– Степанов! Андрей! Иди к нам!
Знакомый голос… Из принадлежащих тем, кто всегда наливает. Это хорошо. Расстегиваясь и отдуваясь, захожу в буфет. Опять какой-то знакомый голос:
– О, Степанов пришел… Споешь?
Спою, спою… Куда ж мне деваться? Как это, я – и без песни?! Нет, мне без песни никак нельзя!.. Вглядываюсь в лица и первый, кого узнаю, сидящий у входа с двумя девицами студенческого вида в очках – Крюгер!.. Ба! А он-то откуда здесь взялся? Я искренне рад.
– Крюгер! Как ты сюда добрался-то? Ты же спать лег!..
Крюгер глядит на меня с испугом, потом, видимо, узнает и тычет рукой на свободный стул:
– Садись… Нам сейчас выпить принесут…
И тут я понимаю, что он смертельно пьян. Вдрызг. Вдрабадан. Бесцветные водянистые глаза, как у меня, если бы я был Предателем Родины, смотрят в разные стороны, нос, как будто увеличившийся с утра в размерах, украшен замысловатыми узорами красных, синих и лиловых прожилок, похожих на топографическое изображение железнодорожных узлов и автомобильных развязок, волосы всклокочены… Девицы смотрят то на него, то на меня.
– Так ты не спал, что ли, Крюгер? – недоумеваю я.
– Андрюха! – мощный рык выпившего человека за спиной.
– Не-е-е, – крутит головой Крюгер, – а чего спать-то?.. Иванов позвонил, мы с ним опохмелились, а потом поехали…
– С Ивановым? Он тоже здесь?
– Здесь где-то… Пить будешь?
И Иванов здесь… Пиздец. Наверное, спит где-нибудь.
– А чего вы пьете?
– Чего пьем… – солидно отвечает Крюгер. – Водочку, конечно. А ты что, красненького хочешь?
– Вот только красненького мне сейчас не хватало… Мне бы коньячку.
– Ну, брат!..
– Ладно, я пойду поброжу здесь, пообщаюсь, попозже подойду… Барышни!
Я раскланиваюсь.
– Степанов, ну ты пить будешь?! – дружеский, но уже раздраженный вопль откуда-то из угла. Видимо, поклонник.
Иду, иду…
Я иду на зов, вглядываясь в лица сидящих. Почти всех когда-нибудь, где-нибудь видел – на концертах, на тусовках, на квартирниках, в лесах, – но имен, хоть убей, не помню. Выскакивают из памяти. Забываю через пять минут после знакомства. Некоторые, впрочем, вручают свои визитки, с которыми никогда не знаешь, что делать потом. Обнаружив на другой день в кармане и внимательно прочитав (как правило, менеджер чего-то там не пойми чего), честно пытаешься вспомнить – кто это?.. Так и не вспомнив, повертев в руке, выкидываешь в мусорное ведро… Бывало, подбежит в метро человек, радостно улыбаясь, крепко пожмет руку, заведет оживленный разговор: «Ну как ты? Когда будет концерт?.. Как там у Скородумова?..» – словно сто лет знакомы, а я стою и мучительно вспоминаю – кто такой… Лицо вроде помню, где-то видел, точно – видел, может, пили однажды после концерта, а где пили, когда, как зовут – хуй его знает!.. Старательно поддерживаешь разговор, как будто так и надо, похохатываешь, где нужно, избегая обращаться по имени, приглашаешь на концерт, предвкушая лишние сто рублей за билет, человек с радостью соглашается, сердечно благодарит, но потом, как правило, не приходит – то ли забыл, то ли на хуй ему это не нужно. Быстро прощаешься, выкрикивая на бегу: «Спешу, старик, спешу!» – и заскакиваешь в вагон… Потом облегченно вздыхаешь, так и не вспомнив.
Мне машут, кивают и улыбаются. Я машу, киваю и улыбаюсь. Некоторых даже помню по имени… Буфет – битком. Кто же в зале?.. Наверное, человек пятнадцать – двадцать, как обычно. Если не меньше… И пять выступающих. Если не больше… Я надеюсь, хоть Крюгер на сцену не полезет!.. До хуя, чувствую, я сегодня заработаю! Ох, Господи, Господи!.. Когда ж все это кончится?
Скоро в зал вообще никто не будет заходить, все будут торчать в буфете. А действительно, чего им там делать? Все эти песни они уже по сто раз слышали, они их наизусть знают. К тому же не любят платить за вход. Считают это нонсенсом. Думают, наверное, что для барда уже честь спеть для них. Два часа надрываться на сцене, чтобы только его кто-нибудь послушал… Впрочем, есть такие горе-барды, которые таким образом прикармливают публику, потому что иначе на них никто не пойдет.
Мне перед каждым концертом начинают названивать многочисленные знакомые, малознакомые и практически незнакомые любители бардовской песни и наглым тоном, словно делая мне одолжение, требуют, чтобы я вписал их в бесплатный список. Причем обязательно плюс с кем-то. Это до крайности заебывает, так и хочется послать на хуй и спросить: «А на Митяева, еб твою мать, ты тоже по спискам ходишь?» Или на каких-нибудь Мищуков… Небось платят, засранцы, как миленькие! А на меня можно и бесплатно сходить, я ведь святым духом питаюсь… Но все равно вписываешь, чтобы хоть видимость публики была в зале, и некоторые из вписанных всегда приносят с собой что-нибудь выпить. Таких вписать – святое дело! Но больше всего раздражают сорокалетние тусовщики-халявщики, которые летом так и рыскают по подмосковным лесам в поисках слетов и каким-то невероятным образом пронюхивают обо всех авторских концертах, сборищах и посиделках. От них никуда не спрячешься, хотя, утомившись, многие и пытаются. В лесах они всегда сидят у чужих костров, едят из чужих котлов, пьют чужую водку, их даже приходится гнать из собственной палатки, а в Москве они обязательно подсаживаются к тебе после концерта, на который приходят исключительно по списку, и строго начинают пенять на то, что ты там-то чего-то недотянул, там сбился, там перепутал слова, там – взял не тот аккорд, словно каждый из них – мой старый любимый консерваторский педагог Исаак Израилевич Гольденвейзер, удрученный моим неблестящим выступлением на Конкурсе пианистов им. П.И. Чайковского с Пятым концертом Рахманинова, в результате чего меня теперь вряд ли пригласят выступать с Нью-Йоркским филармоническим оркестром… И при этом вся эта пиздобратия угощается моим коньяком, который запивает моей колой, и курит мои сигареты… Они мне так надоели своим мудозвонством, что, как только начинается пиздеж, я говорю грозно: «Пить будешь? Тогда не пизди!» Эта крылатая фраза великолепно затыкает фонтаны их красноречия.
А однажды на мой концерт в «Повороте» пришло шесть зрителей. Я был в отчаянии, меня словно в жопу выебали. Я психанул, хотел плюнуть и уехать домой, но попался хороший человек, таможенник, который мигом накрыл для всех поляну, послал одного из алферовских юных вампиров за армянским коньяком, благо солнце уже село, уговорил меня остаться, и я устроил концерт прямо в буфете. Все прошло так славно, по-семейному… Даже Алферов явился на шум, отнял у меня гитару и спел несколько песен. Все остались очень довольны, а мне добрый таможенник на прощание дал еще триста рублей на тачку до дома… Домой я, конечно, добрался на метро, а на эти деньги потом жил неделю.
– Степанов, тебя не дозовешься!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74