Все поэты хотят выебать бабу. Даже не важно какую. Прямо пиздострадальцы какие-то, ей-богу, гетеросексуальные маньяки. И ничего другого им не надо. А как же цепи, розги, хлысты, наручники, игрища с переодеванием, допустим, растление малолетних, наконец? Где весь этот задор чувственной души?.. Даже сам Александр Сергеевич Пушкин в этом смысле производит удручающее впечатление, становится обидно за гения. Злоебучесть его была столь же заурядна и несла в себе такой же заряд здоровой спортивности, как у какого-нибудь лихого гусарского поручика, рубаки и пьяницы. Секс для него был не более чем физиологическим процессом, включающим в себя определенное количество фрикций с последующим семяизвержением, и поводом похвастаться перед очередной барышней-крестьянкой своим смуглым членом.
Не более того-с.
С прыткостью почти анекдотической устремлялся он по зову своего либидо, чтобы поскорее кому-нибудь засадить. Почесаться. Не нужно было быть солнцем русской поэзии, чтобы соблазнять перезрелых помещиц из замшелых имений Псковской губернии, пейзанок и вольных актерок. Этим в то время мог похвастаться любой капитан-исправник или коллежский регистратор. И никакой тебе утонченности, кроме перемигивания на балах с новой любовницей.
А может, женщины другого ждали от Поэта?..
Может, их прикалывало втроем с француженкой-гувернанткой или с кучером Гришкой? Может, кто-то из них хотел, чтобы ее высекли на конюшне, как провинившуюся сенную девку? Или самой высечь пылкого арапа, переодевшись в бразильянскую плантаторшу… А слабо было тебе, брат Пушкин, с дворовым мальчиком? А потом написать об этом вдохновенную оду?
Слабо.
Одна унылая ебля. Так и довели его до дуэли бабы – жена и свояченица Финкельмон. Да что дуэль! В дуэли хоть какой-то пафос есть, а у остальных? Тут тебе и сифилис, тут тебе и гонорея, и алкоголизм. Рубцова, говорят, вообще задушила по пьяни ревнивая любовница – вот смерть, достойная русского поэта.
Маяковский, пожалуй, единственный, кто попытался выйти за рамки обыденности, живя втроем с Бриками. Но история эта, вместо того чтобы послужить возбуждающим примером создания крепкой шведской семьи, была опошлена местечковой расчетливостью супругов и по-гимназически истеричными выходками самого Владимира Владимировича, который из нашего далека в роли третьего выглядит просто лысым мудаком.
Есенин, будучи натурой буйной и страстной, мог бы стать апологетом русского садомазохизма, если бы не остался до конца дней своих заурядным крестьянином, каких много до и после него погубил Город. Дальше пьяных дебошей с проститутками его фантазия не шла.
А вот Блок вообще отказался от плотских утех. Бог знает почему. Может, был онанистом и любил смотреть, а может, тайком бегал по солдаткам и блядям-чухонкам из закопченных клоповников Петербургской стороны, зачерпывал с самого дна. Или безответно любил Андрея Белого, представляя его в страусовых перьях и с длинным мундштуком в пальцах… Коим воздержанием и довел супругу до откровенного блядства.
А Артюр Рембо? Я так и не понял, трахались они с Полем Верленом или нет. Если трахались, то почему поэт, с безудержной отвагой бальзаковского отверженного клеймивший аристократию, буржуазию, скопидомных крестьян, чумазых рабочих, напустившийся даже на самого Иисуса Христа, так ничего и не сказал о своей любви? Только редкие стихи о женщинах, написанные со всей раздражительностью латентного гомосексуалиста, указывают на его ориентацию.
Но где же твое мужество, Рембо?
Где твой похуизм, которым восхищался даже похуистичнейший Генри Миллер?
Да, наверное, и не было никакого мужества и похуизма, а была только талантливая ворчливость озлобленного маргинала, всю жизнь мечтавшего заработать как можно больше денег.
Шекспир тоже был хорош, ебясь с каким-то златокудрым герцогом-театралом и слагая в то же время насквозь лживые сонеты в честь некрасивой, но якобы горячо любимой им дамы.
Мир так и не дождался от него честных и глубоких «Ромео и Тибальда».
Оскар Уайльд тоже долго морочил всем голову своими парадоксами, но в итоге оказался смелее всех, по крайней мере оставив нам «Золотого мальчика».
