— Звёздочка, она большой точности требует в разметке, а они оба малограмотные. Матюкаться будут, а при этом деле ругань — сам знаешь. Клянут, черти, все напропалую!
— Оно так всегда и бывает, — сказал Ухналь. — Отыми дармоеда от казённого корыта, он тебе наговорит! Да, а насчёт звёздочки ты верно! С виду простая штука, а вот разметить её — целая наука. Я тоже мучился попервам, к учителю черчения ходил. Чуть перекосишь один уголок, и пропало дело — все остальные тоже поведёт на сторону. Тогда её только выкрасить да выбросить, новую делать. Вся работа насмарку… В станицу-то надолго?
— Не знаю ещё… — сказал Федор уклончиво, удивляясь во второй раз тому, что не может сказать прямо этому старику то, что запросто говорил куме Дуське и горбоносому Ашоту про станицу.
Грузовая машина пропылила к станции, Федор без сожаления проводил её глазами и встал. Ухналь тоже поднялся, трудно разгибая спину.
— Мне тоже пора, — сказал он, морщась от боли в костях. — Ещё надо пару вязанок нарезать, вечером подвода придёт. Так ты заходи! Свои вроде…
17
Федор взял чемодан и, проводив старика, пошёл медленно, как бы нехотя к станице. Шёл, помахивая кепкой, и сам ещё не знал — окончательно возвращается или до вечера только, переждать зной.
С откоса на станицу смотреть не стал, чтобы не бередить души, а на кладке остановился, понаблюдать за удилищем, торчавшим давеча из-за куста.
Удилище почему-то лежало на плаву, тихо покачивалось, а поплавка отсюда не видно было.
За кустиками шевельнулось.
— Дядя Фе-е-едя! — позвал слабый, плаксивый голос.
Знакомый голос, меньшого Федьки.
— Рыбу, что ли, поймал? — крикнул Федор.
— Не-е-е!…
Мальчонка захныкал громче.
Федор миновал кладку, обошёл по хрустящему галечнику раскидистый куст с молодой листвой и сразу разглядел, что леска с поплавком запуталась в том самом остропером кустике куги, над которым во сне он видел глазастых стрекоз.
— Зацепился? — спросил Федор участливо.
— Ага… — кивнул как-то нерешительно парнишка. Он сидел неловко, горбясь, схватившись обеими ручонками за босую ступню.
— Чего ты, Федя? — насторожился Федор.
— Вот… — Малец упёрся коленом в подбородок и, чуть вывернув в щиколотке ступню, положил на колено.
Разжал пальцы нерешительно. — Вот…
По белой, сильно промытой коже ступни медленно расплывались алые струйки крови. Рваная, глубокая рана полукружьем развалила маленькую пятку. Порез случился давно, края раны отмокли в воде и побелели.
— Как же ты так? — ахнул Федор, присаживаясь рядом на корточки. — Ракушкой?
Он выхватил из кармана носовой платок, но платок оказался грязный, прокуренный. Федор сорвал молодой лопушок, потом вспомнил, что в чемодане лежит тёткино вафельное полотенце.
— Мы сейчас… Ты не тушуйся, мы сейчас это… — бормотал Федор, не очень умело, но быстро справляясь с полотенцем, осторожно накладывая зелёный мокрый лопух на рану.
— Больно?
— Не-е-е… — соврал малец, не закрывая испуганного рта.
— Как же ты, брат… Отцепить, значит, хотел? И — на ракушку?
Мальчонка всхлипнул:
— Не-е… Тут какой-то дурак бутылку разбил… Вон!
Федька только недавно освоил эту трудную букву «р», и слово у него вышло с нажимом: дур-р-рак. Федор обнял колени и медленно осел на землю.
— Какой-то дур-рак… — оправдываясь, ещё протянул мальчуган и, не сдерживая при взрослом ни боли, ни обиды, заревел как следует.
Федор достал было папиросы, глянул на мятую пачку отрешённо и снова сунул в карман. Будто вспомнив что-то, заступил в воду и достал стеклянное донышко с оскаленными краями. Забил его каблуком в илистый берег, затромбовал галькой.
Мальчишка с любопытством смотрел на него, хныкал тише.
— Вон ещё! — указал он пальцем.
Осколков на берегу было много, крупных и мелких, всех не соберёшь. Но Федор подобрал ещё две-три стекляшки, только для того, чтобы не смотреть на мальчишку.
Мальчишку надо нести домой. Дело там не шуточное, как бы заражения не получилось… Мальчишку надо брать на руки, а куда чемодан?
Федька-маленький моргал мокрыми ресницами, ждал чего-то от взрослого человека… Ясно, с такой ногой идти он не мог, но дядя Федя — хороший, он и стекляшки прибрал, теперь о них уж никто не порежется.
Федор смотрел на чемодан, распахнувший свою пустоту до самого дна. Этакое бессмысленное хайло, влекущее человека в дорогу.
Совсем пустой чемодан… А рядом сидит мальчишка. Федька-маленький.
