Сейчас. Веки с лязгом захлопываются, прижимая к глазу камень.
Отец.
Да, ты единственный любимый единственный сын единственный наследник последний в роду пущенная кровь канал единственная ночь тот единственный, который связан, чтобы быть связанным. Удушливая боль в горле, душащие плевки, украшение самодельной искусственной травы сломанной травы. Лошадь без всадника канал начинает пузыриться. Пузырящиеся пузыри я единственный сын, потому что сын единственный. Заводи громовой конец. Хватит мрачной тоски. Содрать кожуру. Да аммиаком. Мое горло его единственный никчемный сын. Черно как железо. Оно тоже ржавеет. Ржавый и единственный. Да, теперь тебе конец и останется единственный любимый. Сломать рукоять ножа желтым под зеленым лезвия ночи черствый сухарь и шелк. На повороте канала. Стерва, ставшая черной. Сталь и мягкость. Я выковывать молот я кровь выковать этот лед. Ни руки. Газовая станция высокая и плоская. Стальное блюдо для моей единственной потери. Стекло как ты можешь песок? Глазное яблоко в воске. Сказать так. Сказать нет. Болтать я болтаю я растерт по сейчас. Бог и его слабости. Кокаин Христос. Сейчас. Задвижка. Что теперь закрыть? Магистральные трубы трубы магистральные проверить магистральный вентиль призыв отозвать проверить их нет задвижки. Теперь паяльная лампа. Занести сюда в список занести. Сталь стального пота nотока текущего вновь туда, где да. Бетонная трава серые побеги нет. Цены нет торговаться не о чем. Нет пари нет начальства нет доски с мелом нет продажи нет комнаты нет места нет знака нет символа ни следа холодного карболового лета. Один чтобы быть одному. Дрожь выворачивает меня наизнанку. Кружится голова. Связанный так чтобы так. Хорошо и вообще. Время о котором. Баржа. Стылый чугун. Вода в горячке. Слепорожденный единственный существующий сын. Нет обмена. Закрытый магазин у трещины в листе металла. Да и я знаю это то. Это все. Разве я сторож тебе своему? Все на борт. Чтобы видеть. Тот, кто дышит. К черту эти петли. Вот так. Заставить работать. Воздух тоже. Сдачи не надо. Комплименты чему. Воздух срочно. Теперь идти теперь возвращаться. Могу двигаться. Пойду. Должен идти.
Глава восемнадцатая
Лен поднялся по каменным ступеням, слушая эхо своих шагов. Он прошел по наружной галерее и остановился у двери. Она была приоткрыта. Он вошел. В квартире стояла тишина. В прихожей было темно. Из кухни пробивался узкий луч света.
– Пит?
Ответа не было. Лен прошел к кухонной двери и заглянул внутрь. Пит сидел в кресле, стоявшем у окна, лицом к двери, он был в рубашке без пиджака. Лен вошел в комнату. Положив руку на полку буфета, он пробарабанил пальцами какую-то дробь.
– Тайный посланник, – сказал Пит, улыбаясь.
– В каком смысле?
– Это другой вопрос, – сказал Пит. – Вообще-то я говорил о яхтах.
Он медленно положил руки на подлокотники.
– Они четкие, как свисток. Они уравновешенны и пропорциональны. Они логичны. Это единицы логики. Только на них и стоит смотреть в этом мире. Логика. Логика в водосточной трубе. Логика в зеленом листе.
Его бил озноб. Он вцепился в подлокотники кресла.
– Вирджиния намазалась губной помадой и ушла со своей подругой. У нее выходной. Я рад. Ее так легко испугать. А ты, значит, пришел? Переступил порог, наступил на коврик, вошел в эту комнату. Мне сейчас не до игры словами. Моя вера висит на волоске. Она вся перекошена. Что ж, примем как данность тот факт, что ты здесь. Я не буду тебя объявлять недействительным. В конце концов, я знаю, кто ты не. Это звучит вполне убедительно. Нет. Сказать, что я успокоился и у меня в мозгах все в порядке, нельзя. Наоборот, у меня там шарики с роликами так тесно сжаты, что проворачиваются с огромным трудом. Череп раскалывается. Но эту музыку я уважаю. Определенно. Ты можешь сказать, что если человек чувствует неизбежное приближение наваливающегося слабоумия, то надо найти в себе внутренние душевные силы, чтобы бороться с этой напастью. Скорее всего ты будешь прав. Но не сегодня. Я с трудом дошел от канала до дома. Мой разум чуть не сорвался с поводка. Он действовал сам, не спрашивал у меня разрешения. Его воля оказалась сильнее моей. Я больше ни за что не отвечаю. Интересно, это окончательно или что-то от былого еще осталось? Никаких навязчивых идей, только тяжелые потери. Мне это не нравится. Ты можешь пока за меня не молиться. Если ты вдруг повалишься передо мной на колени и станешь молиться, я буду смертельно оскорблен. Не хватало еще молиться обо мне, как о мертвом. Тебя это удивляет. Как ты смеешь воспринимать меня трупом? То-то же. На самом деле я живой, и во мне скрыты огромные возможности. Всю эту внутреннюю силу нужно только разбудить. Для этого нужна сила, которая может пробудить силу силой, ту силу, которая вызвала бы к жизни дьявола и создала бы его по своему образу и подобию. Как прошли твои переговоры? Ты где? Мои проблемы в том, что я представляю слишком большую ценность. Но это уже не твое дело.
