Возможно, через миллионы или миллиарды лет он бы, подпитываемый этим раствором, и вырос бы в большой кристалл, способный понять или осознать все, но так долго Хепсу ждать не мог. Ему надо было знать сейчас. И не все, а лишь то, что было необходимо ему больше всего на свете.
Узнать малое оказалось неожиданно просто. Стоило лишь подумать об этом. Так он понял, что произошло с ним сейчас. Он заиграл, находясь на основе. Усиленные аппаратурой отурка, звуки музыки, будучи сами основой мысли, мгновенно вплелись в общую ткань единого разума, вынеся на резонансном гребне сознание Хепсу как составную часть этого разума вверх, отчего он и продолжал ощущать себя в большей степени именно этим конкретным человеком. Человеком в том, «глубинном» понятии, живущим не только «здесь и сейчас». То есть, попросту говоря, Димкой и Хепсу сразу, кем он и был все последнее время.
Еще он понял, почему Акмээгак не нашел по возвращении никого из своей семьи. Просто вернулись они с отурком из серой пустоты немного позже, чем в ней оказались. По «ощущениям» единого разума – на какое-то мгновение, а по хронологии землян – на шесть с половиной лет. Причем Хепсу с «подсказки» этого разума понимал, что так и должно быть, только никак не мог осознать – почему. Он узнал, кстати, что отурки действительно переселились на «рыжую» планету. Вернее сказать: Акмээгак, ибо это и являлось самоназванием данной семьи. Знакомец же Хепсу носил конкретное имя Нэсэ – не имя даже, а нечто вроде порядкового номера. Это знание не несло в себе особенной пользы, но Хепсу невольно отметил, что наконец-то уразумел смысл двойного имени отурка.
«Хотя я ведь мог спросить об этом у него самого!» – появилась вдруг отчетливая мысль, и Хепсу удивился, что способен по-прежнему думать о пустяках. И рассердился на себя за подобное расточительство: ведь предстояло узнать действительно важные вещи, а кто знает, как долго он сможет еще общаться напрямую с общим разумом.
«Про отца! Надо скорее узнать про отца!» – мысленно закричал Хепсу. И, подчиняясь неведомым инстинктам, не осознавая, как он это делает, стал искать «ниточку» отцовского разума в необъятном вселенском клубке.
Но получилось что-то не то… Либо и впрямь сказалась неопытность Хепсу, либо он думал об отце не слишком отчетливо (да и как он смог бы это сделать, если совсем не помнил его?), только он понял вдруг, что «нащупал» мысли не отца, а… Учителя, Ачаду! Возможно, это случилось потому, что мальчик невольно воспринимал Учителя как отца – ведь тот им и был для него, по сути… Как бы то ни было, но Хепсу смотрел сейчас на мир глазами Ачаду, воспринимал его слухом, осознавал его разумом.
И видел он странную картину… Свой опостылевший детский дом! Вокруг него были, разумеется, совсем незнакомые дети, сменились столы в классе, даже цвет стен стал другим, и, тем не менее, он точно знал, что это тот самый детский дом! Но самым странным было то, что на него (на Ачаду, в самом деле) смотрели совсем другие глаза, чем те – испуганные, затравленные, злобные, – какие видел он в этом заведении раньше. Эти глаза были широко распахнуты, словно стремились вобрать в себя как можно больше прекрасного; они будто светились изнутри радостью познания, искренним счастьем и… любовью! Хепсу был так поражен этим, что не сразу понял, чему так увлеченно внимают эти незнакомые дети со странными глазами… А когда понял, обалдел окончательно! Ачаду… играл! Играл на флейте «Полонез Огиньского»! Погрузившись от изумления в мысли и воспоминания Учителя столь глубоко, что чуть было не «захлебнулся» в захлестнувшем его потоке, Хепсу «увидел» весь жизненный путь Учителя на Земле.
Он так и стал приемным (а по сути, теперь самым настоящим) сыном Людмилы Николаевны. Мама Семена и впрямь оказалась решительной женщиной и сумела защитить и отстоять мальчика. Она так же билась бы и за настоящего Димку, но теперь, когда она знала, что это ее Семен!.. Она ни за что и никому не отдала бы того, кто был смыслом ее жизни, которого она уже раз потеряла и, казалось, навсегда.
