А колёса мерно и настойчиво постукивали на стрелках, как бы зарубки ставили, и навсегда отсекали прошлое.
Стоянка поезда, где Федору следовало сходить, была минутная и в самое неподходящее время, перед рассветом. Федор тихо собрался и перекочевал с чемоданом из тёплого посапывающего купе в стылый тамбур. По тому, как заносило вагон на поворотах и прижимало к стенке, Федор отмечал знакомые места — поезд вошёл в предгорья Кавказа.
Когда в тёмном, слезящемся окне побежали редкие огоньки, пожилая сонная проводница в шинели, похожая на чёрную инвентарную подушку, открыла дверь, лязгнула нижней плитой.
В распахнутую дверь шибануло сырым пространством, грибным сентябрём, хотя ночь по календарю была весенняя. Внизу, во тьме плыли с замедлением какие-то сараи, штабеля брёвен, смутно ворсились голые сады — все мокрое, пожухлое, ещё не отдышавшееся после переменчивой и непутёвой здешней зимы. Пробирала дрожь.
— И шут их знает, где только не живут люди! — не довольно сказала проводница, свешиваясь с фонарём в ночь. Понять её было не трудно, она сопровождала поезд из Москвы к Чёрному морю: ни столичные, ни черноморские пейзажи, конечно, нельзя было даже отдалённо сравнить с тем захолустьем, которое проплывало сейчас под высокой насыпью.
— Люди везде живут, тётка! — с неожиданной весёлостью сказал Федор. Не удержался, хлопнул дурашливо по инвентарной подушке. Счастливого пути, мол! Весёлых курортных развлечений у синего моря!
Проводница ругнулась.
Перрона, конечно, не успели воздвигнуть в честь его приезда. Спускался по крутым ступенькам ощупью, спиной в мокрую тьму, как водолаз. Только одно и отличало от водолаза, что не было здесь никаких снабжающих шлангов, никаких страховых концов и положенной сигнализации.
Едва ощутил под ногой хрусткую насыпь с уклоном, состав дёрнулся, поплыл. И голова чуть-чуть закружилась от бессонницы, от долгой сухопутной качки.
«Ничего, дышать тут можно…» — подумал Федор.
Не оглядываясь, миновал тёмный станционный посёлок, досматривающий последние сны, на выезде проголосовал какому-то шофёру-полуночнику. В кузове, как разглядел Федор, были дрова — ночные, несомненно «левые». Шофёр поначалу не хотел останавливаться, пер на него вытаращенными фарами. Но поднятая рука и приставленный к ноге чемодан в световом кругу определённо говорили, что человек тут стоит бывалый, его так запросто не объедешь. Не зазевался человек на проезжей дороге, а именно ждёт попутную с рублишком в кармане.
— Куда тебе? — неохотно приоткрылась дверца.
Федор цепко прихватил дверку за край и занёс на дрожащее крыло сапог с завёрнутым голенищем.
— В Кременную, близко! — сказал он весело, скалясь.
— Не по дороге, — потянулась дверка не очень уверенно.
— До развилки подкинешь! — ещё веселее сказал
Федор и в один мах вскинулся на пружинное сиденье.
Чемодан каким-то образом оказался у него на коленях. Шофёр вздохнул, достал за спиной Федора рукоятку дверцы — хлопнуло сухо, отрывисто.
— Куда несёт ни свет ни заря? — недовольно прогудел он в темноте, покорно выжимая сцепление. — Трояк содрать, будешь знать.
Федор сказал со значением:
— Бесплатно довезёшь. Я — из органов.
В кабине сразу вспыхнуло. Шофёр оглядел его любопытно: новый ватник с необмятой ещё строчкой, кирзовые сапоги и столь же новенький, только из магазина чемоданчик с никелированными уголками. И стриженые виски под сдвинутой на бочок кепкой.
— Оно и видно, — равнодушно хмыкнул шофёр. — И много отбухал там, в органах?
— Не положено спрашивать! — дурашливо засмеялся Федор, на него снова накатило прежнее веселье. — Никто и нигде прав таких не имеет, чтобы поминать мне славное прошлое. Геройства было намного больше, чем заблуждений. Уяснил?
— Ага. Бабка моя то же самое говорила. Все, мол, там будем.
— Да нет, — отмахнулся Федор от ненужных подозрений. — Бог миловал, юзом прошло.
— А стриженый?
— Это так. За пятнадцать суток…
— А-а! Начинающий, значит.
Шофёр выпростал из кармана грязную, с обмятыми углами пачку «Прибоя», молча положил на чемодан. Закуривай, мол, если желаешь. Как не угостить бывалого человека! А Федор теперь хорошо рассмотрел его — кавказский горбоносый профиль с подбритыми усами (они были какие-то ненастоящие, словно приклеенные на молодом лице) и кофейно-чёрный глаз под витым чубом.
Протянул со своей стороны свежую приличную пачку:
— У меня урицкие, из вагон-ресторана…
Шофёр хмыкнул без всякой обиды, закурили «Беломор».
