Я лучше уйду!
Антония рассмеялась.
- Мне так нравится, когда вы стоите на коленях; у вас очень забавный вид! - И она бросила ему ярко-красную гвоздику. - Хорошо пахнет, правда?
- Слишком хорошо!.. Ох, Антония! Зачем вы это делаете?
- Что делаю?
- Разве вы не понимаете, что вы делаете?
- Как что? Собираю цветы!
И она снова побежала к клумбам, нагнулась и стала нюхать распустившиеся бутоны.
- Не хватит ли?
- О нет, - отозвалась она. - Нет, нет... нужно еще очень много. Пожалуйста, делайте букеты, если... если любите меня.
- Вы знаете, что я люблю вас, - глухо сказал Шелтон.
Антония посмотрела на него через плечо; лицо ее выражало недоумение и вопрос.
- А ведь мы с вами совсем разные, - сказала она. - Какие цветы поставить в вашу комнату?
- Выберите сами.
- Васильки и махровую гвоздику. Мак - чересчур легкомысленный цветок, а простая гвоздика слишком уж...
- Простая, - подсказал Шелтон.
- А резеда слишком жесткая и...
- Пахучая. Но почему васильки?
Антония стояла перед ним выпрямившись, такая молодая и стройная; лицо ее было очень серьезно: она колебалась, не зная, что ответить.
- Потому что они темные и бездонно-синие.
- А почему махровую гвоздику? Антония молчала.
- А почему махровую гвоздику?
- Потому что... - начала она и, покраснев, согнала с юбки пчелу. Потому что... в вас есть что-то такое, чего я не понимаю.
- Вот как! Ну, а какие цветы я должен дать вам?
Она заложила руки за спину.
- Мне? Все остальные.
Шелтон выхватил из лежавшей перед ним груды исландский мак на длинном и прямом стебле, чуть изогнувшемся вверху под тяжестью цветка, белую гвоздику и пучок жесткой пахучей резеды и протянул Антонии.
- Вот, - сказал он, - это вы!
Но Антония не шевельнулась.
- О, нет, я не такая!
Пальцы ее за спиной медленно разрывали в клочья лепестки кроваво-красного мака. Она покачала головой и улыбнулась сияющей улыбкой. Шелтон выронил цветы и, сжав ее в объятиях, поцеловал в губы.
Но руки его тотчас опустились: не то страх, не то стыд овладел им. Антония не сопротивлялась, но поцелуй снял улыбку с ее губ, оставил в глазах отчуждение, испуг и холод.
"Значит, она вовсе не кокетничала со мной, - с удивлением и гневом! подумал он. - Чего же она хотела?"
И, как побитая собака, он с тревогой вглядывался в ее лицо.
ГЛАВА XXV
ПРОГУЛКА ВЕРХОМ
- А теперь куда? - спросила Антония, придерживая свою гнедую кобылу, когда они свернули на Хайстрит в Оксфорде. - Мне не хочется возвращаться той же дорогой, Дик!
- Мы могли бы проскакать по лугам, два раза пересечь реку, а потом домой, но вы устанете.
Антония покачала головой. Тень от соломенной шляпы легла на ее щеку; розовое ухо просвечивало на солнце.
После того поцелуя в саду что-то новое появилось в их отношениях; внешне Антония вела себя с ним по-прежнему дружески, спокойно и весело. Но Шелтон чувствовал, что в ней произошла внутренняя перемена, как чувствуется перед изменением погоды, что ветер стал каким-то иным. Своим поцелуем он запятнал ее непорочную чистоту; он пытался стереть это пятно, но след все же остался, и след этот был неизгладим.
Антония принадлежала к самой цивилизованной части самой цивилизованной в мире нации, чье кредо гласит: "Можно любить и ненавидеть, можно работать и жениться, но никогда нельзя давать волю своим чувствам; дать волю чувствам значит, оставить след в памяти окружающих, а это вещь непростительная. Пусть наша жизнь будет такой же, как наши лица, пусть не будет на ней ни складок, ни морщинок - даже от смеха. Только тогда мы будем действительно "цивилизованными людьми".
Шелтон чувствовал, что Антонию томит смутное беспокойство. То, что он дал волю своим чувствам, было, пожалуй, даже естественно и могло лишь на мгновение смутить ее, но благодаря ему у нее появилось ощущение, будто и она дала волю своим' чувствам, а это уже было совсем другое дело.
