Может, пойти к Нюшке, выяснить все без окольных разговоров? Узнать, как жила, о чём думала?
А вдруг на тёмном пороге опять какой-нибудь Хачик встретится? Теперь-то Федор не будет колесить по тёмной ночи, теперь он нервы порастерял в большой жизни. Вывернет кол из плетня…
Да ну их к бесу! Наколесили, черти, сообща в жизни так, что и лап не выдерешь из этого болота. Нет уж, пускай как-нибудь боком проходит, без уточнения фактов и уголовного кодекса.
А парнишка во дворе самозабвенно играл в кавалериста, время от времени оглядываясь на ворота. То ля смущало его присутствие постороннего в этом дворе, то ли попросту тянуло к мужчине.
Они оба — и большой и маленький — тревожили друг друга тем, что появились на бабкиной усадьбе неизвестно откуда. Обоих мучило любопытство и желание узнать о другом всю правду.
До самого картонного мундштучка высосал Федор папиросу, потёр горячей ладонью наморщенный лоб и, решившись, выдвинулся на порог сарая:
— Эй, парень!
Мальчонка замер с поднятой хворостиной, медленно опустил руку, но не двинулся ближе. Смотрел исподлобья и чуть боком.
— Иди сюда! Засмолим по цигарке!
— Я маленький ишо. Мамка бить будет.
— Курить буду я, а ты посидишь рядом.
— А нашто?
— Так. Поговорим о житьё-бытьё, — сказал Федор.
Мальчишка развернулся, перехватил хворостину в обе руки и, держа её на весу и как бы загородившись «ю от незнакомого человека, сделал три шага к сараю. Он чувствовал явное дружелюбие взрослого, но детская насторожённость ещё удерживала его. Пушистые глаза смотрели недоверчиво, верхняя губа любопытно приподнялась, обнажив два передних зуба. Что-то прошептал, будто вдохнул в себя эти последние два слова: житьё-бытьё.
Федор засмотрелся на мальчишескую вздёрнутую губу, чем-то напоминавшую букву «М» — она была точь-в-точь как у Нюшки, такая же доверчивая и пухлая.
— Подходи, подходи, не дрейфь, — кивал Федор. — Мы с тобой ещё подружимся, вот увидишь. На рыбалку ещё пойдём. Ладно?
Мальчишка ступил ближе, снова поставил ступню на ступню.
— А как рыба клюёт? Ванька Чернов сказал: рыба клюёт, как курица…
Наметился какой-то предлог для разговора, слава аллаху.
— Ванька этот, видно, брехун хороший! — обрадовался Федор. — Курица, она по зёрнышку клюёт и никогда до такой глупости не доходит, чтобы целого червя заглатывать. А рыба-дура сразу хватает любую наживку, и на крючок!
— А я не видал, как рыба клюёт, — с сожалением вздохнул малец.
— Увидишь ещё, твоё дело молодое. Все увидишь!
Да мы с тобой это сейчас на опыте освоим… — Федор подмигнул мальцу, как заговорщик. — Пойди выпроси у бабушки нитку.
Федор-младший опрометью кинулся на крыльцо, а старший выдернул из крыши сарая сухой стебелёк куги и направился к колодцу. Там замачивалась большая кадушка из-под огурцов — настоящий водоём.
Вырезать поплавок — минутное дело, а мальчишка уже протягивал Федору катушку чёрных ниток, завистливо смотрел на двухлезвийныи перочинный ножик в его руках.
— Чего же ты белых ниток не спросил? Леска-то светлой должна быть, — сказал Федор, ловко затягивая двойной петлёй кончик поплавка.
Мальчишка не отвечал, держась за край кадушки, положив на кулачки острый подбородок. Он смотрел на ножик.
— Этого не получишь, брат, — перехватил его нацеленный взгляд Федор, — порежешься, и пружина у него ещё тугая, не по твоим рукам. Ты смотри вот сюда.
