Другое дело ночью, когда темно.
Смотрели заграничный фильм «Похитители велосипедов». Целых два часа мельтешило на экране грязноватое бельё на верёвках — стирали за границей, видать, плоховато, поскольку никто не проявлял заботы о коммунальных услугах и работе прачечных. Мать за такую стирку не сказала бы доброго слова… Ещё можно было сделать вывод из картины, что смысл жизни — велосипед, а может, и вообще — пятое колесо. Картина, одним словом, показалась чересчур длинной, Федор намучился около Ксаны.
Потом вышли из клуба. Ночка выпала непроглядно-чёрная, с полным ассортиментом созвездий, а Млечного Пути Федор не приметил, не до того было.
Ну, до чего же ушлые эти современные девки!
Все надежды у него строились на том, что уведёт он её к речке, в темноту. Расскажет про весёлую большую жизнь, расхвалит все те заманчивые подробности насчёт круглого аквариума и современного интерьера, которые самому порядочно надоели. В заключение можно ещё подкинуть что-нибудь зовущее вдаль: «Ксаночка, давай уедем далеко-далеко…» Знал ведь из практики, на какую наживку легче всего клюёт этакая шемайка!
Ну, локоток, верно, Ксана ему доверила, а к речке и в темноту не пошла.
С полчаса стоял с нею в проулке. Чуть потянется всерьёз, она каким-то вопросительным знаком тут же вывернется, засмеётся и — шажок назад.
— Да ты что, деревенская, что ли? — разозлился Федор. Он бил в самое уязвимое. — Боишься?
— Ничего я не боюсь, Федя, — сказала она доверчиво и рукой шелковисто по щеке ему провела, как парикмахерша. — Чего бояться, парень ты неплохой… А выросла я в городе, все это знаю получше тебя. Только отец с матерью из этих мест, и мне здесь нравится. Потупилась и задумалась коротко.
— Ничего я не боюсь, Федя, — повторила как бы про себя. — Только я замуж выхожу через три дня. Вот вернётся из Краснодара Ашот, и свадьбу играть будем.
Приходи, а?
Ещё чего недоставало! «Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты…»
Да. И по щеке, значит, не постеснялась провести ладошкой, как городская парикмахерша. Отбрила, да ещё и проверила: чисто ли?
После он уж и не помнил, как довёл её до дома. Сказал на прощание:
— Ну и гадюка ж ты! Сроду таких не видел!
— Да и я ведь таких не часто встречала! — рассмеялась Ксана. — Хороший ты парень, Федька, нашенский, только уж очень быстрый! Гляди, не закружись в аквариуме-то… И не злись, пожалуйста.
Хотел он сказать что-то такое насчёт жениха — как же, мол, так? По какому такому случаю? — да не стал унижаться. Кто его знает, может, Ашот и верно неплохой парень? Может, он в каком-нибудь автодорожном институте заочник? Сейчас много таких развелось — с виду одно, в натуре — совсем другое. Спросил только, не скрывая растерянности:
— Что ж он?… Хороший?
Ксана помолчала немного, а потом сказала тихо, посемейному как-то, вроде Федор ей братом приходился:
— Не знаю… Не скажу, Федя, а только уж больше года смотрю на него, и… Знаешь, Федя, с ним всю жизнь прожить можно, а мне лучше и не надо.
Федора пробрала дрожь от этих её слов, от того, как сказаны были они — из души в душу, не ожидая и даже не боясь никакого подвоха с его стороны.
Мурашки побежали, хотя ночь тёплая обнимала со всех сторон.
«Любит-то как, а! До того, значит, любит, что и с чужим парнем в кино пошла, потому что ей ничего опасного в этом кино… Наплевать ей и на велосипеды и на попутчика!»
Будто обокрали догола Федора, а кто и когда — чёрт их знает!
И вот третий день лежал Федор в сарае, все размышлял о жизни. Ничего хорошего не приходило на ум. Только романс этот дурацкий засел в башке, никак не выветривался.
Дурить, конечно, легко. Приятно даже. Но прочности никакой же нету. Прочности хочется…
Вчера перед заходом солнца прибегал Федька-младший хвалиться первой удачей. Принёс в малом ведёрке сонного голавчика с прорванной губой. Видно, не сумели мальчишеские руки управиться с вёрткой рыбёшкой, по-хозяйски снять с крючка в первый раз.
— А самый большой усач сорвался у меня, — сказал он.
— Самая большая рыба, она всегда, брат, срывается, — вздохнул Федор.
— Мамка велела его кошке бросить… — погрустнел рыболов и пристально посмотрел на взрослого человека, посуди, мол, как это называть?
— Кого — бросить?
— Этого голавчика.
Федор отвернулся к плетнёвой стене, равнодушно хмыкнул:
— Ну и брось, делов-то…
К счастью, в этот момент кума Дуська пришла за щепками на растопку печи.