- Вы разрешите мне заглянуть в "Голову епископа" и узнать, нет ли для меня писем? - спросил он, когда они проезжали мимо старой гостиницы.
Шелтону подали засаленный тонкий конверт, на котором старательным четким почерком было выведено: "М-ру Ричарду Шелтону, эсквайру", - казалось, человек, писавший эти строки, вложил в них всю душу, только бы письмо дошло по назначению. Оно было трехдневной давности, и, как только всадники тронулись в путь, Шелтон принялся читать его. Оно гласило:
"Гостиница
"Королевский павлин".
Фолкстон.
Mon cher monsieur Шелтон!
Вот уже третий раз берусь я за перо, чтобы написать Вам, но так как я ничем не могу похвастать, кроме неудач, то все откладывал письмо до лучших дней. В самом деле, мною овладело столь глубокое уныние, что, если бы я не считал своим долгом сообщать Вам о своей судьбе, - право, не знаю, хватило ли бы у меня духа написать Вам даже сейчас. Les choses vont de mal en mal Дела идут все хуже и хуже (франц.).. Говорят, здесь никогда еще не было такого плохого сезона. Полный застой. И тем не менее у меня тысяча мелких дел, которые отнимают уйму времени, а оплачиваются так ничтожно, что этого не хватает даже на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Наконец-то я нашел вас! - сказал он. Откинув назад голову, она крикнула "Ловите!" и, взмахнув обеими руками, бросила ему цветы.
Под этим теплым, душистым дождем Шелтон упал на колени и стал собирать из цветов букет, то и дело нюхая гвоздики, чтобы скрыть бушевавшие в груди чувства.
Антония продолжала рвать цветы; набрав целую охапку, она бросала их Шелтону, осыпая ими его шляпу, спину, плечи, а потом принималась рвать дальше и улыбалась улыбкой бесенка, словно сознавая, какие муки причиняет своей жертве. И Шелтон был уверен, что она в самом деле сознает это.
- Вы не устали? - спросила она. - Надо нарвать еще целую уйму. Для всех спален, целых четырнадцать букетов. Я просто не понимаю, как люди могут жить без цветов! А вы?
И, низко нагнувшись над самой его головой, она зарылась лицом в гвоздики.
Шелтон, не поднимая глаз от лежавших перед ним сорванных цветов, с усилием ответил:
- Мне кажется, я мог бы обойтись и без них.
- Бедный, бедный Дик!
Антония отошла на несколько шагов. Солнце освещало ее точеный профиль и ложилось золотыми бликами на грудь.
- Бедный Дик! Досталось вам?
Набрав целую охапку резеды, она снова подошла к нему так близко, что коснулась его плеча, но Шелтон не поднял головы; с бурно бьющимся сердцем, еле переводя дыхание, он продолжал разбирать цветы. Резеда дождем посыпалась ему на шею; цветы, пролетая мимо его лица, овевали его своим ароматом.
- Эти можно не разбирать, - сказала она.
Что это? Неужели кокетство? Он украдкой взглянул на нее, но она уже снова отошла к клумбам и, нагибаясь, нюхала цветы.
- Мне кажется, я только мешаю вам, - пробурчал Шелтон. - Я лучше уйду!
Антония рассмеялась.
- Мне так нравится, когда вы стоите на коленях; у вас очень забавный вид! - И она бросила ему ярко-красную гвоздику. - Хорошо пахнет, правда?
- Слишком хорошо!.. Ох, Антония! Зачем вы это делаете?
- Что делаю?
- Разве вы не понимаете, что вы делаете?
- Как что? Собираю цветы!
И она снова побежала к клумбам, нагнулась и стала нюхать распустившиеся бутоны.
- Не хватит ли?
- О нет, - отозвалась она. - Нет, нет... нужно еще очень много. Пожалуйста, делайте букеты, если... если любите меня.
- Вы знаете, что я люблю вас, - глухо сказал Шелтон.
Антония посмотрела на него через плечо; лицо ее выражало недоумение и вопрос.
- А ведь мы с вами совсем разные, - сказала она. - Какие цветы поставить в вашу комнату?
- Выберите сами.
- Васильки и махровую гвоздику. Мак - чересчур легкомысленный цветок, а простая гвоздика слишком уж...
- Простая, - подсказал Шелтон.
- А резеда слишком жесткая и...
- Пахучая. Но почему васильки?
Антония стояла перед ним выпрямившись, такая молодая и стройная; лицо ее было очень серьезно: она колебалась, не зная, что ответить.