Хорошо начинал Эдичка Лимонов, прямо душа радовалась за его Манфреда и Зигфрида, но довела его до ручки Америка, сделала из него страдальца, и снесло у чувака крышу на почве Великой России. А из России ни хрена, кроме стонов народных, не выжмешь… Складывается такое впечатление, что все поэты – самовлюбленные ослы, мучительно пытающиеся казаться умнее, добрее и честнее, гражданственнее, что ли, чем они есть на самом деле.
Но особенно в этом смысле умиляют меня барды. Они вообще ни о чем таком не поют. Забавный пример полинезийского табу, распространившегося среди тонких интеллектуалов на просторах Среднерусской возвышенности. Генерация идеальных евнухов для гаремов, даже оскоплять не надо. Их трудно заподозрить в чем-либо, особенно в какой бы то ни было сексуальной ориентации. Иногда задумываешься: а может, они не от мира сего? Живут и творят за гранью добра и зла? Эдакие Франциски Ассизские с гитарами, только что стигматов нету, не удостоил пока Господь. Хотя, на мой взгляд, тот же Сергей Никитин уже вполне заслужил. Правда, непонятно, как он со стигматами будет играть на гитаре, радовать и поучать нас, грешных, но сам факт этот, учитывая все спетое Сергеем Яковлевичем, я думаю, никого бы не удивил.
Асексуальность российских бардов по степени безысходного величия сравнима разве что с личной жизнью Гитлера и Сталина, которые, может быть, и ебались, но как-то скромно, не напоказ, по-государственному.
На концертах и тусовках уши закладывает от звона ржавых вериг бардовских комплексов. В измученной чужим воздержанием душе сами собой складываются строки:
С тобою что-то происходит,
В тебя мой старый член не входит,
А входят в праздной суете
Разнообразные, не те…
Или:
И только ты кричала,
Кричала, кричала
И головой стучала
Любви печальной в такт.
А после говорила: –
Начнемте все сначала,
Начнемте все сначала,
Любимый мой, итак!..
Мне уже стыдно быть бардом и поэтом.
Однако надо успокаивать Крюгера. Он сидит в напряженной позе и тупо смотрит на гитару. На лице его написано отчаяние: ну как же, только он меня зауважал, а я оказался гомосексуалистом. Бедный Крюгер!.. Заебанный жизнью русский поэт. Вильгельм Карлович Кюхельбекер первой половины двадцать первого века, такой же несносный идеалист. Не бойся, mein Liber, не нужен мне твой тощий немецкий зад.
Вера сидит в покорном ожидании нашего отъезда.
Что ждет ее впереди?
Чем это все кончится?
А хрен его знает.
– Ну ладно, – говорю я, – все это были шуточки. А напоследок я спою песню о нас, настоящих мужиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Не более того-с.
С прыткостью почти анекдотической устремлялся он по зову своего либидо, чтобы поскорее кому-нибудь засадить. Почесаться. Не нужно было быть солнцем русской поэзии, чтобы соблазнять перезрелых помещиц из замшелых имений Псковской губернии, пейзанок и вольных актерок. Этим в то время мог похвастаться любой капитан-исправник или коллежский регистратор. И никакой тебе утонченности, кроме перемигивания на балах с новой любовницей.
А может, женщины другого ждали от Поэта?..
Может, их прикалывало втроем с француженкой-гувернанткой или с кучером Гришкой? Может, кто-то из них хотел, чтобы ее высекли на конюшне, как провинившуюся сенную девку? Или самой высечь пылкого арапа, переодевшись в бразильянскую плантаторшу… А слабо было тебе, брат Пушкин, с дворовым мальчиком? А потом написать об этом вдохновенную оду?
Слабо.
Одна унылая ебля. Так и довели его до дуэли бабы – жена и свояченица Финкельмон. Да что дуэль! В дуэли хоть какой-то пафос есть, а у остальных? Тут тебе и сифилис, тут тебе и гонорея, и алкоголизм. Рубцова, говорят, вообще задушила по пьяни ревнивая любовница – вот смерть, достойная русского поэта.
Маяковский, пожалуй, единственный, кто попытался выйти за рамки обыденности, живя втроем с Бриками. Но история эта, вместо того чтобы послужить возбуждающим примером создания крепкой шведской семьи, была опошлена местечковой расчетливостью супругов и по-гимназически истеричными выходками самого Владимира Владимировича, который из нашего далека в роли третьего выглядит просто лысым мудаком.
Есенин, будучи натурой буйной и страстной, мог бы стать апологетом русского садомазохизма, если бы не остался до конца дней своих заурядным крестьянином, каких много до и после него погубил Город. Дальше пьяных дебошей с проститутками его фантазия не шла.
