Пришлось Димке на уроке труда «нечаянно» сломать полотно ножовки по металлу и заныкать под стельку ботинка обломок.
Во время прогулок он каждый раз шел к пруду, благо тот находился в «разрешенной» зоне, и пилил-пилил-пилил тростник на колена. Приносил в детдом небольшими партиями, выкладывал сушиться на пожарный ящик, чтобы не было видно снизу, потом тщательно шлифовал внутренние поверхности каждой трубочки шкуркой-«нулевкой», намотанной на карандаш, и складывал в тумбочку. Когда трубочками разной длины и толщины оказался забит один из ее ящиков, Димка стал подбирать их по звучанию для будущей флейты. Для этого он набрал винных пробок возле беседки, где пьянствовали старшеклассники, подрезал их заточенным ножовочным полотном по размеру, а потом затыкал один конец трубки и дул, регулируя звук глубиной заталкивания пробки. Самым сложным было найти первую трубку, с нотой «до» (Димка все же решил делать флейту с хроматическим строем, хотя бы октавы на полторы), дальше дело пошло быстрее. Сравнивать звуки ему было не с чем, приходилось полагаться на слух. Настроив очередную трубку, Димка заливал пробку расплавленным парафином от свечи (в детдоме частенько вырубалось электричество, так что свечки имелись) и складывал в отдельный ящик тумбочки. В итоге он отобрал семнадцать трубочек – десять диатонических, от «до» первой до «ми» второй октавы, и семь пентатоник. Флейту он решил собрать двурядную, иначе она получилась бы очень широкой. Каждый ряд он уложил на пару тонких плоских щепок и обмотал изолентой, а потом той же изолентой скрепил оба ряда меж собой. Между задумкой и реальным ее воплощением прошло полтора месяца, была уже середина апреля, вовсю сияло весеннее солнышко, распускались листья, зеленела трава.
Димке не терпелось испытать свое творение. Еле дождавшись времени прогулки, он помчался к пруду, словно тростник, из которого была сделана флейта Пана, тянул его к тому месту, где он когда-то рос.
Димка дрожащими руками поднес к губам инструмент и дунул, как его учили при игре на блокфлейте, издавая звук «ту». Флейта откликнулась вялым, глухим звуком. Димка растерялся сначала, но быстро взял себя в руки и принялся экспериментировать. Он пожалел, что не спросил у той студентки, как же играют на этих флейтах!.. Впрочем, Димкина настойчивость, музыкальный слух и кое-какой опыт сделали свое дело. Димка наконец понял, как надо играть! Во-первых, дуть нужно было не грудью, а диафрагмой; каждый звук должен буквально выскакивать из живота. Во-вторых, звук «ту» здесь не годился; движение гортани должно быть таким, как при звуке «фу» или «фух».
Димка издал первую складную трель, и теплая, щекочущая нервы вибрация понеслась от головы по всему телу, достигая каждой его клеточки, раздвигая границы сознания до размеров Вселенной.
Теперь он приходил сюда каждый день, хотя бы на пять-десять минут, и играл, играл… В остальное время он тоже не расставался с флейтой, держа ее возле тела за пазухой. Лишь на ночь флейту Пана приходилось оставлять в тумбочке, и Димка по нескольку раз за ночь просыпался, чтобы проверить, в порядке ли его тростниковая подруга.
Но беда пришла, откуда Димка ее совсем не ждал. В начале июня, накануне отъезда лучших учеников в какой-то захудалый лагерь отдыха (в то время как всем остальным предназначалась работа на приусадебном участке детдома и прочая хозяйственная нудятина), директор устроил что-то вроде линейки. Учащихся выстроили во дворе, зачитали приказ о награждении отличившихся путевками в лагерь, поздравили, а потом стали «выявлять недостатки». Димка слушал вполуха – учился он средне, но без ощутимых провалов, так что ни поощрение, ни наказание ему вроде бы не светили. Поэтому, когда прозвучала его фамилия, он не сразу понял, о чем идет речь. А когда до него дошел смысл директорских слов, Димке показалось, что его столкнули с крыши – так ухнуло сердце.
– У меня имеются сведения, – говорил Семирядов, – что некоторые наши воспитанники, вместо того чтобы помогать своим друзьям во всем, вместо того чтобы крепить дружбу – основу нашей общей детдомовской семьи, ставят свое «я» выше мнения других, не считаются с мнением окружающих. Так, выпускник шестого класса Дмитрий Гликовский мешает соседям по комнате выполнять домашние задания, нормально отдыхать, дудя в какую-то свистульку. На замечания друзей он не реагирует, шумит еще громче… Все вы помните, как осенью на вежливую просьбу Вити Болотова перестать свистеть в свою дудочку ранним утром, когда все еще спят, Дмитрий нанес Вите серьезное ранение и был за это наказан. Очень мягко наказан; мы пожалели Гликовского, не стали вызывать милицию. И вот он снова взялся за старое! Почему ты молчишь, Гликовский? Что ты можешь сказать на это?