Пит подмигнул правым глазом.
– Разговорился я что-то, как на клубной вечеринке. Жую слова, как белое мясо. Я тебя не вижу. С точки зрения хаоса ты несущественен и невещественен. Я – единственная логическая единица, известная тебе. Та самая, которую тебе лучше бы не знать. Но, конечно, я умею держать дистанцию. Дистанция – это такая детская игра. Может, ее придумали специально для меня. Где заканчивается дистанция? Я не могу не видеть фактов и не признавать их существование, тем не менее я вынужден признать, что преднамеренное искажение факта дистанции может быть очень привлекательным. Любить легче всего в детском саду. Тогда и саму жизнь можно было измерить портновским сантиметром. Но если даже и так, что с того? Миру плевать на все эти несоответствия. Эта мера может быть ложной или просто неуместной. Гордыня – это и есть неуместность, обостренная до гротеска. Относиться к ней с почтением – это самоубийство. Ты хотя бы это знал? Самоубийство по частям. Сначала ты разрезаешь себе веки. Берешь щипцы и выдираешь ногти с пальцев ног. Дальше остальное. Такой ход событий перестает быть событийным. Он становится методом, а в дальнейшем превращается в рутинную последовательность действий. Процедура оказывается на редкость простой, особенно когда процесс самоубийства уже запущен. Ты все еще здесь? Это потому, что самоубийство само по себе неуместно. Своей неконструктивностью оно может вогнать в слезы даже ночной горшок. Я в этом деле не участвую и не собираюсь. Я имею в виду как сами ночные горшки, так и эти процедуры. Я составляю их священное писание. Потом выкладываю скрижали перед ними. У меня есть намерение отречься от всех. Это случится, когда мое чувство расстояния подведет меня. Если я узнаю, что я был неправ, то отрекусь от всего и от всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Отец.
Да, ты единственный любимый единственный сын единственный наследник последний в роду пущенная кровь канал единственная ночь тот единственный, который связан, чтобы быть связанным. Удушливая боль в горле, душащие плевки, украшение самодельной искусственной травы сломанной травы. Лошадь без всадника канал начинает пузыриться. Пузырящиеся пузыри я единственный сын, потому что сын единственный. Заводи громовой конец. Хватит мрачной тоски. Содрать кожуру. Да аммиаком. Мое горло его единственный никчемный сын. Черно как железо. Оно тоже ржавеет. Ржавый и единственный. Да, теперь тебе конец и останется единственный любимый. Сломать рукоять ножа желтым под зеленым лезвия ночи черствый сухарь и шелк. На повороте канала. Стерва, ставшая черной. Сталь и мягкость. Я выковывать молот я кровь выковать этот лед. Ни руки. Газовая станция высокая и плоская. Стальное блюдо для моей единственной потери. Стекло как ты можешь песок? Глазное яблоко в воске. Сказать так. Сказать нет. Болтать я болтаю я растерт по сейчас. Бог и его слабости. Кокаин Христос. Сейчас. Задвижка. Что теперь закрыть? Магистральные трубы трубы магистральные проверить магистральный вентиль призыв отозвать проверить их нет задвижки. Теперь паяльная лампа. Занести сюда в список занести. Сталь стального пота nотока текущего вновь туда, где да. Бетонная трава серые побеги нет. Цены нет торговаться не о чем. Нет пари нет начальства нет доски с мелом нет продажи нет комнаты нет места нет знака нет символа ни следа холодного карболового лета. Один чтобы быть одному. Дрожь выворачивает меня наизнанку. Кружится голова. Связанный так чтобы так. Хорошо и вообще. Время о котором. Баржа. Стылый чугун. Вода в горячке. Слепорожденный единственный существующий сын. Нет обмена. Закрытый магазин у трещины в листе металла. Да и я знаю это то. Это все. Разве я сторож тебе своему? Все на борт. Чтобы видеть. Тот, кто дышит. К черту эти петли. Вот так. Заставить работать. Воздух тоже. Сдачи не надо. Комплименты чему. Воздух срочно. Теперь идти теперь возвращаться. Могу двигаться. Пойду. Должен идти.