Бутылку здесь разбил о камни один дурак на прошлой неделе…
И куда же он теперь движется, тот человек?
Федор вдруг схватил чемодан обеими руками и, не закрывая, запустил над водой. Фанерный короб перевернулся неловко и плюхнулся на самой середине. Поплыл по кругу медленно, чуть покачиваясь.
Плыви, сволочь!
Федор склонился к малому.
— Хватайся за шею, сынок.
Как-то так вырвалось нечаянно и само по себе: сынок. Федор этого вроде бы и сам не заметил. Подхватил под коленки, глянул ещё на удочку (надо бы отцепить, да не время) и понёс мальца по крутому скату к тропе.
— А ты, брат, ничего, храбрый, — бормотнул он.
Зрело смутное, очень важное решение в голове, в сердце Федора. Оно пугало своей неожиданной силой и бесповоротностью, тем, что после Федору уже не будет возврата.
Сказать или не сказать?
Руки мальчишечьи крепко обвивались на шее, и Федор расслышал даже, как бьётся под рубашонкой маленькое, птичье сердце пострадавшего человека.
Как ему это скажешь?
А просто. Вот так, чуть отклонить голову, заглянуть в глаза и сказать как можно спокойнее: «А знаешь, Федюшка…»
— Сейчас перевяжут нас в больнице, и домой пойдём, — сказал Федор, стискивая локтем худенькие колени.
— Пойдём домой… — кивнул тот согласно. — А мамка не заругает?
— Нет. Мы хорошо будем жить с тобой, верно? — изо всех сил сдерживая в себе немой крик, сказал Федор. Мальчишка жадно и доверчиво вздохнул:
— Ты… у нас будешь жить?
— Ага.
И тут уж вовсе неожиданно сорвалось, как жалоба, будто с вышки — в воду:
— Мне больше негде… Я — твой отец, Федя.
Все застонало, завыло в душе Федора. А мальчишеские руки расслабли, Федька даже отклонился чуть-чуть, пытаясь со стороны глянуть на этого взрослого, очень уж странного человека. Сопнул недоверчиво:
— Тебя же… на войне убили?
— Никто меня не убивал, Федя, просто далеко я ездил, — скороговоркой оправдался взрослый человек. И почувствовал, что ничего этой скороговоркой не объяснил, а только удивил меньшого.
— Они меня только в плен взяли, и я без вести пропал, понимаешь? — добавил Федор. — Дело житейское.
Не с одним такое…
Младший Федька не спешил прижиматься, смотрел со стороны, и брови его смешно сдвинулись к переносице.
— А чего же ты… сразу не сказался?
Федор усмехнулся вымученно:
— А не знал, примете ль?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Оно так всегда и бывает, — сказал Ухналь. — Отыми дармоеда от казённого корыта, он тебе наговорит! Да, а насчёт звёздочки ты верно! С виду простая штука, а вот разметить её — целая наука. Я тоже мучился попервам, к учителю черчения ходил. Чуть перекосишь один уголок, и пропало дело — все остальные тоже поведёт на сторону. Тогда её только выкрасить да выбросить, новую делать. Вся работа насмарку… В станицу-то надолго?
— Не знаю ещё… — сказал Федор уклончиво, удивляясь во второй раз тому, что не может сказать прямо этому старику то, что запросто говорил куме Дуське и горбоносому Ашоту про станицу.
Грузовая машина пропылила к станции, Федор без сожаления проводил её глазами и встал. Ухналь тоже поднялся, трудно разгибая спину.
— Мне тоже пора, — сказал он, морщась от боли в костях. — Ещё надо пару вязанок нарезать, вечером подвода придёт. Так ты заходи! Свои вроде…
17
Федор взял чемодан и, проводив старика, пошёл медленно, как бы нехотя к станице. Шёл, помахивая кепкой, и сам ещё не знал — окончательно возвращается или до вечера только, переждать зной.
С откоса на станицу смотреть не стал, чтобы не бередить души, а на кладке остановился, понаблюдать за удилищем, торчавшим давеча из-за куста.
Удилище почему-то лежало на плаву, тихо покачивалось, а поплавка отсюда не видно было.
За кустиками шевельнулось.
— Дядя Фе-е-едя! — позвал слабый, плаксивый голос.
Знакомый голос, меньшого Федьки.
— Рыбу, что ли, поймал? — крикнул Федор.
— Не-е-е!…
Мальчонка захныкал громче.
Федор миновал кладку, обошёл по хрустящему галечнику раскидистый куст с молодой листвой и сразу разглядел, что леска с поплавком запуталась в том самом остропером кустике куги, над которым во сне он видел глазастых стрекоз.
— Зацепился? — спросил Федор участливо.
— Ага… — кивнул как-то нерешительно парнишка. Он сидел неловко, горбясь, схватившись обеими ручонками за босую ступню.
— Чего ты, Федя? — насторожился Федор.
— Вот… — Малец упёрся коленом в подбородок и, чуть вывернув в щиколотке ступню, положил на колено.
