он остановился, как будто обнюхивая Шелтона, и тот подумал, что он странно похож на зверька в клетке.
- Он уехал отсюда дней десять тому назад вместе с одним мулатом. Могу я полюбопытствовать, зачем он вам нужен? - Желтое лицо француза недоверчиво сморщилось.
Шелтон вынул письмо.
- А, так я знаю вас. - Бледная улыбка резче обозначила морщинки у глаз. - Он говорил о вас. "Если только я сумею найти его, - говорил он, - я спасен". Мне нравился этот молодой человек: у него был живой ум.
- Нельзя ли найти его через вашего консула?
Француз покачал головой.
- Это все равно, что искать алмазы на дне моря, - сказал он.
- А не может он сюда вернуться, как вы думаете? Впрочем, вы тогда и сами вряд ли будете здесь.
Француз иронически усмехнулся, блеснув зубами.
- Я? Ну нет, сэр! Было время, я тешил себя надеждой, что всплыву когда-нибудь на поверхность, но теперь я больше себя не обманываю. Я брею здешнюю публику, чтобы заработать себе кусок хлеба, и буду этим заниматься до судного дня. Но вы все-таки оставьте у меня письмо: Ферран вернется. У него тут заложено пальто, - он получил за него немного денег, а оно стоит куда больше. Да, конечно, он вернется: это принципиальный юноша. Оставьте у меня письмо, я всегда здесь.
Шелтон колебался, но последние слова француза - "Я всегда здесь" тронули его своей простотой. Ничего более страшного этот человек не мог бы сказать.
- В таком! случае принесите мне, пожалуйста, листок бумаги, - попросил Шелтон. - Сдачу оставьте себе за труды.
- Благодарю вас, - просто ответил француз. - Ферран говорил мне, что у вас доброе сердце. Если вы не возражаете, я провожу вас на кухню, там вы сможете спокойно написать письмо.
На кухне, тоже выложенной каменными плитами, Шелтон присел к столу и стал писать; в комнате, кроме него, сидел высохший старик, который без конца бормотал что-то себе под нос, и Шелтон, подозревая, что он пьян, старался не привлекать его внимания. Однако, когда Шелтон уже собрался уходить, старик вдруг обратился к нему с вопросом.
- Скажите, мистер, бывали вы когда-нибудь у зубного врача? - с легким ирландским! акцентом спросил он, стараясь иссохшими пальцами выдернуть шатающийся зуб. - Я вот как-то пошел к врачу, который утверждал, что пломбирует зубы без боли; мошенник и впрямь запломбировал мне зубы без боли, да только разве эти пломбы удержались? Как бы не так, все вылетели, не успел я и глазом моргнуть. Ну, скажите на милость, разве это можно назвать лечением зубов? - И, устремив взгляд на воротничок Шелтона, который, как на грех, был высокий и чистый, он продолжал с пьяной злобой: - И все так в этой фарисейской стране! Одни разговоры о высокой нравственности, об англосаксонской цивилизации! Никогда еще мир не падал так низко! А какая здесь, к черту, нравственность? Высокая нравственность лавочников! В каком состоянии находится искусство в этой стране?! Какие идиоты кривляются на сцене! Какие картины и книги находят тут сбыт! Я-то знаю, что говорю, хоть я и человек-реклама! А в чем секрет? В том, что эта страна - большая лавка, мой милый. Невыгодно добираться до сути вещей! Пощекотать - пожалуйста, но ударить ножом - нет! Мы не выносим вида крови. Верно я говорю?
Шелтон стоял растерянный, не зная, отвечать или нет, а старик помолчал немного, поджав губы, и продолжал:
- Видите ли, сэр, в этой отравленной туманами стране не существует крайностей. Как, по-вашему, такая мразь, как я, должна существовать? Почему же буржуа не уничтожают нас? Все полумеры да полумеры, а почему? Потому что они против крайностей. Взгляните на женщин: ведь здешние улицы - позор на весь свет! Буржуа не признают, что все это существует; они так задрали носы, что и знать ничего не хотят! Они закрывают глаза на то, что творится в этой торгашеской стране. Это им выгодно, мой милый, - сообщил он Шелтону, понизив голос. - Вы говорите: почему бы им так не поступать? - заметил он, хотя Шелтон за все время не проронил ни слова. - Ну, что ж, пусть себе, на здоровье! Только не уверяйте меня тогда, что это высокая нравственность, что это цивилизация! Чего же можно ждать от страны, где живым страстям никогда и никак не дозволено проявляться! Ну, и что получается? Получается мой милый, сплошное сюсюканье - этакая желтая штука с голубыми разводами, вроде плесени или стилтонского сыра. Пойдите в театр и посмотрите, что они там играют! Разве это пища для взрослых людей? Это сладкая кашица для детей и приказчиков! Я сам был актером, черт подери!