— А ты случаем не из ереванского «Спартака»? — напрямик спросил Федор. — Хачик ударяет мячик! А?
— Есть немного, — кивнул горбатым носом шофёр. — Мать-то у меня Фролова, а сам я Вартанян. Ашот.
Он отвечал равнодушно, спокойно и никак не хотел показаться бывалым человеком, хотя и вёз явно левые дрова.
— Что ж так далеко заехал? — поинтересовался Федор.
— Да я здешний, с Шаумянского перевала.
— Работаешь тут? — уточнил Федор.
— Недавно. В эфир-масличном… Директора с чайсовхоза сюда перевели, он с собой кой-кого звал…
Мутное пятно света колыхалось впереди, дорога казалась неправдоподобно горбатой. А из-за чёрной гряды леса поднялась в полнеба огненная стрела — на ней разом пылало десятка два электроламп-пятисоток.
— А это что за карнавал? — кивнул Федор.
— Нефтяники, — пояснил Ашот. — Они везде теперь бурят. Недавно у самой станицы вышку поставили…
— Не пробовал к ним?
— А чего бегать? У нас тоже хозяйство.
— Понятно. Дровишки-то почём возишь? — осведомился Федор на всякий случай, чтобы разом войти в курс местных условий.
— Чь-то? — прорвался акцент у Ашота Вартаняна.
— Говорю, почём сплавляешь дровишки?
Сработали две педали — муфты и тормозов, машина вдруг остановилась. Ашот выбросил окурок через приспущенное стекло и в упор глянул на Федора своими кофейно-злыми глазами. Спросил размышляюще:
— Вис-са-дить тебя, что ли?
Спокойно вопрос этот задавал и ещё пока не собирался вроде высаживать, но чувствовалось, что если понадобится, то выставит в два счёта.
Федор от неожиданности сорвал глубокую затяжку, закашлялся. Никак не ожидал этой обидчивости от шофёра. И другой окурок полетел из кабины.
— Жми давай! Обидчивые все стали! — заругался Федор с оттенком примирения. — Особо те, которые тянут!
— Машина что-то не двигалась с места, мотор тихонько бился на малых оборотах. А шофёр всё смотрел на него в упор, испытующе.
— По себе, что ли, меришь?
— Жми, ничего я не говорю!
— Как не говоришь, дорогой? Очень даже говоришь!
Вот теперь явственно прозвучал чужой язык! Явный акцент из-под горы Арарат!
Мотор бешено взревел, машина рывком преодолела подъемчик, ходко пошла в низину. Шофёр выключил плафон за ненадобностью — надоело ему, видно, лицо пассажира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Стоянка поезда, где Федору следовало сходить, была минутная и в самое неподходящее время, перед рассветом. Федор тихо собрался и перекочевал с чемоданом из тёплого посапывающего купе в стылый тамбур. По тому, как заносило вагон на поворотах и прижимало к стенке, Федор отмечал знакомые места — поезд вошёл в предгорья Кавказа.
Когда в тёмном, слезящемся окне побежали редкие огоньки, пожилая сонная проводница в шинели, похожая на чёрную инвентарную подушку, открыла дверь, лязгнула нижней плитой.
В распахнутую дверь шибануло сырым пространством, грибным сентябрём, хотя ночь по календарю была весенняя. Внизу, во тьме плыли с замедлением какие-то сараи, штабеля брёвен, смутно ворсились голые сады — все мокрое, пожухлое, ещё не отдышавшееся после переменчивой и непутёвой здешней зимы. Пробирала дрожь.
— И шут их знает, где только не живут люди! — не довольно сказала проводница, свешиваясь с фонарём в ночь. Понять её было не трудно, она сопровождала поезд из Москвы к Чёрному морю: ни столичные, ни черноморские пейзажи, конечно, нельзя было даже отдалённо сравнить с тем захолустьем, которое проплывало сейчас под высокой насыпью.
— Люди везде живут, тётка! — с неожиданной весёлостью сказал Федор. Не удержался, хлопнул дурашливо по инвентарной подушке. Счастливого пути, мол! Весёлых курортных развлечений у синего моря!
Проводница ругнулась.
Перрона, конечно, не успели воздвигнуть в честь его приезда. Спускался по крутым ступенькам ощупью, спиной в мокрую тьму, как водолаз. Только одно и отличало от водолаза, что не было здесь никаких снабжающих шлангов, никаких страховых концов и положенной сигнализации.
Едва ощутил под ногой хрусткую насыпь с уклоном, состав дёрнулся, поплыл. И голова чуть-чуть закружилась от бессонницы, от долгой сухопутной качки.
«Ничего, дышать тут можно…» — подумал Федор.
Не оглядываясь, миновал тёмный станционный посёлок, досматривающий последние сны, на выезде проголосовал какому-то шофёру-полуночнику. В кузове, как разглядел Федор, были дрова — ночные, несомненно «левые». Шофёр поначалу не хотел останавливаться, пер на него вытаращенными фарами. Но поднятая рука и приставленный к ноге чемодан в световом кругу определённо говорили, что человек тут стоит бывалый, его так запросто не объедешь. Не зазевался человек на проезжей дороге, а именно ждёт попутную с рублишком в кармане.