Разжал пальцы нерешительно. — Вот…
По белой, сильно промытой коже ступни медленно расплывались алые струйки крови. Рваная, глубокая рана полукружьем развалила маленькую пятку. Порез случился давно, края раны отмокли в воде и побелели.
— Как же ты так? — ахнул Федор, присаживаясь рядом на корточки. — Ракушкой?
Он выхватил из кармана носовой платок, но платок оказался грязный, прокуренный. Федор сорвал молодой лопушок, потом вспомнил, что в чемодане лежит тёткино вафельное полотенце.
— Мы сейчас… Ты не тушуйся, мы сейчас это… — бормотал Федор, не очень умело, но быстро справляясь с полотенцем, осторожно накладывая зелёный мокрый лопух на рану.
— Больно?
— Не-е-е… — соврал малец, не закрывая испуганного рта.
— Как же ты, брат… Отцепить, значит, хотел? И — на ракушку?
Мальчонка всхлипнул:
— Не-е… Тут какой-то дурак бутылку разбил… Вон!
Федька только недавно освоил эту трудную букву «р», и слово у него вышло с нажимом: дур-р-рак. Федор обнял колени и медленно осел на землю.
— Какой-то дур-рак… — оправдываясь, ещё протянул мальчуган и, не сдерживая при взрослом ни боли, ни обиды, заревел как следует.
Федор достал было папиросы, глянул на мятую пачку отрешённо и снова сунул в карман. Будто вспомнив что-то, заступил в воду и достал стеклянное донышко с оскаленными краями. Забил его каблуком в илистый берег, затромбовал галькой.
Мальчишка с любопытством смотрел на него, хныкал тише.
— Вон ещё! — указал он пальцем.
Осколков на берегу было много, крупных и мелких, всех не соберёшь. Но Федор подобрал ещё две-три стекляшки, только для того, чтобы не смотреть на мальчишку.
Мальчишку надо нести домой. Дело там не шуточное, как бы заражения не получилось… Мальчишку надо брать на руки, а куда чемодан?
Федька-маленький моргал мокрыми ресницами, ждал чего-то от взрослого человека… Ясно, с такой ногой идти он не мог, но дядя Федя — хороший, он и стекляшки прибрал, теперь о них уж никто не порежется.
Федор смотрел на чемодан, распахнувший свою пустоту до самого дна. Этакое бессмысленное хайло, влекущее человека в дорогу.
Совсем пустой чемодан… А рядом сидит мальчишка. Федька-маленький.
Бутылку здесь разбил о камни один дурак на прошлой неделе…
И куда же он теперь движется, тот человек?
Федор вдруг схватил чемодан обеими руками и, не закрывая, запустил над водой. Фанерный короб перевернулся неловко и плюхнулся на самой середине. Поплыл по кругу медленно, чуть покачиваясь.
Плыви, сволочь!
Федор склонился к малому.
— Хватайся за шею, сынок.
Как-то так вырвалось нечаянно и само по себе: сынок. Федор этого вроде бы и сам не заметил. Подхватил под коленки, глянул ещё на удочку (надо бы отцепить, да не время) и понёс мальца по крутому скату к тропе.
— А ты, брат, ничего, храбрый, — бормотнул он.
Зрело смутное, очень важное решение в голове, в сердце Федора. Оно пугало своей неожиданной силой и бесповоротностью, тем, что после Федору уже не будет возврата.
Сказать или не сказать?
Руки мальчишечьи крепко обвивались на шее, и Федор расслышал даже, как бьётся под рубашонкой маленькое, птичье сердце пострадавшего человека.
Как ему это скажешь?
А просто. Вот так, чуть отклонить голову, заглянуть в глаза и сказать как можно спокойнее: «А знаешь, Федюшка…»
— Сейчас перевяжут нас в больнице, и домой пойдём, — сказал Федор, стискивая локтем худенькие колени.
— Пойдём домой… — кивнул тот согласно. — А мамка не заругает?
— Нет. Мы хорошо будем жить с тобой, верно? — изо всех сил сдерживая в себе немой крик, сказал Федор. Мальчишка жадно и доверчиво вздохнул:
— Ты… у нас будешь жить?
— Ага.
И тут уж вовсе неожиданно сорвалось, как жалоба, будто с вышки — в воду:
— Мне больше негде… Я — твой отец, Федя.
Все застонало, завыло в душе Федора. А мальчишеские руки расслабли, Федька даже отклонился чуть-чуть, пытаясь со стороны глянуть на этого взрослого, очень уж странного человека. Сопнул недоверчиво:
— Тебя же… на войне убили?
— Никто меня не убивал, Федя, просто далеко я ездил, — скороговоркой оправдался взрослый человек. И почувствовал, что ничего этой скороговоркой не объяснил, а только удивил меньшого.
— Они меня только в плен взяли, и я без вести пропал, понимаешь? — добавил Федор. — Дело житейское.
Не с одним такое…
Младший Федька не спешил прижиматься, смотрел со стороны, и брови его смешно сдвинулись к переносице.
— А чего же ты… сразу не сказался?
Федор усмехнулся вымученно:
— А не знал, примете ль?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33