– А вот сухари, – Наташа показала на мешок.
– Ой поделим сейчас! Чтобы сразу кушать! – Люся, совсем как прежде, захлопала в ладоши.
– Конечно, сейчас! Давайте делить! Нас ведь семеро? – И Катя высыпала сухари на стол.
– Катя, только учти, что я уже один съела и Тотику один дала, – сказала Наташа. – Он поел и так сладко заснул!
И они принялись за дележку.
Когда на столе уже лежали семь кучек, девочки уселись вокруг стола, и комната наполнилась громким хрустом.
– Девочки, – сказала Наташа, – помните, Жених говорил: «Скоро легче станет»? Вот и Вася сегодня то же сказал и велел всем передать. «Ничего, – говорит, – немцам с нами не сделать».
– И дедушка так думает, – прибавила Катя.
* * *
Анна Николаевна работала как никогда. Она была старшей медсестрой большого отделения госпиталя и не только не брала никогда выходных дней, но и редкую ночь ей удавалось поспать напролет. Откуда у нее брались силы, она и сама не знала. Да ей и некогда было задуматься над этим. Раненые ее любили за заботливость, за веселый нрав, за всегдашнюю бодрость.
Домой забегать последнее время не удавалось совсем. О том, что делается дома, она ежедневно узнавала от Софьи Михайловны и часто посылала с ней Люсе что-нибудь из своего скудного пайка. Время от времени Люся навещала мать в госпитале. Ее пропускали в комнату, в которой жила Анна Николаевна вместе с двумя другими сестрами, и она тихонько сидела там, ожидая, когда мама, извещенная о ее приходе, сможет забежать сюда на минутку. Иногда она просиживала тут два – три часа, и за это время Анна Николаевна прибегала два – три раза и проводила с ней не больше десяти – пятнадцати минут.
– Люсенька моя! Ты еще больше похудела, бедняжка!
– Мамочка! Какая ты страшная стала!
С таких восклицаний обычно начиналась встреча. Но сейчас же об этом забывалось, и без конца сыпались вопросы, рассказы о пережитом… «Ох, подожди!» И Анна Николаевна убегала в палаты, чтобы через полчаса снова забежать в свою комнату. Она каждый раз заставляла Люсю съесть часть своего обеда и совала ей в карман либо ломтик хлеба, либо пару дурандовых лепешек, либо кусочек сахару. Потом она вдруг пугалась, что начинает смеркаться, что начнется обстрел, и гнала Люсю домой.
* * *
День выдался какой-то спокойный, – спал мороз, было даже похоже, что приближается оттепель. Враг молчал, – с утра ни одного выстрела. Люся решила, привезя с Невы воду, навестить мать.
На этот раз она ждала в комнате Анны Николаевны особенно долго. Наконец быстро вошла мать, и Люсю удивило растерянное и встревоженное ее лицо.
– Мамочка, что с тобой? Что-нибудь случилось?
– Что ты? Решительно ничего! Ну, рассказывай!
Свидание прошло, как всегда. Анна Николаевна, уверяя, что она уже поела, заставила Люсю съесть тарелку супа и стакан киселя и, как всегда, сунула ей в карман пакетик: две дурандовых лепешки и два кусочка сахару.
– Мамочка! Ты же у себя отнимаешь!
– Девочка моя, мы же в госпитале больше получаем, чем вы. Ешь!
И Люся не заставила себя просить вторично.
Когда она уходила, в комнату заглянула Софья Михайловна. Люся сразу даже не узнала ее в белом халате и белой шапочке.
– Люся, – сказала она, – вы там не волнуйтесь, если я сегодня приду позднее обычного. Работы очень много…
Люся не заметила, как за ее спиной Анна Николаевна делала Софье Михайловне знаки молчать.
– Ну, иди скорей, моя девочка, – сказала она, – а мне бежать надо.
Люся шла домой медленно. На улице так хорошо, спешить некуда. Было очень тихо. Редкие прохожие брели неслышно.
Вдруг где-то очень далеко прозвучал пушечный выстрел. «Опять!..» – подумала Люся, прибавляя шагу. И через пару мгновений она услышала знакомый противный свист… Она инстинктивно остановилась, невольно втягивая голову в плечи, еще секунда – и где-то впереди нее грохнул оглушительный взрыв, посыпались стекла.
Люся в ужасе зажала уши руками, не в силах двинуться с места. Она не услышала ни второго выстрела, ни свиста, но чуть не упала, когда еще ближе перед ней взорвался новый снаряд. На этот раз он попал в середину улицы, и булыжники вперемешку со снегом и льдом взлетели вверх.
Не помня себя от страха, Люся повернула обратно и бросилась бежать.
– Куда? Куда? – Ее схватила за руку девушка в военной форме. – Забеги в дом, скорее!
Люся увидела рядом какие-то ступеньки вниз, в подвальное помещение, приоткрытую дверь. Она соскочила в два прыжка, протиснулась внутрь подвала – и в это самое мгновение ее оглушил грохот и звон, что-то тяжелое ударило ее по голове, и Люся потеряла сознание.
* * *
– Анна Николаевна, – вы скрыли от Люси, что госпиталь свертывается и персонал едет на передний край? – удивленно спросила Софья Михайловна, когда они вместе, отослав Люсю домой, поднимались по лестнице госпиталя.
Анна Николаевна виновато заморгала глазами.
– Скрыла, Софья Михайловна.
– Почему?! Зачем?! – Софья Михайловна даже остановилась, держась за перила.
Анна Николаевна тоже прислонилась к перилам и беспомощно развела руками.
– Назовите это как хотите… слабостью… трусостью… но не могу я, не могу огорчить девочку…
– Я тоже мать, – тихо перебила ее Софья Михайловна. – Впрочем, это наш с вами давнишний спор. Я всегда говорила, что неправильно вы воспитываете Люсю.
– Ну, что я с собой поделаю?.. – жалобно протянула Анна Николаевна.
– Вы бы посмотрели, как Люся сейчас работает, – продолжала Софья Михайловна, – девочки не узнать. Они все три за эти месяцы – увы! – перестали быть детьми. Вы растили ее белоручкой, лентяйкой, а как жизнь заставила…
– Анна Николаевна, вас начальник отделения просит в кабинет, – раздался сверху чей-то громкий голос.
– Иду! – Анна Николаевна вдруг стиснула руку Софьи Михайловны и быстро шепнула:
– А все-таки вы пока ей не говорите!
* * *
Люся очнулась, и первое, что она почувствовала, – это холод. Она открыла глаза – полный мрак. Но это ее не удивило, – ночью в комнате было всегда совсем темно. Она попробовала повернуться на бок, но тупая боль во всем теле заставила ее окончательно прийти в себя. И она вдруг сразу вспомнила все… И вместе с сознанием в нее вошел дикий, ни с чем не сравнимый ужас. Она закричала, и ей показалось, что крик был очень громкий, но на самом деле судорога перехватила горло, и из него вырвался лишь сдавленный стон.
– Тетя, вы живая? Тетя! – раздался у самого ее уха детский голосок. Люся вздрогнула всем телом, и снова с губ ее сровался стон, показавшийся ей криком.
– Тетя! Ну, тетя же, проснитесь! Я боюсь, – жалобно протянул голосок, и ребенок громко расплакался, навалившись всем телом на грудь Люси и тормоша ее обеими руками за воротник шубки. Люся почувствовала, что задыхается.
– Пусти… пусти… – с трудом произнесла она, стараясь спихнуть с себя руками эту давившую ее тяжесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39