Димка стоял, опустив голову, в которой закипала бурлящая злоба. «Сволочи, – думал он, – скоты, ублюдки! Кто же донес на него Семерке? Кто эта гнида? Да они все тут такие! Любой рад нагадить!..» Оправдываться перед директором Димка не собирался. Он никогда, ни разу не играл при ребятах, но кто ему поверит? Да и унижаться он не хотел.
А директор уже разошелся: он кричал, размахивая руками и брызжа слюной:
– Молчишь?! А почему ты не молчал, когда тебя просили об этом друзья?! Гликовский, ты паршивая овца в стаде, та самая ложка дегтя в нашем коллективе! Я предупреждаю тебя в последний раз! Еще одна жалоба от учителей или учащихся – и нянчиться с тобой я больше не буду! А сейчас я назначаю тебя дежурным по дому на две недели!.. И быстро дай сюда свою дудку! – Семирядов протянул руку, но Димка не тронулся с места. – Ну?! – рыкнул директор, чиркнув по парню бритвенно-острым взглядом. – Я жду!
– Это не дудка, это флейта, – выдавил Димка. – Она в комнате.
– Живо неси! – гаркнул директор. – Одна нога здесь, другая там!
Димка рванул к зданию. Пока бежал – решение само вспыхнуло в голове: бежать! срочно! немедленно!!! Он и не подумал подниматься к себе в комнату, – да и зачем, если флейта была при нем? – а перебежал коридором на другую сторону дома, к окнам, выходящим в сторону пруда и зеленеющего за ним леса, распахнул оконные створки и перемахнул через подоконник…
Глава 38
Интересно, что, кроме любви к музыке, общей у Димки и Хепсу была способность к стихотворчеству (как сказал бы Хепсу, к красленью). Еще интересней оказалось то, что, удирая по лесу от начавшейся погони, Димка непроизвольно сочинил стих, почти полностью повторивший по рисунку, ритмике и даже некоторым похожим фразам красл Хепсу, придуманный тем перед взлетом на «занебесном» корабле:
– Будьте прокляты! Я убегаю,
Мне бы каплю свободы глотнуть!
Что случится со мною – не знаю,
Но назад вам меня не вернуть!
Пусть и нету библейского рая,
Но в аду я уже побывал…
Будьте прокляты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Во время прогулок он каждый раз шел к пруду, благо тот находился в «разрешенной» зоне, и пилил-пилил-пилил тростник на колена. Приносил в детдом небольшими партиями, выкладывал сушиться на пожарный ящик, чтобы не было видно снизу, потом тщательно шлифовал внутренние поверхности каждой трубочки шкуркой-«нулевкой», намотанной на карандаш, и складывал в тумбочку. Когда трубочками разной длины и толщины оказался забит один из ее ящиков, Димка стал подбирать их по звучанию для будущей флейты. Для этого он набрал винных пробок возле беседки, где пьянствовали старшеклассники, подрезал их заточенным ножовочным полотном по размеру, а потом затыкал один конец трубки и дул, регулируя звук глубиной заталкивания пробки. Самым сложным было найти первую трубку, с нотой «до» (Димка все же решил делать флейту с хроматическим строем, хотя бы октавы на полторы), дальше дело пошло быстрее. Сравнивать звуки ему было не с чем, приходилось полагаться на слух. Настроив очередную трубку, Димка заливал пробку расплавленным парафином от свечи (в детдоме частенько вырубалось электричество, так что свечки имелись) и складывал в отдельный ящик тумбочки. В итоге он отобрал семнадцать трубочек – десять диатонических, от «до» первой до «ми» второй октавы, и семь пентатоник. Флейту он решил собрать двурядную, иначе она получилась бы очень широкой. Каждый ряд он уложил на пару тонких плоских щепок и обмотал изолентой, а потом той же изолентой скрепил оба ряда меж собой. Между задумкой и реальным ее воплощением прошло полтора месяца, была уже середина апреля, вовсю сияло весеннее солнышко, распускались листья, зеленела трава.
Димке не терпелось испытать свое творение. Еле дождавшись времени прогулки, он помчался к пруду, словно тростник, из которого была сделана флейта Пана, тянул его к тому месту, где он когда-то рос.
Димка дрожащими руками поднес к губам инструмент и дунул, как его учили при игре на блокфлейте, издавая звук «ту». Флейта откликнулась вялым, глухим звуком. Димка растерялся сначала, но быстро взял себя в руки и принялся экспериментировать. Он пожалел, что не спросил у той студентки, как же играют на этих флейтах!.. Впрочем, Димкина настойчивость, музыкальный слух и кое-какой опыт сделали свое дело. Димка наконец понял, как надо играть! Во-первых, дуть нужно было не грудью, а диафрагмой; каждый звук должен буквально выскакивать из живота. Во-вторых, звук «ту» здесь не годился; движение гортани должно быть таким, как при звуке «фу» или «фух».
