— Противник отброшен, мирные жители спасены.
— Это хорошо. Когда намереваетесь овладеть Шлиссельбургом?
— Штурм начал триста тридцатый полк восемьдесят шестой дивизии. Противник цепляется за каждый дом. Однако на двенадцать ноль-ноль в наших руках были уже шесть кварталов города.
— Нельзя ли усилить натиск?
— В обход Шлиссельбурга с севера и юга направлены тридцать четвертая и тридцать пятая лыжные бригады с тем, чтобы нанести удар с нескольких направлений.
Сталин помолчал, оценивая сказанное Говоровым. Потом произнес:
— Сегодня к вечеру надо овладеть Шлиссельбургом. И не выпустить оттуда ни одного гитлеровца.
— Постараемся выполнить поставленную вами задачу, товарищ Сталин, — ответил Говоров.
— Завтра доложите о результатах. У вас есть ко мне вопросы?
— Только один. Если располагаете минутой времени… Как дела на других фронтах?
— О Волховском вы знаете. Вторая Ударная расширяет прорыв и хотя и медленно, но продвигается вам навстречу. На Воронежском фронте противник окружен в районе Острогожска. Под Сталинградом добиваем Паулюса. Сегодня освобождены Великие Луки… Так что дела неплохи. У вас все?
— Так точно, товарищ Сталин. Спасибо за радостные вести.
— Нам не хватает еще одной. От вас. Ждем ее с нетерпением.
Утром 17 января на КП УРа затрещал телефон. Трубку взял Звягинцев, — Малинников был на наблюдательном пункте. Капитан Ефремов, командир батальона, расположенного против 8-й ГЭС, докладывал, что немецкие танки и пехота выходят на исходный рубеж для атаки.
Звягинцев выслушал комбата не прерывая. Он вдруг почувствовал, что его волнение разом улеглось. Всеми своими мыслями он сосредоточился на предстоящем бое. И если в эти минуты он слышал что-либо, кроме выстрелов орудий, грохота разрывов, то это были как бы издалека доносившиеся до него слова Ворошилова: «В ваших руках может оказаться судьба всей операции…»
Тогда, когда их произнес маршал, Звягинцева охватило чувство тревоги, даже страха от сознания, что он сделает что-либо не так: не удастся без потерь перебросить через Неву батальоны или бойцы не успеют закрепиться, не сумеют под огнем противника установить минные поля… Тогда он еще не отдавал себе полностью отчета в том, почему столь многое будет зависеть от уровских батальонов… Одна мысль стучала в его мозгу: «Надо скорее… скорее… скорее…»
Сейчас все было понятно, все стало на свои места… Держать фланг. Подорвать танки. Отсечь и уничтожить вражескую пехоту. Не пропустить противника к Неве…
Еще совсем недавно жизнь Звягинцева складывалась из многих разнородных элементов. Он жил каждодневным воинским трудом и мечтами о будущем, он размышлял о своей военной судьбе, мучась сознанием, что все его попытки попасть на передний край оказываются тщетными, терзался мыслями о том, жива ли Вера… Теперь все это отступило. Все стало простым, ясным, как если бы он стремился к огромной, важной, но еще далекой цели и вдруг оказался возле нее. С предельной четкостью он осознал, что и как надлежит ему теперь делать. Он не думал о боевой славе, понимая, что не уровцам, а находящимся на центральном участке наступления частям предстоит войти в историю прорыва блокады, разделив эту честь с войсками 2-й Ударной армии Волховского фронта.
Кадровый военный, он не мог не знать, что в любом сражении, а тем более в крупном, каждая часть занимает место, предназначенное ей в соответствии с замыслом командования, и с этой точки зрения «важных» и «неважных» задач нет, поскольку все эти задачи, и большие и малые, являются составными элементами операции, и от выполнения каждой из них зависит ее конечный исход.
Несколько перефразируя строки Маяковского, он повторял про себя: «Сочтемся славою… Пускай нам общим памятником будет прорыв блокады Ленинграда…»
И тем не менее мысль о том, что ему не только не суждено участвовать в рывке навстречу войскам Волховского фронта, но даже увидеть, как соединятся ленинградцы и волховчане, до самого последнего времени не оставляла Звягинцева.
Теперь она, эта мысль, ушла, отодвинулась. Перед его батальонами стояла задача, простая в своей конкретности и немыслимо трудная. Не пропустить врага.
Тревога в душе Звягинцева сменилась чувством сосредоточенного спокойствия. Такого же, какое владело им много месяцев назад, когда к линии минных полей на выделенном ему с Суровцевым Лужском участке приближались немецкие танки…
Медленно, раздельно, точно опытный учитель взволнованному предстоящим экзаменом ученику, Звягинцев сказал комбату:
— Пока по танкам не бей. Дай им дойти до минного поля. Должны подорваться. Если пройдут — бронебойными. Прямой наводкой. А пехоту — из станковых. Понял?
В телефонной трубке раздался сильный грохот.
— Что это у тебя? Комбат, что это? — крикнул Звягинцев.
— Снаряды рвутся рядом с блиндажом, — прорвался сквозь грохот голос Ефремова.
— Нормально, — опять подчеркнуто спокойно произнес Звягинцев, — на войне всегда стреляют. Не своди глаз с танков!
В землянку вбежал Малинников.
— Идут от Восьмой ГЭС! — крикнул он. — Танки, пехота!
— Знаю, Ефремов только что доложил, — нарочито равнодушно, чтобы успокоить Малинникова, сказал Звягинцев. — Я дал команду подпустить танки на минное поле, а если не подорвутся, то прямой наводкой…
— Правильно, — ответил Малинников и вызвал на провод командира второго батальона.
— Ты, Сучков? — крикнул он в трубку. — Соседа справа атакуют танки и пехота противника. Видишь? Будь готов открыть фланговый огонь из орудий и пулеметов. Гляди в оба! Обстановку докладывать каждые пятнадцать минут!
…Шесть немецких танков приближались к минному полю перед позициями первого батальона. За танками бежали солдаты в белых халатах, едва различимые на фоне снега.
Достигнув минного поля, два танка почти сразу же подорвались и забуксовали на месте. Но остальные четыре проскочили заминированный участок и на полной скорости понеслись вперед.
— Бронебойными! Прямой наводкой из всех орудий! Огонь! — скомандовал капитан Ефремов.
От разрывов снарядов поле густо заволокло дымом.
Когда рассеялся дым, Ефремов увидел, что еще два танка горят, но два других продолжают двигаться. Они были уже совсем близко. За танками бежали солдаты.
— Огонь, ребята! Огонь! — кричал Ефремов.
— Товарищ капитан, вас Малинников! — в самое ухо крикнул ему связист.
— Почему не докладываешь обстановку? — донесся из трубки голос коменданта.
— Четыре танка подбито, — ответил Ефремов, — но два целы и совсем рядом!
— Держитесь! Иду к вам! — крикнул в ответ Малинников.
Не прошло и пятнадцати минут после ухода Малинникова, как сидевший у аппарата связист сообщил Звягинцеву с какой-то радостной опаской:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225