Надо проводить его за борт с почестями. Фалрепные! Боцманматы! Барабанщики!
Хорнблауэр, как мог, источал любезности, капитаны после каждых двух фраз обменивались поклонами, испанец с каждым поклоном отступал на шаг, а Пелью, не желая уступать в вежливости, следовал за ним. Барабанщики выбивали дробь, пехотинцы держали ружья на караул, а дудки свистели, пока голова испанца не опустилась до уровня главной палубы. Пелью тут же выпрямился, нахлобучил шляпу и повернулся к первому лейтенанту.
— Мистер Эклз, я хочу, чтоб корабль был готов к отплытию через час.
И он, стуча каблуками, сбежал вниз, чтоб в одиночестве вернуть утерянное самообладание.
Матросы на реях отдавали парус, готовясь выбирать шкоты; скрип шпиля подтверждал, что другие матросы выбирают якорный канат. Хорнблауэр, стоя на правом переходном мостике с плотником мистером Уэлсом, глядел на белые домики одного из красивейших городов Европы.
— Я дважды был здесь на берегу, — сказал Уэлс, — Вино у них хорошее, если вы вообще пьете эту гадость. Но вот коньяк их даже не пробуйте, мистер Хорнблауэр. Яд, чистый яд. Ого! Я вижу нас собираются провожать.
Два длинных острых носа выскользнули из внутреннего залива и теперь смотрели в сторону «Неустанного». Хорнблауэр, проследив взгляд Уэлса, не смог сдержать удивленного возгласа. Это были галеры — по бокам у каждой мерно вздымались и опускались весла, и, поворачиваясь плашмя, вспыхивали в солнечном свете. Сотня весел взмывали, как одно — это было очень красиво; Хорнблауэр вспомнил, что школьником переводил строчку из латинского стихотворения и очень удивился тогда, узнав, что «белые крылья» римских военных судов это их весла. Теперь сравнение стало понятным — даже летящие чайки, чьи движения Хорнблауэр всегда считал безупречно-прекрасными, не могли сравниться с галерами. У них была низкая осадка и непропорционально большая длина. На низких наклонных мачтах не было паруса, ни даже латинского рея. Носа их блестели позолотой, под ними пенилась вода; галеры шли прямо против слабого бриза золотые с красным испанские знамена отдувало ветром к корме. Вверх — вперед — вниз в неизменном ритме двигались весла, не отклоняясь друг от друга ни на один дюйм. На носу каждой галеры, указывая точно вперед, стояло по большой пушке.
— Двадцатичетырехфунтовки, — сказал Уэлс. — Если они настигнут вас в штиль, то разнесут в куски. Подойдут с кормы, где вы не сможете навести на них пушку, и будут поливать продольным огнем, пока вы не сдадитесь. А там спаси вас Бог — лучше турецкая тюрьма, чем испанская.
Кильватерный строем, словно прочерченным по линейке, строго сохраняя дистанцию, словно отмеренную рулеткой, галеры прошли вдоль левого борта «Неустанного». Команда фрегата под барабанный бой и свист дудок вытянулась по стойке «смирно», дабы засвидетельствовать почтение проплывающему мимо флагу. Офицеры галер вернули приветствия.
— Мне что-то не нравится, — процедил сквозь зубы Уэлс, — салютовать им, словно они фрегат.
Поравнявшись с бушпритом «Неустанного», первая галера двинула весла правого борта в обратную сторону и, несмотря на большую длину и малую ширину, повернулась, как волчок, встав поперек носа фрегата. Легкий ветерок дул прямо со стороны галеры; Хорнблауэр почувствовал сильную вонь, и не он один: все матросы на палубе криками выражали свое отвращение.
— Они все так воняют, — объяснил Уэлс. — Пятьдесят весел, на каждом по четыре гребца. Получается двести галерных рабов. Все прикованы к своим скамьям. Если вы попадаете на судно рабом, вас сразу приковывают к скамье и уже не отковывают, пока не приспеет время выбросить вас за борт. Иногда, когда матросы не заняты, они выгребают дерьмо, но это случается нечасто: во-первых их мало, а во-вторых, они даго.
Хорнблауэр всегда хотел все знать точно.
— Сколько их, мистер Уэлс?
— Человек тридцать. Достаточно, чтоб при необходимости управиться с парусами. Или чтоб встать к пушкам: прежде, чем идти в бой, они убирают паруса и реи, как сейчас, мистер Хорнблауэр, — обычным менторским тоном произнес Уэлс. Слово «мистер» прозвучало у него с легким ударением, неизбежным в устах шестидесятилетнего уорент-офицера, потерявшего надежду на дальнейшее продвижение, когда тот обращается к восемнадцатилетнему уорент-офицеру (формально равному ему по чину), который может в один прекрасный день сделаться адмиралом. — Так что вы сами понимаете. При команде в тридцать человек они не могут держать без привязи две сотни рабов.