Потом Семен-Ачаду, которому пришлось взять Димкино имя, учился. Учился много, самозабвенно; учился всему, чему только мог, жадно впитывая новые знания. Учеба давалась ему легко, ведь Семен не так давно закончил школу и теперь лишь повторял школьный курс, а основные силы отдавал изучению того, чего не знал раньше. Так, он закончил музыкальную школу по классу флейты, самостоятельно учил французский и немецкий языки, стал посещать клуб любителей астрономии…
А в итоге – поступил в педагогический институт. И, еще будучи студентом, зачастил в детский дом, где добровольно и безвозмездно то рассказывал детям о космосе, то мечтал вместе с ними о будущем, то заглядывал в тайны истории, то вот так, как сейчас, просто играл на флейте… Как оказалось, директора Семирядова все-таки сняли, а занять его должность предложили… Людмиле Николаевне, поразившись ее воле и упорству, с которыми она «воевала» за Димку. Теперь и сам Ачаду мечтал после окончания института пойти работать только сюда, в детский дом. Стать Учителем, как и раньше. А не Солдатом!
Хепсу порадовался за Ачаду, а у земной его, Димкиной, части даже возникло что-то вроде ностальгии при виде детского дома, в котором провел он почти год. Вот ведь странности психики – ненавидел детдом до отвращения, а сейчас… Хотя, скорее всего, он просто позавидовал этим детям, у которых есть Ачаду. И нет Семирядова. И Дорофеихи тоже нет. Зато есть еще Людмила Николаевна… Из такого детдома и ему бы не захотелось убегать!
«А у меня есть отец! – оборвал ненужные мысли Хепсу. – И его нужно успеть найти!»
На этот раз у него получилось быстро. Он понял, что настроен именно на отцовские мысли и чувства, хотя и не мог объяснить, почему так уверен в этом. Тем более то, что он сейчас видел, оказалось более чем странным! Он (не сам конечно, отец, но по ощущениям будто бы сам) снова сидел в кресле корабля умников. Кресло было всего лишь одно, да и кабина выглядела по-иному, но он-то думал сейчас отцовскими мыслями и знал все наверняка…
Отсидев положенное в исправе, отец вернулся к умникам. И узнал о «занебесном» полете. Он заинтересовался этой темой сразу. Загорелся ею так, что чуть и вправду не дымился от работы, в которую погрузился с головой! А когда узнал, кем были первые пилоты «занебесного» корабля… У него сразу екнуло сердце, когда он увидел изображение Хепсу. Конечно, он не смог узнать в этом подростке сына, которого видел лишь младенцем, но сердце… Видимо, оно знало больше, чем разум. А уж после того, как узнал, где приземлилась капсула, отпали последние сомнения. Он во что бы то ни стало решил встретиться с Кызей! И, как ни отговаривали его Андихе с Орбодом, настоял на визите к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Узнать малое оказалось неожиданно просто. Стоило лишь подумать об этом. Так он понял, что произошло с ним сейчас. Он заиграл, находясь на основе. Усиленные аппаратурой отурка, звуки музыки, будучи сами основой мысли, мгновенно вплелись в общую ткань единого разума, вынеся на резонансном гребне сознание Хепсу как составную часть этого разума вверх, отчего он и продолжал ощущать себя в большей степени именно этим конкретным человеком. Человеком в том, «глубинном» понятии, живущим не только «здесь и сейчас». То есть, попросту говоря, Димкой и Хепсу сразу, кем он и был все последнее время.
Еще он понял, почему Акмээгак не нашел по возвращении никого из своей семьи. Просто вернулись они с отурком из серой пустоты немного позже, чем в ней оказались. По «ощущениям» единого разума – на какое-то мгновение, а по хронологии землян – на шесть с половиной лет. Причем Хепсу с «подсказки» этого разума понимал, что так и должно быть, только никак не мог осознать – почему. Он узнал, кстати, что отурки действительно переселились на «рыжую» планету. Вернее сказать: Акмээгак, ибо это и являлось самоназванием данной семьи. Знакомец же Хепсу носил конкретное имя Нэсэ – не имя даже, а нечто вроде порядкового номера. Это знание не несло в себе особенной пользы, но Хепсу невольно отметил, что наконец-то уразумел смысл двойного имени отурка.
«Хотя я ведь мог спросить об этом у него самого!» – появилась вдруг отчетливая мысль, и Хепсу удивился, что способен по-прежнему думать о пустяках. И рассердился на себя за подобное расточительство: ведь предстояло узнать действительно важные вещи, а кто знает, как долго он сможет еще общаться напрямую с общим разумом.
«Про отца! Надо скорее узнать про отца!» – мысленно закричал Хепсу. И, подчиняясь неведомым инстинктам, не осознавая, как он это делает, стал искать «ниточку» отцовского разума в необъятном вселенском клубке.