— А рыбу откуда возьмём? — спросил парень и вздохнул, расставаясь с первой мечтой.
— Рыба потом. Мы с тобой пока изучим суть дела.
Вот смотри…
Запустив руку по локоть в воду, не выпуская нитки, Федор начал подёргивать в глубине. Мирно лежавший на воде поплавок вдруг заплясал, встал колышком, потянуло его в глубину. Малец все сразу понял, дёрнул в азарте за свой конец. Мокрая нитка осмыкнулась в ладони Федора, оба засмеялись.
— Теперь понял? — облегчённо вздохнул Федор.
— Ага!
— Рыба, она суетится там, в воде, и думает, что никто её не видит. А поплавок-то у человека на виду, и вся хитрость рыбья насмарку. Понял? Завтра куплю крючок, будешь рыбалить сам, Закинешь на глубокое место и жди. Только вытаскивать не торопись, пока она его как следует не поведёт…
И тут Федор почувствовал, что беспокойный и опасный вопрос, вертевшийся всё время на языке и томивший своею скрытой силой, подойдёт в самый раз к этому невинному разговору.
— Вдвоём тоже будем рыбалить, — поспешно добавил он, — а то ведь ты один? Отец-то у тебя где?
Боялся Федор этого вопроса и не мог сдержаться.
«Вдруг скажет: у меня отец — сволочь, сбежал куда-то…»
Малец спокойно распутал свившуюся нитку и гордо шмыгнул носом:
— У меня нету отца, он на фронте похип. Мамка сказала. Немцы его убили, потому что он герой был.
У Федора опустились руки, он вроде покачнулся.
— Та-а-ак… — скорее подумал, чем произнёс он.
Хорошо, что маленький этот человек верил покуда матери и не знал, когда кончилась война.
Хорошо. Только надолго ли?
6
На кладбище Федор отправился только под вечер. Кума Дуська с лёгким узелком семенила рядом. От самого дома она принялась комкать концы крапчатого платка, всхлипывать и украдкой вытирать глаза. Федор хмурился, шёл твёрдо и прямо, чуть одеревенев, и не смотрел по сторонам. Опасался, как бы на пути не встретились знакомые люди, не затеяли разговоров о матери, о том, что сынок только теперь догадался проведать могилу. И будет мучительно стыдно и тяжело оправдываться дальними расстояниями, слушать чужие, неискренние, а то и осуждающие вздохи.
Вода в речке заметно спала. У самой кладки в воде стояла автомашина. Ашот Вартанян, голый и чёрный, как грач, хлестал из ведра по крыльям и капоту, иной раз остатки выплёскивал наверх, в кузов. Там прыгали и орали станичные мальчишки. Их было человек десять, они толкались, закидывали ноги через борт, и тогда Ашот не жалел полного ведра. Вода лилась по крашеным бортам, смывала пыль и грязь, обнажая свежую зелёную краску. А в кузове стоял великий гвалт:
— Дядя Ашот, ещё!
— А я не боюсь, я высохнул!
— А я без рубахи! Мне мамка новую сшила и не даёт!
— Поеха-али! Ту-ту-ту!! — какой-то храбрец с одной подтяжкой через плечо уже топал босыми ногами по крыше кабины, презирая опасную высоту, но его мигом стащили оттуда и дали заслуженного подзатыльника, чтобы не лез выше остальных.
Ашот поздоровался, выпрямившись, откидывая мокрый чуб. На лбу и подбородке — мазутные полосы и весёлые, дрожащие капли. Федор кивнул молча, пропуская вперёд старуху. Они перешли по кладке и, спрямляя дорогу, пошли узкой тропинкой, а вслед долго ещё неслись весёлые ребячьи выкрики.
Кума Дуська оглянулась, постояла в раздумье и развязала концы платка.
— И каждый раз они около машины. Беды бы не было…
Федор пошёл дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33