Галеры снова развернулись, и теперь шли с правого борта «Неустанного». Движение весел замедлилось, и Хорнблауэр успел внимательно разглядеть оба корабля: низкий полубак я высокий полуют соединялись длинным переходным мостиком, по которому расхаживал человек с бичом. Гребцов заслонял фальшборт, отверстия для весел, насколько мог разобрать Хорнблауэр, были заделаны обернутыми вкруг весельных вальков кусками кожи. На полуюте два человека стояли у румпеля; здесь же находились несколько офицеров, золотые галуны мундиров блестели на солнце. Если исключить золотые галуны и двадцатичетырехфунтовые погонные орудия, суда, на которые смотрел Хорнблауэр, были в точности такие же, как те, на которых сражались древние. Полибий и Фукидид писали почти о таких же галерах. Если на то пошло, всего лишь двести с небольшим лет назад галеры сражались в великой битве при Лепанто. Но в тех битвах участвовало по несколько сотен галер с каждой стороны.
— Сколько их сейчас на ходу? — спросил Хорнблауэр.
— Да с десяток наверно, точно я не знаю. Обычно они стоят в Картахене, за Проливом.
Уэлс имел в виду «за Гибралтарским проливом», то есть в Средиземном море.
— Для Атлантики они хиловаты, — заметил Хорнблауэр. Нетрудно было заключить, почему сохранились эти несколько судов: главной причиной был, конечно, консерватизм испанцев. Кроме того на галеры ссылали преступников. В конечном счете они могли пригодиться в безветрие — торговое судно, заштилевшее в Гибралтарском проливе, должно было стать легкой добычей для галер из Картахены или Кадиса. Наконец галеры могли буксировать суда в гавань и из гавани при неблагоприятном ветре.
— Мистер Хорнблауэр! — крикнул Эклз. — Передайте капитану мое почтение и скажите, что мы готовы к отплытию. Хорнблауэр стремглав бросился вниз.
— Передайте мистеру Эклзу мои приветствия, — сказал Пелью, отрывая взгляд от своих бумаг, — и скажите, что я немедленно поднимусь на палубу.
Южного бриза едва хватало на то, чтоб «Неустанный» прошел на ветре окончание мыса. Со взятым на кат якорем и обрасоплеными реями корабль украдкой двинулся в сторону моря; в царившей на палубе дисциплинированной тишине ясно слышалось журчание воды под водорезом — мелодичный звук, в своей невинности ничего не говорящий об опасностях того жестокого мира, в который вступало судно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Хорнблауэр, как мог, источал любезности, капитаны после каждых двух фраз обменивались поклонами, испанец с каждым поклоном отступал на шаг, а Пелью, не желая уступать в вежливости, следовал за ним. Барабанщики выбивали дробь, пехотинцы держали ружья на караул, а дудки свистели, пока голова испанца не опустилась до уровня главной палубы. Пелью тут же выпрямился, нахлобучил шляпу и повернулся к первому лейтенанту.
— Мистер Эклз, я хочу, чтоб корабль был готов к отплытию через час.
И он, стуча каблуками, сбежал вниз, чтоб в одиночестве вернуть утерянное самообладание.
Матросы на реях отдавали парус, готовясь выбирать шкоты; скрип шпиля подтверждал, что другие матросы выбирают якорный канат. Хорнблауэр, стоя на правом переходном мостике с плотником мистером Уэлсом, глядел на белые домики одного из красивейших городов Европы.
— Я дважды был здесь на берегу, — сказал Уэлс, — Вино у них хорошее, если вы вообще пьете эту гадость. Но вот коньяк их даже не пробуйте, мистер Хорнблауэр. Яд, чистый яд. Ого! Я вижу нас собираются провожать.
Два длинных острых носа выскользнули из внутреннего залива и теперь смотрели в сторону «Неустанного». Хорнблауэр, проследив взгляд Уэлса, не смог сдержать удивленного возгласа. Это были галеры — по бокам у каждой мерно вздымались и опускались весла, и, поворачиваясь плашмя, вспыхивали в солнечном свете. Сотня весел взмывали, как одно — это было очень красиво; Хорнблауэр вспомнил, что школьником переводил строчку из латинского стихотворения и очень удивился тогда, узнав, что «белые крылья» римских военных судов это их весла. Теперь сравнение стало понятным — даже летящие чайки, чьи движения Хорнблауэр всегда считал безупречно-прекрасными, не могли сравниться с галерами. У них была низкая осадка и непропорционально большая длина. На низких наклонных мачтах не было паруса, ни даже латинского рея. Носа их блестели позолотой, под ними пенилась вода; галеры шли прямо против слабого бриза золотые с красным испанские знамена отдувало ветром к корме. Вверх — вперед — вниз в неизменном ритме двигались весла, не отклоняясь друг от друга ни на один дюйм. На носу каждой галеры, указывая точно вперед, стояло по большой пушке.