Слова старого актера и забавляли и страшили Шелтона; он слушал его до тех пор, пока старик не умолк, сгорбившись на своем табурете у стола.
- Вы, наверно, никогда не напиваетесь, - внезапно заметил тот, - как видно, в вас слишком силен английский дух.
- Да, я пью очень редко, - сказал Шелтон.
- Жаль! Вы себе и представить не можете, как много удовольствия в забвении! Я вот напиваюсь каждый вечер.
- Сколько же вы протянете, если будете так пить?
- Вот в вас и заговорил англичанин! Стоит ли отказываться от единственного наслаждения, чтобы продлить столь жалкую жизнь, как моя? Если у человека еще есть, ради чего быть трезвым, - пусть будет трезвым, пожалуйста; а если нет, то чем скорее напьешься, тем лучше, - ясно, как день.
В коридоре Шелтон спросил у француза, кто этот старик.
- Какой-то англичанин. Да, да, из Белфаста. Пьяница невероятный. Все вы, англичане, пьяницы. - И он махнул рукой. - Вот этот уж больше и есть не может: все нутро у него сгорело. Очень жаль: он человек с умом... Кстати, мосье, если вы никогда не видели подобных дворцов, я с удовольствием покажу вам наши покои.
Шелтон достал портсигар.
- Да, да, - продолжал француз, - я-то уж привык к здешнему воздуху. Он поморщился и взял предложенную Шелтоном папиросу. - А вот вы разумно поступаете, что курите: тут у нас далеко не гарем.
И Шелтон устыдился своей брезгливости. Француз провел его наверх и открыл дверь.
- Вот полюбуйтесь на эти апартаменты, - сказал он. - Такие здесь отводятся принцам крови.
В комнате стояли четыре железные кровати; француз с видом заправского гида подошел к одной из них и откинул край грязного ватного одеяла.
- Жильцы уходят утром, - продолжал он, - зарабатывают ровно столько, чтобы напиться, потом заваливаются спать, и на следующее утро все начинается сначала. Так и проходит их жизнь. Есть люди, которые считают, что таких субъектов следует перевоспитать, но, mon cher monsieur, нужно все-таки немножко считаться с действительностью, даже здесь, в Англии. Было бы куда лучше, если бы эти субъекты занялись перевоспитанием высшего общества. Ведь именно высшее общество порождает их - что посеешь, то и пожнешь. Selon moi Я считаю (франц.)., - продолжал он, опустив край одеяла и пуская дым через нос, - между вашим высшим обществом и вот этими субъектами нет большой разницы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Он уехал отсюда дней десять тому назад вместе с одним мулатом. Могу я полюбопытствовать, зачем он вам нужен? - Желтое лицо француза недоверчиво сморщилось.
Шелтон вынул письмо.
- А, так я знаю вас. - Бледная улыбка резче обозначила морщинки у глаз. - Он говорил о вас. "Если только я сумею найти его, - говорил он, - я спасен". Мне нравился этот молодой человек: у него был живой ум.
- Нельзя ли найти его через вашего консула?
Француз покачал головой.
- Это все равно, что искать алмазы на дне моря, - сказал он.
- А не может он сюда вернуться, как вы думаете? Впрочем, вы тогда и сами вряд ли будете здесь.
Француз иронически усмехнулся, блеснув зубами.
- Я? Ну нет, сэр! Было время, я тешил себя надеждой, что всплыву когда-нибудь на поверхность, но теперь я больше себя не обманываю. Я брею здешнюю публику, чтобы заработать себе кусок хлеба, и буду этим заниматься до судного дня. Но вы все-таки оставьте у меня письмо: Ферран вернется. У него тут заложено пальто, - он получил за него немного денег, а оно стоит куда больше. Да, конечно, он вернется: это принципиальный юноша. Оставьте у меня письмо, я всегда здесь.
Шелтон колебался, но последние слова француза - "Я всегда здесь" тронули его своей простотой. Ничего более страшного этот человек не мог бы сказать.
- В таком! случае принесите мне, пожалуйста, листок бумаги, - попросил Шелтон. - Сдачу оставьте себе за труды.
- Благодарю вас, - просто ответил француз. - Ферран говорил мне, что у вас доброе сердце. Если вы не возражаете, я провожу вас на кухню, там вы сможете спокойно написать письмо.
На кухне, тоже выложенной каменными плитами, Шелтон присел к столу и стал писать; в комнате, кроме него, сидел высохший старик, который без конца бормотал что-то себе под нос, и Шелтон, подозревая, что он пьян, старался не привлекать его внимания. Однако, когда Шелтон уже собрался уходить, старик вдруг обратился к нему с вопросом.