— Куда тебе? — неохотно приоткрылась дверца.
Федор цепко прихватил дверку за край и занёс на дрожащее крыло сапог с завёрнутым голенищем.
— В Кременную, близко! — сказал он весело, скалясь.
— Не по дороге, — потянулась дверка не очень уверенно.
— До развилки подкинешь! — ещё веселее сказал
Федор и в один мах вскинулся на пружинное сиденье.
Чемодан каким-то образом оказался у него на коленях. Шофёр вздохнул, достал за спиной Федора рукоятку дверцы — хлопнуло сухо, отрывисто.
— Куда несёт ни свет ни заря? — недовольно прогудел он в темноте, покорно выжимая сцепление. — Трояк содрать, будешь знать.
Федор сказал со значением:
— Бесплатно довезёшь. Я — из органов.
В кабине сразу вспыхнуло. Шофёр оглядел его любопытно: новый ватник с необмятой ещё строчкой, кирзовые сапоги и столь же новенький, только из магазина чемоданчик с никелированными уголками. И стриженые виски под сдвинутой на бочок кепкой.
— Оно и видно, — равнодушно хмыкнул шофёр. — И много отбухал там, в органах?
— Не положено спрашивать! — дурашливо засмеялся Федор, на него снова накатило прежнее веселье. — Никто и нигде прав таких не имеет, чтобы поминать мне славное прошлое. Геройства было намного больше, чем заблуждений. Уяснил?
— Ага. Бабка моя то же самое говорила. Все, мол, там будем.
— Да нет, — отмахнулся Федор от ненужных подозрений. — Бог миловал, юзом прошло.
— А стриженый?
— Это так. За пятнадцать суток…
— А-а! Начинающий, значит.
Шофёр выпростал из кармана грязную, с обмятыми углами пачку «Прибоя», молча положил на чемодан. Закуривай, мол, если желаешь. Как не угостить бывалого человека! А Федор теперь хорошо рассмотрел его — кавказский горбоносый профиль с подбритыми усами (они были какие-то ненастоящие, словно приклеенные на молодом лице) и кофейно-чёрный глаз под витым чубом.
Протянул со своей стороны свежую приличную пачку:
— У меня урицкие, из вагон-ресторана…
Шофёр хмыкнул без всякой обиды, закурили «Беломор».
— А ты случаем не из ереванского «Спартака»? — напрямик спросил Федор. — Хачик ударяет мячик! А?
— Есть немного, — кивнул горбатым носом шофёр. — Мать-то у меня Фролова, а сам я Вартанян. Ашот.
Он отвечал равнодушно, спокойно и никак не хотел показаться бывалым человеком, хотя и вёз явно левые дрова.
— Что ж так далеко заехал? — поинтересовался Федор.
— Да я здешний, с Шаумянского перевала.
— Работаешь тут? — уточнил Федор.
— Недавно. В эфир-масличном… Директора с чайсовхоза сюда перевели, он с собой кой-кого звал…
Мутное пятно света колыхалось впереди, дорога казалась неправдоподобно горбатой. А из-за чёрной гряды леса поднялась в полнеба огненная стрела — на ней разом пылало десятка два электроламп-пятисоток.
— А это что за карнавал? — кивнул Федор.
— Нефтяники, — пояснил Ашот. — Они везде теперь бурят. Недавно у самой станицы вышку поставили…
— Не пробовал к ним?
— А чего бегать? У нас тоже хозяйство.
— Понятно. Дровишки-то почём возишь? — осведомился Федор на всякий случай, чтобы разом войти в курс местных условий.
— Чь-то? — прорвался акцент у Ашота Вартаняна.
— Говорю, почём сплавляешь дровишки?
Сработали две педали — муфты и тормозов, машина вдруг остановилась. Ашот выбросил окурок через приспущенное стекло и в упор глянул на Федора своими кофейно-злыми глазами. Спросил размышляюще:
— Вис-са-дить тебя, что ли?
Спокойно вопрос этот задавал и ещё пока не собирался вроде высаживать, но чувствовалось, что если понадобится, то выставит в два счёта.
Федор от неожиданности сорвал глубокую затяжку, закашлялся. Никак не ожидал этой обидчивости от шофёра. И другой окурок полетел из кабины.
— Жми давай! Обидчивые все стали! — заругался Федор с оттенком примирения. — Особо те, которые тянут!
— Машина что-то не двигалась с места, мотор тихонько бился на малых оборотах. А шофёр всё смотрел на него в упор, испытующе.
— По себе, что ли, меришь?
— Жми, ничего я не говорю!
— Как не говоришь, дорогой? Очень даже говоришь!
Вот теперь явственно прозвучал чужой язык! Явный акцент из-под горы Арарат!
Мотор бешено взревел, машина рывком преодолела подъемчик, ходко пошла в низину. Шофёр выключил плафон за ненадобностью — надоело ему, видно, лицо пассажира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33