Да, да! В отличие от нас с вами он знал еще один выход из положения, самый простой и безопасный: просто лежать и ждать. Ждать, пока ребята разгребут эту кучу и доберутся до него. В том, что это случится, и очень скоро, он был совершенно уверен. Да иначе и быть не могло! Ребята просто не могли поступить иначе; это было бы дико, это было бы противоестественно, если бы они его здесь бросили, под этим завалом, при первой же возможности не разгребли эту кучу, чтобы вытащить его на белый свет, живого или мертвого. Как только у них развяжутся руки хоть немного и они сделают перекличку и вспомнят, что Ромка Страшных остался в каталажке и его присыпало – они тут же бросятся на выручку. Факт! Если хоть один уцелеет, кто знал, что Ромка оставался здесь, – он придет и разроет этот мусор. Но – мерси! – все это приятно, конечно, однако Ромка предпочитал обойтись без посторонней помощи. Ждать, пока его спасут? – еще чего!.. Нет, сам! Только сам. А потом они станут тянуть из него подробности, а он будет снисходителен, но немногословен…
Ромка ощупал завал прямо перед собой. Кирпичи. И одиночные, и слепленные цементом в глыбы. Камней не было. Значит, его засыпала внутренняя стена. Перегородка. Впрочем, один черт.
Некоторые кирпичи «дышали», то есть их можно было шевелить. Но тут уж Ромка не хотел рисковать. Это было похоже на игру с китайскими палочками, где есть единственный запрет: когда вынимаешь палочку, ни одна «чужая» не должна шелохнуться. И Ромка едва касался поверхности кирпичей, запоминая, как они лежат и на чем держатся. Игра имела одну особенность: из завала можно было вынуть не больше четырех-пяти кирпичей подряд. Уже для шестого возле Ромки не было места. Чтобы вынимать дальше, он должен был куда-то деть эти. Куда? Выход был один: упорядочивать завал. Скажем, складывать кирпичи столбиками. Или рядочком. Но от этого было бы мало толку. Потому что Ромке нужен был лаз. Пещера. И он стал выкладывать из кирпичей свод.
Сначала он потел. От слабости, от духоты, от недостатка воздуха. Потом пот кончился – и стало еще тяжелей. Он не задумывался, сколько времени прошло, сколько минут или часов стоили ему очередные десять сантиметров лаза. Он ни о чем не думал – просто лез. Ощупывал камни, находил слабые места, вынимал, складывал и перекладывал и лез, лез… И все время на самом донышке сознания жил черный жучок – мысль о возможном обвале. Ромка гнал его, сметал – сперва – небрежно, а потом уже и со злостью, но жучок опять выбирался на свою площадку и ползал по ней, семенил ножками, и с ним ничего невозможно было поделать. Потому что над головой, над плечами была только зыбкая кирпичная толща, неустойчивая и предательская, потому что он еще не знал, что это такое – обвал: это еще предстояло, это еще надо было пережить (если удастся пережить), и ужас неизвестного, как Ромка ни пренебрегал им, настырно скребся в его душу. Это было так же омерзительно и непостижимо, как мысль: однажды заснешь, а проснешься в заколоченном гробу, на дне могилы, под двухметровым слоем земли…
И вот настал момент, когда инстинкт подсказал: сейчас. Может, это была галлюцинация, но это было: Ромка вдруг услышал, как тонко-тонко звенят эти камни, каждый в отдельности – и понял, что сейчас они не выдержат и рухнут.
Так и случилось.
Он больше не боялся обвалов. Любой из них мог принести гибель, но он уже знал их – и не боялся. Черный жучок пропал без следа. «Должно быть, его кирпичом пришило, когда трахнуло меня по башке, – злорадно подумал Ромка. – Кишка тонка!»
Он лез и лез, протискивался, вынимал и разгребал, и скоро наехал момент, когда ощупывание камней потеряло смысл: он уже не чувствовал, к чему прикасаются его разбитые пальцы, и это дало себя знать – обвалы пошли один за другим, и, хоть он их уже не боялся и не считал, это было чертовски сложно – каждый раз начинать сначала: по сантиметру, по самой ничтожной малости вновь создавать сметенный мир… освободить руку… вторую… освободить лицо… Упорядочивать хаос, вынимать и складывать, создавать пространство из ничего, вынимать и складывать, укладывать, протискиваться, лезть вперед, лезть вперед, лезть…
И вот он вылез. «Знать бы, куда смылись все ребята», – подумал Ромка и решил, что пора двигать.
7
Ночь приближалась быстро. Мучила жажда. Немцы уходить не собирались. Надо было воспользоваться сумерками и заметить, где они располагаются на ночь, где поставили часовых. Ромка медленно встал во весь рост (стена это позволяла, сейчас на ее фоне он был почти неразличим) и только теперь увидел, откуда шел странный запах, который беспокоил его все время, пока он сидел.
Меньше чем в десяти метрах от него, на том месте, где прежде был вестибюль, а теперь зияла яма, – мины пробили перекрытие котельной – навалом лежали трупы пограничников. У многих из них были видны следы страшных ожогов, больше в верхней части тела, особенно на лице, но некоторые обгорели с ног до головы. Ромка сначала подумал, что это последствия пожара. Однако увидел еще один труп и решил: не в пожаре дело. Этого парня немцы не заметили, когда стаскивали к яме тела убитых пограничников со всей заставы. Яма была почти сразу, как войти в бывший парадный вход. Двери валялись в стороне, рама обгорела до кладки. Немцы могли сбрасывать трупы почти от входа, а этот хоть и лежал недалеко, оттуда его было не видать – закрывала куча кирпича.
Он лежал совсем близко от Ромки, в трех шагах, а рядом возле оконного проема еще валялась его винтовка – позиция никудышная, потому что немцы могли подобраться к нему почти вплотную, что они сделали, наверное. Он лежал на спине, и по тому, как у него обгорели голова и руки, и по характеру единственной раны – его пристрелили в упор, прямо в сердце, он уже и не видел ничего, как подошли к нему, не видел, катался от боли, а потом что-то ткнулось в грудь – и конец;
Ромка понял, что дело не в пожаре. Их выжигали огнеметами, догадался он, и, осторожно ступая босыми ногами, пробрался к яме, чтобы посмотреть, нет ли там живых. Но сразу увидел, что это бесполезное занятие: раненых немцы добивали на месте… в упор из автоматов…
Ромка возвратился назад, подобрал винтовку, достал патрон; снял с убитого ремень с патронташем, примерил на себя – было чуть свободно. Ромка стал прилаживать, передвинул бляху и тут увидел на внутренней стороне ремня крупные буквы чернильным карандашом: «Эдуард П.».
Ромка сел рядом. Сидел и смотрел прямо перед собой. «Вот так повернулось, – думал он, – с такого, значит, боку». Вот так повернулось…
В отличие от сброшенных в яму у Постникова карманы не были вывернуты. Ромка достал его простреленный комсомольский билет и положил в карман рядом со своим. Была еще записная книжка, фотография девчонки и какие-то потертые бумажки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67