- Скажите, мистер, бывали вы когда-нибудь у зубного врача? - с легким ирландским! акцентом спросил он, стараясь иссохшими пальцами выдернуть шатающийся зуб. - Я вот как-то пошел к врачу, который утверждал, что пломбирует зубы без боли; мошенник и впрямь запломбировал мне зубы без боли, да только разве эти пломбы удержались? Как бы не так, все вылетели, не успел я и глазом моргнуть. Ну, скажите на милость, разве это можно назвать лечением зубов? - И, устремив взгляд на воротничок Шелтона, который, как на грех, был высокий и чистый, он продолжал с пьяной злобой: - И все так в этой фарисейской стране! Одни разговоры о высокой нравственности, об англосаксонской цивилизации! Никогда еще мир не падал так низко! А какая здесь, к черту, нравственность? Высокая нравственность лавочников! В каком состоянии находится искусство в этой стране?! Какие идиоты кривляются на сцене! Какие картины и книги находят тут сбыт! Я-то знаю, что говорю, хоть я и человек-реклама! А в чем секрет? В том, что эта страна - большая лавка, мой милый. Невыгодно добираться до сути вещей! Пощекотать - пожалуйста, но ударить ножом - нет! Мы не выносим вида крови. Верно я говорю?
Шелтон стоял растерянный, не зная, отвечать или нет, а старик помолчал немного, поджав губы, и продолжал:
- Видите ли, сэр, в этой отравленной туманами стране не существует крайностей. Как, по-вашему, такая мразь, как я, должна существовать? Почему же буржуа не уничтожают нас? Все полумеры да полумеры, а почему? Потому что они против крайностей. Взгляните на женщин: ведь здешние улицы - позор на весь свет! Буржуа не признают, что все это существует; они так задрали носы, что и знать ничего не хотят! Они закрывают глаза на то, что творится в этой торгашеской стране. Это им выгодно, мой милый, - сообщил он Шелтону, понизив голос. - Вы говорите: почему бы им так не поступать? - заметил он, хотя Шелтон за все время не проронил ни слова. - Ну, что ж, пусть себе, на здоровье! Только не уверяйте меня тогда, что это высокая нравственность, что это цивилизация! Чего же можно ждать от страны, где живым страстям никогда и никак не дозволено проявляться! Ну, и что получается? Получается мой милый, сплошное сюсюканье - этакая желтая штука с голубыми разводами, вроде плесени или стилтонского сыра. Пойдите в театр и посмотрите, что они там играют! Разве это пища для взрослых людей? Это сладкая кашица для детей и приказчиков! Я сам был актером, черт подери!
Слова старого актера и забавляли и страшили Шелтона; он слушал его до тех пор, пока старик не умолк, сгорбившись на своем табурете у стола.
- Вы, наверно, никогда не напиваетесь, - внезапно заметил тот, - как видно, в вас слишком силен английский дух.
- Да, я пью очень редко, - сказал Шелтон.
- Жаль! Вы себе и представить не можете, как много удовольствия в забвении! Я вот напиваюсь каждый вечер.
- Сколько же вы протянете, если будете так пить?
- Вот в вас и заговорил англичанин! Стоит ли отказываться от единственного наслаждения, чтобы продлить столь жалкую жизнь, как моя? Если у человека еще есть, ради чего быть трезвым, - пусть будет трезвым, пожалуйста; а если нет, то чем скорее напьешься, тем лучше, - ясно, как день.
В коридоре Шелтон спросил у француза, кто этот старик.
- Какой-то англичанин. Да, да, из Белфаста. Пьяница невероятный. Все вы, англичане, пьяницы. - И он махнул рукой. - Вот этот уж больше и есть не может: все нутро у него сгорело. Очень жаль: он человек с умом... Кстати, мосье, если вы никогда не видели подобных дворцов, я с удовольствием покажу вам наши покои.
Шелтон достал портсигар.
- Да, да, - продолжал француз, - я-то уж привык к здешнему воздуху. Он поморщился и взял предложенную Шелтоном папиросу. - А вот вы разумно поступаете, что курите: тут у нас далеко не гарем.
И Шелтон устыдился своей брезгливости. Француз провел его наверх и открыл дверь.
- Вот полюбуйтесь на эти апартаменты, - сказал он. - Такие здесь отводятся принцам крови.
В комнате стояли четыре железные кровати; француз с видом заправского гида подошел к одной из них и откинул край грязного ватного одеяла.
- Жильцы уходят утром, - продолжал он, - зарабатывают ровно столько, чтобы напиться, потом заваливаются спать, и на следующее утро все начинается сначала. Так и проходит их жизнь. Есть люди, которые считают, что таких субъектов следует перевоспитать, но, mon cher monsieur, нужно все-таки немножко считаться с действительностью, даже здесь, в Англии. Было бы куда лучше, если бы эти субъекты занялись перевоспитанием высшего общества. Ведь именно высшее общество порождает их - что посеешь, то и пожнешь. Selon moi Я считаю (франц.)., - продолжал он, опустив край одеяла и пуская дым через нос, - между вашим высшим обществом и вот этими субъектами нет большой разницы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64