— Двадцатичетырехфунтовки, — сказал Уэлс. — Если они настигнут вас в штиль, то разнесут в куски. Подойдут с кормы, где вы не сможете навести на них пушку, и будут поливать продольным огнем, пока вы не сдадитесь. А там спаси вас Бог — лучше турецкая тюрьма, чем испанская.
Кильватерный строем, словно прочерченным по линейке, строго сохраняя дистанцию, словно отмеренную рулеткой, галеры прошли вдоль левого борта «Неустанного». Команда фрегата под барабанный бой и свист дудок вытянулась по стойке «смирно», дабы засвидетельствовать почтение проплывающему мимо флагу. Офицеры галер вернули приветствия.
— Мне что-то не нравится, — процедил сквозь зубы Уэлс, — салютовать им, словно они фрегат.
Поравнявшись с бушпритом «Неустанного», первая галера двинула весла правого борта в обратную сторону и, несмотря на большую длину и малую ширину, повернулась, как волчок, встав поперек носа фрегата. Легкий ветерок дул прямо со стороны галеры; Хорнблауэр почувствовал сильную вонь, и не он один: все матросы на палубе криками выражали свое отвращение.
— Они все так воняют, — объяснил Уэлс. — Пятьдесят весел, на каждом по четыре гребца. Получается двести галерных рабов. Все прикованы к своим скамьям. Если вы попадаете на судно рабом, вас сразу приковывают к скамье и уже не отковывают, пока не приспеет время выбросить вас за борт. Иногда, когда матросы не заняты, они выгребают дерьмо, но это случается нечасто: во-первых их мало, а во-вторых, они даго.
Хорнблауэр всегда хотел все знать точно.
— Сколько их, мистер Уэлс?
— Человек тридцать. Достаточно, чтоб при необходимости управиться с парусами. Или чтоб встать к пушкам: прежде, чем идти в бой, они убирают паруса и реи, как сейчас, мистер Хорнблауэр, — обычным менторским тоном произнес Уэлс. Слово «мистер» прозвучало у него с легким ударением, неизбежным в устах шестидесятилетнего уорент-офицера, потерявшего надежду на дальнейшее продвижение, когда тот обращается к восемнадцатилетнему уорент-офицеру (формально равному ему по чину), который может в один прекрасный день сделаться адмиралом. — Так что вы сами понимаете. При команде в тридцать человек они не могут держать без привязи две сотни рабов.
Галеры снова развернулись, и теперь шли с правого борта «Неустанного». Движение весел замедлилось, и Хорнблауэр успел внимательно разглядеть оба корабля: низкий полубак я высокий полуют соединялись длинным переходным мостиком, по которому расхаживал человек с бичом. Гребцов заслонял фальшборт, отверстия для весел, насколько мог разобрать Хорнблауэр, были заделаны обернутыми вкруг весельных вальков кусками кожи. На полуюте два человека стояли у румпеля; здесь же находились несколько офицеров, золотые галуны мундиров блестели на солнце. Если исключить золотые галуны и двадцатичетырехфунтовые погонные орудия, суда, на которые смотрел Хорнблауэр, были в точности такие же, как те, на которых сражались древние. Полибий и Фукидид писали почти о таких же галерах. Если на то пошло, всего лишь двести с небольшим лет назад галеры сражались в великой битве при Лепанто. Но в тех битвах участвовало по несколько сотен галер с каждой стороны.
— Сколько их сейчас на ходу? — спросил Хорнблауэр.
— Да с десяток наверно, точно я не знаю. Обычно они стоят в Картахене, за Проливом.
Уэлс имел в виду «за Гибралтарским проливом», то есть в Средиземном море.
— Для Атлантики они хиловаты, — заметил Хорнблауэр. Нетрудно было заключить, почему сохранились эти несколько судов: главной причиной был, конечно, консерватизм испанцев. Кроме того на галеры ссылали преступников. В конечном счете они могли пригодиться в безветрие — торговое судно, заштилевшее в Гибралтарском проливе, должно было стать легкой добычей для галер из Картахены или Кадиса. Наконец галеры могли буксировать суда в гавань и из гавани при неблагоприятном ветре.
— Мистер Хорнблауэр! — крикнул Эклз. — Передайте капитану мое почтение и скажите, что мы готовы к отплытию. Хорнблауэр стремглав бросился вниз.
— Передайте мистеру Эклзу мои приветствия, — сказал Пелью, отрывая взгляд от своих бумаг, — и скажите, что я немедленно поднимусь на палубу.
Южного бриза едва хватало на то, чтоб «Неустанный» прошел на ветре окончание мыса. Со взятым на кат якорем и обрасоплеными реями корабль украдкой двинулся в сторону моря; в царившей на палубе дисциплинированной тишине ясно слышалось журчание воды под водорезом — мелодичный звук, в своей невинности ничего не говорящий об опасностях того жестокого мира, в который вступало судно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62