- Потому что они темные и бездонно-синие.
- А почему махровую гвоздику? Антония молчала.
- А почему махровую гвоздику?
- Потому что... - начала она и, покраснев, согнала с юбки пчелу. Потому что... в вас есть что-то такое, чего я не понимаю.
- Вот как! Ну, а какие цветы я должен дать вам?
Она заложила руки за спину.
- Мне? Все остальные.
Шелтон выхватил из лежавшей перед ним груды исландский мак на длинном и прямом стебле, чуть изогнувшемся вверху под тяжестью цветка, белую гвоздику и пучок жесткой пахучей резеды и протянул Антонии.
- Вот, - сказал он, - это вы!
Но Антония не шевельнулась.
- О, нет, я не такая!
Пальцы ее за спиной медленно разрывали в клочья лепестки кроваво-красного мака. Она покачала головой и улыбнулась сияющей улыбкой. Шелтон выронил цветы и, сжав ее в объятиях, поцеловал в губы.
Но руки его тотчас опустились: не то страх, не то стыд овладел им. Антония не сопротивлялась, но поцелуй снял улыбку с ее губ, оставил в глазах отчуждение, испуг и холод.
"Значит, она вовсе не кокетничала со мной, - с удивлением и гневом! подумал он. - Чего же она хотела?"
И, как побитая собака, он с тревогой вглядывался в ее лицо.
ГЛАВА XXV
ПРОГУЛКА ВЕРХОМ
- А теперь куда? - спросила Антония, придерживая свою гнедую кобылу, когда они свернули на Хайстрит в Оксфорде. - Мне не хочется возвращаться той же дорогой, Дик!
- Мы могли бы проскакать по лугам, два раза пересечь реку, а потом домой, но вы устанете.
Антония покачала головой. Тень от соломенной шляпы легла на ее щеку; розовое ухо просвечивало на солнце.
После того поцелуя в саду что-то новое появилось в их отношениях; внешне Антония вела себя с ним по-прежнему дружески, спокойно и весело. Но Шелтон чувствовал, что в ней произошла внутренняя перемена, как чувствуется перед изменением погоды, что ветер стал каким-то иным. Своим поцелуем он запятнал ее непорочную чистоту; он пытался стереть это пятно, но след все же остался, и след этот был неизгладим.
Антония принадлежала к самой цивилизованной части самой цивилизованной в мире нации, чье кредо гласит: "Можно любить и ненавидеть, можно работать и жениться, но никогда нельзя давать волю своим чувствам; дать волю чувствам значит, оставить след в памяти окружающих, а это вещь непростительная. Пусть наша жизнь будет такой же, как наши лица, пусть не будет на ней ни складок, ни морщинок - даже от смеха. Только тогда мы будем действительно "цивилизованными людьми".
Шелтон чувствовал, что Антонию томит смутное беспокойство. То, что он дал волю своим чувствам, было, пожалуй, даже естественно и могло лишь на мгновение смутить ее, но благодаря ему у нее появилось ощущение, будто и она дала волю своим' чувствам, а это уже было совсем другое дело.
- Вы разрешите мне заглянуть в "Голову епископа" и узнать, нет ли для меня писем? - спросил он, когда они проезжали мимо старой гостиницы.
Шелтону подали засаленный тонкий конверт, на котором старательным четким почерком было выведено: "М-ру Ричарду Шелтону, эсквайру", - казалось, человек, писавший эти строки, вложил в них всю душу, только бы письмо дошло по назначению. Оно было трехдневной давности, и, как только всадники тронулись в путь, Шелтон принялся читать его. Оно гласило:
"Гостиница
"Королевский павлин".
Фолкстон.
Mon cher monsieur Шелтон!
Вот уже третий раз берусь я за перо, чтобы написать Вам, но так как я ничем не могу похвастать, кроме неудач, то все откладывал письмо до лучших дней. В самом деле, мною овладело столь глубокое уныние, что, если бы я не считал своим долгом сообщать Вам о своей судьбе, - право, не знаю, хватило ли бы у меня духа написать Вам даже сейчас. Les choses vont de mal en mal Дела идут все хуже и хуже (франц.).. Говорят, здесь никогда еще не было такого плохого сезона. Полный застой. И тем не менее у меня тысяча мелких дел, которые отнимают уйму времени, а оплачиваются так ничтожно, что этого не хватает даже на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64