Это у него ловко получалось. Похвалив его про себя, Тимофей повернулся к Ромке и Чапе. По их лицам, хотя они старались не выдавать своих чувств, легко было прочитать, что они обо всем этом думают.
– Если мое решение кому-нибудь из вас показалось безответственным, для большей убедительности приказ о порядке дальнейшего продвижения группы могу изобразить в письменном виде, – сказал Тимофей.
– Можешь, – согласился Ромка. – Кто спорит? Только… уж ты не обижайся, Тима, но ты не джентльмен. – Он хотел еще что-то добавить, но лишь рукой махнул. – А, что там: пойду покемарю с горя.
Чапа молча направился к носилкам, отвязал заплечные ремни, свернул их в аккуратные рулоны и положил к себе в торбу. На всякий случай.
Залогин отсутствовал больше двух часов: долго искал подходящий брод – чтобы немцы с моста не засекли. Зато дальше его задача упростилась. Кустарник, осока вдоль болотца, промоины – все это маскировочное богатство, уплощенное отсюда, сверху, на месте обещало им полную безопасность.
Вершина холма, как и почуял Тимофей, не пустовала. Там, превосходно замаскированный кустами вереска и камуфляжем, находился большой дот крепостного типа: наш дот, советский, с огромным стальным колпаком. И его охранял часовой. Тоже наш. Пограничник.
– Что он там делает? – не сразу понял Тимофей. – Прячется?
– Он на посту, – объяснил Залогин.
– Что за черт! Он что, не видит? – немцы кругом.
– В том-то и дело! Сначала он ко мне по всей форме: не подходи, стрелять буду. А потом, когда уже разговорились, чуть не плачет: я бы тебя, говорит, пустил; я бы не знаю что сделал, только бы не загибаться здесь в одиночку, но не могу, говорит, у меня приказ…
– Так он тебе даже войти не разрешил? Во где цирк! – ошалел Страшных.
– Цыц! – оборвал его Тимофей и опять повернулся к Залогину. – Однако он с тобой разговаривал… Грубое нарушение устава.
– Если уж совсем по справедливости, Тим, так два наряда вне очереди ты ему за это должен вкатать, а? Уж не меньше, я так считаю.
– Красноармеец Страшных!
– Виноват, товарищ комод.
Тимофей соображал медленно. От слабости; мозг словно перегородками был разделен; мысль не текла свободно, ее надо было подталкивать, затрачивая немалые усилия.
Итак, дот крепостного типа. Видимо, из системы оборонительных сооружений старой границы. Ее демонтаж начали еще год назад, Тимофей это знал; выходит, не везде успели демонтировать. Этот дот не демонтировали или еще не полностью демонтировали, иначе незачем было его охранять.
– Он там давно, этот парень?
– Уже двое суток. Позавчера после полудня заступил на пост. Их было двое. Они должны были дождаться прибытия гарнизона дота и возвратиться в часть. Гарнизон так и не появился. А утром на шоссе уже были немцы.
– Где второй?
– Вчера ушел искать свою часть. Чтобы знать, как быть. Ведь у них приказ.
– Удрал?
– Часовой думает, что нет.
– Каждый судит по себе, – сказал Страшных. – На этом всегда и горят порядочные люди.
– Что ты мелешь, дядя? Тот ведь тоже пограничник!
– Если дот в порядке, там должна быть еда, – сказал Тимофей. – Постоянный НЗ. И тогда нам ни к чему лесничество. Здесь дождемся своих.
– Там спать дуже погана, – сказал Чапа. – Гостинец под боком. Хвашистские машины як скажени ревуть.
– Пустое дело, – сказал Герка, – этого парня не уломать. Он на посту. Поставьте себя на его место. Вы бы пустили в охраняемый объект приблудную шпану вроде нас?
– Ладно, – сказал Тимофей. – Коготок увяз – всей пташке пропасть. Он один раз нарушил устав? Значит, и второй раз на это пойдет. Второй раз легче. И на этом он погорит.
И Егоров объяснил свой план.
К реке они спустились все вместе, а там Страшных отделился, ушел выше по течению – у него была особая задача.
Против ожиданий, Егоров держался неплохо. Он честно опирался на плечи товарищей; когда истощались силы – честно объявлял остановки. Он добился главного: не было носилок, Не было самого факта беспомощности, который унижал Тимофея безмерно. Он шел сам! Не без помощи товарищей, но зато он знал, что так им легче, что больше на его месте для них сделать невозможно.
Он держался неплохо, и до холма они добрались довольно легко, однако сам холм вышел из Тимофея десятью потами. Не будь раны – какой разговор! – он и не заметил бы этого подъема, хотя холм оказался значительно круче, чем они предполагали, глядя на него со склона горы. На каждом шагу – из травы, из кустов, выпирая буграми из-под мохового ковра, – напоминала о себе скала. Вот почему шоссе идет вокруг, догадался Тимофей, пробиться сквозь эту крепь было бы куда дороже.
Дот венчал скалу. Он слился с нею воедино и походил на огромный заросший валун.
На вершине было просторно, много воздуха и неба. Пограничники отвыкли от эдакой благодати; все-таки двое суток над головой были только сумрачные ели и горы, горы со всех сторон.
Тимофею простор открылся не сразу. И не постепенно, как, например, Залогину, которому казалось, что мир раскрывается, как перчатка, выворачиваемая наизнанку – все границы, стены, препоны опрокидывались и медленно валились вниз. Тимофей был задавлен усталостью и болью, кровь застилала ему глаза, он задыхался; вся воля его сфокусировалась на преодолении собственной слабости – и так снова и снова, в каждое бесконечно текучее мгновение; он был втиснут в маленький мирок, ограниченный ничтожными на первый взгляд желаниями и поступками: «Сделать еще шаг… еще… держать ноги прямо… нет – не больно, не больно… вот этот камень обойду, и… еще шаг…» – а потом вдруг лопнула скорлупа, под которой все было бесцветным, маленьким и тесным, мир взорвался, как вулкан, стены упали, и вокруг открылась головокружительная голубизна.
Он сидел на плоском широком камне. Камень зарос дерном; трава была еще молодая, мягкая; пальцы зарывались в нее, как в ковер, и нежились в каком-то своеобразном, едва уловимом паре, в июньском тепле, которое таилось возле корневищ. Возможно, тепло сообщалось самим камнем, но Тимофею было приятней думать, что это дышит трава.
Залогин и Чапа сидели рядом, в полный голос обсуждали дальнейший маршрут. Дот был у них за спиной, кусты закрывали его почти полностью, но можно было не сомневаться: часовой где-то здесь, в укрытии, он следит за ними, пожалуй, еще с того момента, как они перешли реку.
Тимофей разглядывал следующий холм – до него было тоже не меньше трех километров, – причудливую старицу, гармоникой подбиравшуюся к подножию холма, болотистый луг между старицей и рекой, а сам думал об этом парне, о часовом. Тимофей думал о нем с досадой, поскольку был совершенно уверен, что парень не выдержит и заговорит с ними, и эту провинность ему нельзя будет спустить; что заработал, то и получай полной мерой, и в то же время его было жалко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67