А вот Блок вообще отказался от плотских утех. Бог знает почему. Может, был онанистом и любил смотреть, а может, тайком бегал по солдаткам и блядям-чухонкам из закопченных клоповников Петербургской стороны, зачерпывал с самого дна. Или безответно любил Андрея Белого, представляя его в страусовых перьях и с длинным мундштуком в пальцах… Коим воздержанием и довел супругу до откровенного блядства.
А Артюр Рембо? Я так и не понял, трахались они с Полем Верленом или нет. Если трахались, то почему поэт, с безудержной отвагой бальзаковского отверженного клеймивший аристократию, буржуазию, скопидомных крестьян, чумазых рабочих, напустившийся даже на самого Иисуса Христа, так ничего и не сказал о своей любви? Только редкие стихи о женщинах, написанные со всей раздражительностью латентного гомосексуалиста, указывают на его ориентацию.
Но где же твое мужество, Рембо?
Где твой похуизм, которым восхищался даже похуистичнейший Генри Миллер?
Да, наверное, и не было никакого мужества и похуизма, а была только талантливая ворчливость озлобленного маргинала, всю жизнь мечтавшего заработать как можно больше денег.
Шекспир тоже был хорош, ебясь с каким-то златокудрым герцогом-театралом и слагая в то же время насквозь лживые сонеты в честь некрасивой, но якобы горячо любимой им дамы.
Мир так и не дождался от него честных и глубоких «Ромео и Тибальда».
Оскар Уайльд тоже долго морочил всем голову своими парадоксами, но в итоге оказался смелее всех, по крайней мере оставив нам «Золотого мальчика».
Хорошо начинал Эдичка Лимонов, прямо душа радовалась за его Манфреда и Зигфрида, но довела его до ручки Америка, сделала из него страдальца, и снесло у чувака крышу на почве Великой России. А из России ни хрена, кроме стонов народных, не выжмешь… Складывается такое впечатление, что все поэты – самовлюбленные ослы, мучительно пытающиеся казаться умнее, добрее и честнее, гражданственнее, что ли, чем они есть на самом деле.
Но особенно в этом смысле умиляют меня барды. Они вообще ни о чем таком не поют. Забавный пример полинезийского табу, распространившегося среди тонких интеллектуалов на просторах Среднерусской возвышенности. Генерация идеальных евнухов для гаремов, даже оскоплять не надо. Их трудно заподозрить в чем-либо, особенно в какой бы то ни было сексуальной ориентации. Иногда задумываешься: а может, они не от мира сего? Живут и творят за гранью добра и зла? Эдакие Франциски Ассизские с гитарами, только что стигматов нету, не удостоил пока Господь. Хотя, на мой взгляд, тот же Сергей Никитин уже вполне заслужил. Правда, непонятно, как он со стигматами будет играть на гитаре, радовать и поучать нас, грешных, но сам факт этот, учитывая все спетое Сергеем Яковлевичем, я думаю, никого бы не удивил.
Асексуальность российских бардов по степени безысходного величия сравнима разве что с личной жизнью Гитлера и Сталина, которые, может быть, и ебались, но как-то скромно, не напоказ, по-государственному.
На концертах и тусовках уши закладывает от звона ржавых вериг бардовских комплексов. В измученной чужим воздержанием душе сами собой складываются строки:
С тобою что-то происходит,
В тебя мой старый член не входит,
А входят в праздной суете
Разнообразные, не те…
Или:
И только ты кричала,
Кричала, кричала
И головой стучала
Любви печальной в такт.
А после говорила: –
Начнемте все сначала,
Начнемте все сначала,
Любимый мой, итак!..
Мне уже стыдно быть бардом и поэтом.
Однако надо успокаивать Крюгера. Он сидит в напряженной позе и тупо смотрит на гитару. На лице его написано отчаяние: ну как же, только он меня зауважал, а я оказался гомосексуалистом. Бедный Крюгер!.. Заебанный жизнью русский поэт. Вильгельм Карлович Кюхельбекер первой половины двадцать первого века, такой же несносный идеалист. Не бойся, mein Liber, не нужен мне твой тощий немецкий зад.
Вера сидит в покорном ожидании нашего отъезда.
Что ждет ее впереди?
Чем это все кончится?
А хрен его знает.
– Ну ладно, – говорю я, – все это были шуточки. А напоследок я спою песню о нас, настоящих мужиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74