Мысль о том, что жена может "забаловать", очень редко приходила ему в голову. Чем больше он натирался городским лоском, соединенным с нашивками и медалями, тем больше проникался уважением к себе, и ему казалось невозможным, чтобы жена променяла его на простого мужика.
Вспоминать о жене всегда было ему приятно, не потому, чтобы он ее любил, а потому, что он чувствовал себя солиднее, имея жену и дом. С посторонними о жене говорил всегда полупрезрительно: "Бабы, известно!" Но иногда, в особенности когда получил унтера, стал называть ее: "наша супруга". Любил писать ей письма и писал каждый месяц сам. Письма наполнял поклонами всей деревне и в конце подписывался: "Унтер-офицер такого-то полка, такого-то баталиона и роты Егор Иванов Шибаев".
Когда он ехал домой, то нарочно не писал жене, чтобы больше поразить и ее и всю деревню неожиданным великолепием своего унтерского вида.
В городе и солдатчине он совершенно забыл деревню, и его не тянуло туда, но когда поезд двинулся и понесся по чернеющим распаханным полям с кучами гнилого навоза и черными грачами, разгуливающими по меже, хорошее, радостное и оживленное чувство пробудилось у него в душе, и он уже по целым часам глядел в окно вагона на бесконечные серые равнины, затянутые серой завесой дождя и сливающиеся на горизонте с таким же серым небом.
Все то грязное, скверное и бестолковое, что насадила ему в душу бессмысленная, непонятная его мужицкому уму и сердцу солдатская жизнь, разом исчезло, уступив место сначала безотчетно радостному настроению человека, приближающегося после долгого отсутствия к родным местам, а потом и деловым соображениям хозяина-мужика, проснувшегося в нем, несмотря на колоссальную величину той мерзости, разврата и лени, которая насела на него в казармах.
Чем ближе он подъезжал к родине, тем приятнее становилось ему при мысли, что он едет не на голое место, а в дом, где есть всякое хозяйственное обзаведение и жена тоже. Последнюю он вовсе не отделял от первого, и ему не приходило в голову, как встретит его жена.
С возвращением домой у него было связано представление об удивлении односельчан, об их любопытных расспросах, о своих хвастливых рассказах и еще о водке.
Больше всего его тешило и занимало, что писарь, старшина и прочие сельские власти, пять лет тому назад сдавшие его, как барана, отупевшего от страха и непонимания окружающего, в рекруты, теперь встретят его как равного, потому что он - унтер, заслуженный человек.
Выйдя из вагона на станции, лежавшей в десяти верстах от села Дернового, Егор Шибаев почувствовал себя совершенно дома и тут же подтянулся, приняв солидный и молодцеватый вид.
И его радовало, что это удается ему хорошо и что среди мужиков, оборванных, серых и грязных, он имеет вид начальства.
Между мужиками оказались и его знакомые, в том числе писарь и старшина.
Писарь Исаев был тот же курчавый, красивый, но заплывший жиром человек, с маленькими постоянно бегающими глазами и одышкой, одетый в картуз, пальто и блестящие резиновые калоши.
Старшина Головченко, пожилой, высокий и очень сутуловатый мужик с низким лбом, на котором скобкой были подрезаны волосы, был такой же, как и пять лет тому назад, и так же тупился и сопел носом.
С ними был еще и третий деревенский мужик с бляхой сотского на груди, с длинной палкой и суровым, угрюмым лицом. Егор Шибаев знал его. Это был сильный и пьющий запоем мужик по имени Шпрунь.
Односельчане сейчас же узнали Егора Шибаева. Писарь воззрился на него и, отдуваясь и улыбаясь, поздоровался с ним, как образованный человек, за руку.
Старшина снял картуз и поцеловался с ним три раза. Сотский Шпрунь поднял шапку, но подойти не посмел. Егор Шибаев, хотя мальчиком и парнем часто был бит пьяным Шпрунем, не подошел к нему, думая, что недостойно его звания здороваться с простым мужиком.
- Какими судьбами? - спросил Шибаев писаря. По делам больше. А вы окончательно в наши палестины?
- Да.
- Ну что же-с? После Питера вам, конечно, все оченно плохо покажется!
Егор принял значительный вид.
- Да оно конечно... то столица, а это, конечно, деревня, снисходительно ответил он.
- Что уж тут, - тяжело, точно сокрушаясь, заметил старшина и вздохнул.
- Рады, чай, все-таки, что домой прибыли? - с любопытством и бегая глазами по сторонам, спросил писарь.
- Как водится. Все-таки солдат, хоть там и унтер-офицер тоже, человек военный ни кола ни двора, как говорится, не имеет. А тут все в порядке... дом, хозяйство.
- Супруга ваша здравствует, - сообщил писарь. Ему очень хотелось сообщить Егору Шибаеву об измене жены, но он не решался.
- Благодарим вас... Опять же вот жена, - продолжал Егор солидно и внушительно, - солдатом, конечно, баловаться приходилось... по разным там... а тут все-таки, какая ни на есть, законная жена.
- Оно конечно! - согласился писарь, бегая глазами по сторонам и не решаясь сказать то, что ему хотелось.
Старшина вздохнул и потупился.
- Одно слово - в гостях хорошо, а дома все лучше! - сострил писарь и сам коротко и с одышкой засмеялся.
Егор Шибаев радостно улыбнулся.
- Что и говорить!
- Вы, собственно, давно из Дерновой? - спросил
- Со вчерашнего дня.
- Что так?
- Да такое дело вышло... конокрадишки у нас завелись... У господина земского начальника лошадь свели... хорошую лошадь... Ну и подозрение есть такое, что из наших же деревенских.
- Ну? - спросил Егор Шибаев, очень довольный, что писарь посвящает его в такие дела, о которых с простым мужиком и говорить бы не стал.
- Да-с, - вздохнул писарь, - может, помните Куприяна Тесова... вот, что еще при вас в острог свезли?
- Помню, как же...
Писарь подумал и, окончательно решив ничего не говорить Егору о его жене, продолжал с одышкой:
- Бежал, изволите видеть, и так полагают - его рук дело.
- Такой род у них, - вставил старшина и тяжело вздохнул, потому что боялся за свою тройку.
- Скажите... тэк-с. А каким бы родом мне до Дернового добраться?
Писарь сообразил, пошевелил толстыми пальцами.
- Мужичок тут есть наш. Может, тоже помните: Мозявым прозывается. Так он, надо быть, вскорости домой. Он муку привез господину Твердохлебову, начальнику станции...
Егор Шибаев кивнул головой, хотя совершенно не знал этого начальника станции. Но ему казалось почему-то, что не знать начальника станции неприлично для его унтерского и столичного достоинства.
- Ну, так вот им муку-с... а теперь, надо полагать, и в обратный. Вы попросите его. Он мужик ничего, хороший мужичок.
- А где бы мне его?
- А вот сейчас... Шпрунь, а Шпрунь! - крикнул писарь сотскому, который с начала разговора из уважения к начальству отошел.
- Тут я, - отозвался он густым и хриплым с недавнего перепоя голосом.
- Ты... найди там Мозявого и спроси, не подвезет ли вот их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18