Но получилось что-то не то… Либо и впрямь сказалась неопытность Хепсу, либо он думал об отце не слишком отчетливо (да и как он смог бы это сделать, если совсем не помнил его?), только он понял вдруг, что «нащупал» мысли не отца, а… Учителя, Ачаду! Возможно, это случилось потому, что мальчик невольно воспринимал Учителя как отца – ведь тот им и был для него, по сути… Как бы то ни было, но Хепсу смотрел сейчас на мир глазами Ачаду, воспринимал его слухом, осознавал его разумом.
И видел он странную картину… Свой опостылевший детский дом! Вокруг него были, разумеется, совсем незнакомые дети, сменились столы в классе, даже цвет стен стал другим, и, тем не менее, он точно знал, что это тот самый детский дом! Но самым странным было то, что на него (на Ачаду, в самом деле) смотрели совсем другие глаза, чем те – испуганные, затравленные, злобные, – какие видел он в этом заведении раньше. Эти глаза были широко распахнуты, словно стремились вобрать в себя как можно больше прекрасного; они будто светились изнутри радостью познания, искренним счастьем и… любовью! Хепсу был так поражен этим, что не сразу понял, чему так увлеченно внимают эти незнакомые дети со странными глазами… А когда понял, обалдел окончательно! Ачаду… играл! Играл на флейте «Полонез Огиньского»! Погрузившись от изумления в мысли и воспоминания Учителя столь глубоко, что чуть было не «захлебнулся» в захлестнувшем его потоке, Хепсу «увидел» весь жизненный путь Учителя на Земле.
Он так и стал приемным (а по сути, теперь самым настоящим) сыном Людмилы Николаевны. Мама Семена и впрямь оказалась решительной женщиной и сумела защитить и отстоять мальчика. Она так же билась бы и за настоящего Димку, но теперь, когда она знала, что это ее Семен!.. Она ни за что и никому не отдала бы того, кто был смыслом ее жизни, которого она уже раз потеряла и, казалось, навсегда.
Потом Семен-Ачаду, которому пришлось взять Димкино имя, учился. Учился много, самозабвенно; учился всему, чему только мог, жадно впитывая новые знания. Учеба давалась ему легко, ведь Семен не так давно закончил школу и теперь лишь повторял школьный курс, а основные силы отдавал изучению того, чего не знал раньше. Так, он закончил музыкальную школу по классу флейты, самостоятельно учил французский и немецкий языки, стал посещать клуб любителей астрономии…
А в итоге – поступил в педагогический институт. И, еще будучи студентом, зачастил в детский дом, где добровольно и безвозмездно то рассказывал детям о космосе, то мечтал вместе с ними о будущем, то заглядывал в тайны истории, то вот так, как сейчас, просто играл на флейте… Как оказалось, директора Семирядова все-таки сняли, а занять его должность предложили… Людмиле Николаевне, поразившись ее воле и упорству, с которыми она «воевала» за Димку. Теперь и сам Ачаду мечтал после окончания института пойти работать только сюда, в детский дом. Стать Учителем, как и раньше. А не Солдатом!
Хепсу порадовался за Ачаду, а у земной его, Димкиной, части даже возникло что-то вроде ностальгии при виде детского дома, в котором провел он почти год. Вот ведь странности психики – ненавидел детдом до отвращения, а сейчас… Хотя, скорее всего, он просто позавидовал этим детям, у которых есть Ачаду. И нет Семирядова. И Дорофеихи тоже нет. Зато есть еще Людмила Николаевна… Из такого детдома и ему бы не захотелось убегать!
«А у меня есть отец! – оборвал ненужные мысли Хепсу. – И его нужно успеть найти!»
На этот раз у него получилось быстро. Он понял, что настроен именно на отцовские мысли и чувства, хотя и не мог объяснить, почему так уверен в этом. Тем более то, что он сейчас видел, оказалось более чем странным! Он (не сам конечно, отец, но по ощущениям будто бы сам) снова сидел в кресле корабля умников. Кресло было всего лишь одно, да и кабина выглядела по-иному, но он-то думал сейчас отцовскими мыслями и знал все наверняка…
Отсидев положенное в исправе, отец вернулся к умникам. И узнал о «занебесном» полете. Он заинтересовался этой темой сразу. Загорелся ею так, что чуть и вправду не дымился от работы, в которую погрузился с головой! А когда узнал, кем были первые пилоты «занебесного» корабля… У него сразу екнуло сердце, когда он увидел изображение Хепсу. Конечно, он не смог узнать в этом подростке сына, которого видел лишь младенцем, но сердце… Видимо, оно знало больше, чем разум. А уж после того, как узнал, где приземлилась капсула, отпали последние сомнения. Он во что бы то ни стало решил встретиться с Кызей! И, как ни отговаривали его Андихе с Орбодом, настоял на визите к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79