— Чего, чего сказал-то! — обиделась она не на шутку, расшвыривая поленницу, выбирая лучинки посуше, — Человек же рыбу поймал! — и повела Федьку в хату. — Пойдём, родимый, счас ухи с неё сварим… Пойдём!
Сладкую ушицу с лавровым листом. А дяде Феде не дадим, пускай попросит потом.
Ночью не спалось Федору. А утром ударили бубны, завизжала резная дудка под названием зурна, поднялась из-под грузовика пыль столбом, и покатилась с одного края станицы на другой невиданная, разноцветная и разноязыкая, свадьба. Привёз жених целую машину родни с национальными инструментами. Русская гармошка там тоже трудилась, но где ж ей перекричать зурну!
Федор лежал ещё в кровати, а кума Дуська распахнула окно и долго высматривала вдоль улицы.
— Не по-нашему как-то, — сказала она. — Из-за границы, что ль, пошло этак?
Станичные мальчишки бежали вслед грузовику, подпрыгивали на пыльной дороге и кричали на разные голоса:
— Армянская свадьба! Армянская свадьба! Дядя Ашот женится!
Вот так. В таком, значит, разрезе. Дядя Ашот женится.
Они так азартно взбивали босыми пятками пыль, так дружно и радостно орали, что Федор всерьёз заревновал. Было в их криках какое-то пристрастие, вроде бы они любили дядю Ашота.
То, что дядя Ашот им свой человек — без очков видно. Катал он всю эту ребятню на машине не один раз и ещё покатает — не сегодня, так завтра. И любят они его за то, что он шофёр, нужный человек и пьяным по улице не ходил, не пугал никого. За то ещё, что дрова привёз тётке Нюшке бесплатно, как теперь явствует… Деньги-то он берет, конечно, но — с разбором…
В общем, приезжий, ненашенский парень с Шаумянского перевала, из-за горы Индюк, под которой немцев остановили в сорок третьем, рвущихся к Туапсе… Ненашенский, но свой. Так получается на сегодняшний день. А ты, Федор, здешний родом…
Да, но как же теперь с Нюшкой быть? Вроде бы она ни при чём? Машина там без всякого натурального расчёта разгружалась?
Может, и так, но все равно дура, если не знает, откуда дитя взяла!
Тоска на душе какая-то. С детей и спрос малый. А вот за что Ксана эту образину полюбила? Золотоволосая секретарша с городскими замашками могла бы и не такого шоферюгу заарканить…
Вопросов возникало так много, что Федор не улежал в кровати, решил умыться, а заодно выдернуть из алычи тот железный костыль, что сам заколачивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Смотрели заграничный фильм «Похитители велосипедов». Целых два часа мельтешило на экране грязноватое бельё на верёвках — стирали за границей, видать, плоховато, поскольку никто не проявлял заботы о коммунальных услугах и работе прачечных. Мать за такую стирку не сказала бы доброго слова… Ещё можно было сделать вывод из картины, что смысл жизни — велосипед, а может, и вообще — пятое колесо. Картина, одним словом, показалась чересчур длинной, Федор намучился около Ксаны.
Потом вышли из клуба. Ночка выпала непроглядно-чёрная, с полным ассортиментом созвездий, а Млечного Пути Федор не приметил, не до того было.
Ну, до чего же ушлые эти современные девки!
Все надежды у него строились на том, что уведёт он её к речке, в темноту. Расскажет про весёлую большую жизнь, расхвалит все те заманчивые подробности насчёт круглого аквариума и современного интерьера, которые самому порядочно надоели. В заключение можно ещё подкинуть что-нибудь зовущее вдаль: «Ксаночка, давай уедем далеко-далеко…» Знал ведь из практики, на какую наживку легче всего клюёт этакая шемайка!
Ну, локоток, верно, Ксана ему доверила, а к речке и в темноту не пошла.
С полчаса стоял с нею в проулке. Чуть потянется всерьёз, она каким-то вопросительным знаком тут же вывернется, засмеётся и — шажок назад.
— Да ты что, деревенская, что ли? — разозлился Федор. Он бил в самое уязвимое. — Боишься?
— Ничего я не боюсь, Федя, — сказала она доверчиво и рукой шелковисто по щеке ему провела, как парикмахерша. — Чего бояться, парень ты неплохой… А выросла я в городе, все это знаю получше тебя. Только отец с матерью из этих мест, и мне здесь нравится. Потупилась и задумалась коротко.
— Ничего я не боюсь, Федя, — повторила как бы про себя. — Только я замуж выхожу через три дня. Вот вернётся из Краснодара Ашот, и свадьбу играть будем.
Приходи, а?
Ещё чего недоставало! «Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты…»
Да. И по щеке, значит, не постеснялась провести ладошкой, как городская парикмахерша. Отбрила, да ещё и проверила: чисто ли?
После он уж и не помнил, как довёл её до дома. Сказал на прощание:
— Ну и гадюка ж ты! Сроду таких не видел!