Димка издал первую складную трель, и теплая, щекочущая нервы вибрация понеслась от головы по всему телу, достигая каждой его клеточки, раздвигая границы сознания до размеров Вселенной.
Теперь он приходил сюда каждый день, хотя бы на пять-десять минут, и играл, играл… В остальное время он тоже не расставался с флейтой, держа ее возле тела за пазухой. Лишь на ночь флейту Пана приходилось оставлять в тумбочке, и Димка по нескольку раз за ночь просыпался, чтобы проверить, в порядке ли его тростниковая подруга.
Но беда пришла, откуда Димка ее совсем не ждал. В начале июня, накануне отъезда лучших учеников в какой-то захудалый лагерь отдыха (в то время как всем остальным предназначалась работа на приусадебном участке детдома и прочая хозяйственная нудятина), директор устроил что-то вроде линейки. Учащихся выстроили во дворе, зачитали приказ о награждении отличившихся путевками в лагерь, поздравили, а потом стали «выявлять недостатки». Димка слушал вполуха – учился он средне, но без ощутимых провалов, так что ни поощрение, ни наказание ему вроде бы не светили. Поэтому, когда прозвучала его фамилия, он не сразу понял, о чем идет речь. А когда до него дошел смысл директорских слов, Димке показалось, что его столкнули с крыши – так ухнуло сердце.
– У меня имеются сведения, – говорил Семирядов, – что некоторые наши воспитанники, вместо того чтобы помогать своим друзьям во всем, вместо того чтобы крепить дружбу – основу нашей общей детдомовской семьи, ставят свое «я» выше мнения других, не считаются с мнением окружающих. Так, выпускник шестого класса Дмитрий Гликовский мешает соседям по комнате выполнять домашние задания, нормально отдыхать, дудя в какую-то свистульку. На замечания друзей он не реагирует, шумит еще громче… Все вы помните, как осенью на вежливую просьбу Вити Болотова перестать свистеть в свою дудочку ранним утром, когда все еще спят, Дмитрий нанес Вите серьезное ранение и был за это наказан. Очень мягко наказан; мы пожалели Гликовского, не стали вызывать милицию. И вот он снова взялся за старое! Почему ты молчишь, Гликовский? Что ты можешь сказать на это?
Димка стоял, опустив голову, в которой закипала бурлящая злоба. «Сволочи, – думал он, – скоты, ублюдки! Кто же донес на него Семерке? Кто эта гнида? Да они все тут такие! Любой рад нагадить!..» Оправдываться перед директором Димка не собирался. Он никогда, ни разу не играл при ребятах, но кто ему поверит? Да и унижаться он не хотел.
А директор уже разошелся: он кричал, размахивая руками и брызжа слюной:
– Молчишь?! А почему ты не молчал, когда тебя просили об этом друзья?! Гликовский, ты паршивая овца в стаде, та самая ложка дегтя в нашем коллективе! Я предупреждаю тебя в последний раз! Еще одна жалоба от учителей или учащихся – и нянчиться с тобой я больше не буду! А сейчас я назначаю тебя дежурным по дому на две недели!.. И быстро дай сюда свою дудку! – Семирядов протянул руку, но Димка не тронулся с места. – Ну?! – рыкнул директор, чиркнув по парню бритвенно-острым взглядом. – Я жду!
– Это не дудка, это флейта, – выдавил Димка. – Она в комнате.
– Живо неси! – гаркнул директор. – Одна нога здесь, другая там!
Димка рванул к зданию. Пока бежал – решение само вспыхнуло в голове: бежать! срочно! немедленно!!! Он и не подумал подниматься к себе в комнату, – да и зачем, если флейта была при нем? – а перебежал коридором на другую сторону дома, к окнам, выходящим в сторону пруда и зеленеющего за ним леса, распахнул оконные створки и перемахнул через подоконник…
Глава 38
Интересно, что, кроме любви к музыке, общей у Димки и Хепсу была способность к стихотворчеству (как сказал бы Хепсу, к красленью). Еще интересней оказалось то, что, удирая по лесу от начавшейся погони, Димка непроизвольно сочинил стих, почти полностью повторивший по рисунку, ритмике и даже некоторым похожим фразам красл Хепсу, придуманный тем перед взлетом на «занебесном» корабле:
– Будьте прокляты! Я убегаю,
Мне бы каплю свободы глотнуть!
Что случится со мною – не знаю,
Но назад вам меня не вернуть!
Пусть и нету библейского рая,
Но в аду я уже побывал…
Будьте прокляты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79