Глава восемнадцатая
Лен поднялся по каменным ступеням, слушая эхо своих шагов. Он прошел по наружной галерее и остановился у двери. Она была приоткрыта. Он вошел. В квартире стояла тишина. В прихожей было темно. Из кухни пробивался узкий луч света.
– Пит?
Ответа не было. Лен прошел к кухонной двери и заглянул внутрь. Пит сидел в кресле, стоявшем у окна, лицом к двери, он был в рубашке без пиджака. Лен вошел в комнату. Положив руку на полку буфета, он пробарабанил пальцами какую-то дробь.
– Тайный посланник, – сказал Пит, улыбаясь.
– В каком смысле?
– Это другой вопрос, – сказал Пит. – Вообще-то я говорил о яхтах.
Он медленно положил руки на подлокотники.
– Они четкие, как свисток. Они уравновешенны и пропорциональны. Они логичны. Это единицы логики. Только на них и стоит смотреть в этом мире. Логика. Логика в водосточной трубе. Логика в зеленом листе.
Его бил озноб. Он вцепился в подлокотники кресла.
– Вирджиния намазалась губной помадой и ушла со своей подругой. У нее выходной. Я рад. Ее так легко испугать. А ты, значит, пришел? Переступил порог, наступил на коврик, вошел в эту комнату. Мне сейчас не до игры словами. Моя вера висит на волоске. Она вся перекошена. Что ж, примем как данность тот факт, что ты здесь. Я не буду тебя объявлять недействительным. В конце концов, я знаю, кто ты не. Это звучит вполне убедительно. Нет. Сказать, что я успокоился и у меня в мозгах все в порядке, нельзя. Наоборот, у меня там шарики с роликами так тесно сжаты, что проворачиваются с огромным трудом. Череп раскалывается. Но эту музыку я уважаю. Определенно. Ты можешь сказать, что если человек чувствует неизбежное приближение наваливающегося слабоумия, то надо найти в себе внутренние душевные силы, чтобы бороться с этой напастью. Скорее всего ты будешь прав. Но не сегодня. Я с трудом дошел от канала до дома. Мой разум чуть не сорвался с поводка. Он действовал сам, не спрашивал у меня разрешения. Его воля оказалась сильнее моей. Я больше ни за что не отвечаю. Интересно, это окончательно или что-то от былого еще осталось? Никаких навязчивых идей, только тяжелые потери. Мне это не нравится. Ты можешь пока за меня не молиться. Если ты вдруг повалишься передо мной на колени и станешь молиться, я буду смертельно оскорблен. Не хватало еще молиться обо мне, как о мертвом. Тебя это удивляет. Как ты смеешь воспринимать меня трупом? То-то же. На самом деле я живой, и во мне скрыты огромные возможности. Всю эту внутреннюю силу нужно только разбудить. Для этого нужна сила, которая может пробудить силу силой, ту силу, которая вызвала бы к жизни дьявола и создала бы его по своему образу и подобию. Как прошли твои переговоры? Ты где? Мои проблемы в том, что я представляю слишком большую ценность. Но это уже не твое дело.
Пит подмигнул правым глазом.
– Разговорился я что-то, как на клубной вечеринке. Жую слова, как белое мясо. Я тебя не вижу. С точки зрения хаоса ты несущественен и невещественен. Я – единственная логическая единица, известная тебе. Та самая, которую тебе лучше бы не знать. Но, конечно, я умею держать дистанцию. Дистанция – это такая детская игра. Может, ее придумали специально для меня. Где заканчивается дистанция? Я не могу не видеть фактов и не признавать их существование, тем не менее я вынужден признать, что преднамеренное искажение факта дистанции может быть очень привлекательным. Любить легче всего в детском саду. Тогда и саму жизнь можно было измерить портновским сантиметром. Но если даже и так, что с того? Миру плевать на все эти несоответствия. Эта мера может быть ложной или просто неуместной. Гордыня – это и есть неуместность, обостренная до гротеска. Относиться к ней с почтением – это самоубийство. Ты хотя бы это знал? Самоубийство по частям. Сначала ты разрезаешь себе веки. Берешь щипцы и выдираешь ногти с пальцев ног. Дальше остальное. Такой ход событий перестает быть событийным. Он становится методом, а в дальнейшем превращается в рутинную последовательность действий. Процедура оказывается на редкость простой, особенно когда процесс самоубийства уже запущен. Ты все еще здесь? Это потому, что самоубийство само по себе неуместно. Своей неконструктивностью оно может вогнать в слезы даже ночной горшок. Я в этом деле не участвую и не собираюсь. Я имею в виду как сами ночные горшки, так и эти процедуры. Я составляю их священное писание. Потом выкладываю скрижали перед ними. У меня есть намерение отречься от всех. Это случится, когда мое чувство расстояния подведет меня. Если я узнаю, что я был неправ, то отрекусь от всего и от всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46