— Да и я ведь таких не часто встречала! — рассмеялась Ксана. — Хороший ты парень, Федька, нашенский, только уж очень быстрый! Гляди, не закружись в аквариуме-то… И не злись, пожалуйста.
Хотел он сказать что-то такое насчёт жениха — как же, мол, так? По какому такому случаю? — да не стал унижаться. Кто его знает, может, Ашот и верно неплохой парень? Может, он в каком-нибудь автодорожном институте заочник? Сейчас много таких развелось — с виду одно, в натуре — совсем другое. Спросил только, не скрывая растерянности:
— Что ж он?… Хороший?
Ксана помолчала немного, а потом сказала тихо, посемейному как-то, вроде Федор ей братом приходился:
— Не знаю… Не скажу, Федя, а только уж больше года смотрю на него, и… Знаешь, Федя, с ним всю жизнь прожить можно, а мне лучше и не надо.
Федора пробрала дрожь от этих её слов, от того, как сказаны были они — из души в душу, не ожидая и даже не боясь никакого подвоха с его стороны.
Мурашки побежали, хотя ночь тёплая обнимала со всех сторон.
«Любит-то как, а! До того, значит, любит, что и с чужим парнем в кино пошла, потому что ей ничего опасного в этом кино… Наплевать ей и на велосипеды и на попутчика!»
Будто обокрали догола Федора, а кто и когда — чёрт их знает!
И вот третий день лежал Федор в сарае, все размышлял о жизни. Ничего хорошего не приходило на ум. Только романс этот дурацкий засел в башке, никак не выветривался.
Дурить, конечно, легко. Приятно даже. Но прочности никакой же нету. Прочности хочется…
Вчера перед заходом солнца прибегал Федька-младший хвалиться первой удачей. Принёс в малом ведёрке сонного голавчика с прорванной губой. Видно, не сумели мальчишеские руки управиться с вёрткой рыбёшкой, по-хозяйски снять с крючка в первый раз.
— А самый большой усач сорвался у меня, — сказал он.
— Самая большая рыба, она всегда, брат, срывается, — вздохнул Федор.
— Мамка велела его кошке бросить… — погрустнел рыболов и пристально посмотрел на взрослого человека, посуди, мол, как это называть?
— Кого — бросить?
— Этого голавчика.
Федор отвернулся к плетнёвой стене, равнодушно хмыкнул:
— Ну и брось, делов-то…
К счастью, в этот момент кума Дуська пришла за щепками на растопку печи.
— Чего, чего сказал-то! — обиделась она не на шутку, расшвыривая поленницу, выбирая лучинки посуше, — Человек же рыбу поймал! — и повела Федьку в хату. — Пойдём, родимый, счас ухи с неё сварим… Пойдём!
Сладкую ушицу с лавровым листом. А дяде Феде не дадим, пускай попросит потом.
Ночью не спалось Федору. А утром ударили бубны, завизжала резная дудка под названием зурна, поднялась из-под грузовика пыль столбом, и покатилась с одного края станицы на другой невиданная, разноцветная и разноязыкая, свадьба. Привёз жених целую машину родни с национальными инструментами. Русская гармошка там тоже трудилась, но где ж ей перекричать зурну!
Федор лежал ещё в кровати, а кума Дуська распахнула окно и долго высматривала вдоль улицы.
— Не по-нашему как-то, — сказала она. — Из-за границы, что ль, пошло этак?
Станичные мальчишки бежали вслед грузовику, подпрыгивали на пыльной дороге и кричали на разные голоса:
— Армянская свадьба! Армянская свадьба! Дядя Ашот женится!
Вот так. В таком, значит, разрезе. Дядя Ашот женится.
Они так азартно взбивали босыми пятками пыль, так дружно и радостно орали, что Федор всерьёз заревновал. Было в их криках какое-то пристрастие, вроде бы они любили дядю Ашота.
То, что дядя Ашот им свой человек — без очков видно. Катал он всю эту ребятню на машине не один раз и ещё покатает — не сегодня, так завтра. И любят они его за то, что он шофёр, нужный человек и пьяным по улице не ходил, не пугал никого. За то ещё, что дрова привёз тётке Нюшке бесплатно, как теперь явствует… Деньги-то он берет, конечно, но — с разбором…
В общем, приезжий, ненашенский парень с Шаумянского перевала, из-за горы Индюк, под которой немцев остановили в сорок третьем, рвущихся к Туапсе… Ненашенский, но свой. Так получается на сегодняшний день. А ты, Федор, здешний родом…
Да, но как же теперь с Нюшкой быть? Вроде бы она ни при чём? Машина там без всякого натурального расчёта разгружалась?
Может, и так, но все равно дура, если не знает, откуда дитя взяла!
Тоска на душе какая-то. С детей и спрос малый. А вот за что Ксана эту образину полюбила? Золотоволосая секретарша с городскими замашками могла бы и не такого шоферюгу заарканить…
Вопросов возникало так много, что Федор не улежал в кровати, решил умыться, а заодно выдернуть из алычи тот железный костыль, что сам заколачивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33