Я ей оставил все, что нужно.
— Столько продуктов! — осуждающе произнес Валицкий, глядя на покрытое свертками и консервными банками сиденье кресла. — Надо было оставить ей все!
— Ты забыл, что у меня есть еще отец! — с проникновенным самодовольством ответил Анатолий.
— Ты уже оставил мне еду вчера. А это надо было…
— Да перестань ты! — с некоторым раздражением прервал его Анатолий. — Я ее обеспечил достаточно. На несколько дней. Остальное она взять отказалась.
— Почему?!
— Ах, господи! По тому же самому! Ей ведь тоже известно, что, кроме нее, у меня есть еще ты!
Некоторое время Валицкий молчал. Потом в тихом раздумье произнес:
— Да… это Вера!.. — И уже бодро, как-то преувеличенно бодро, сказал: — Что ж, Толя, завтракать так завтракать. Сейчас я налью воды в чайник, она там на кухне, в ведре.
Он растерянно затоптался на месте, озираясь кругом, видимо в поисках чайника. Направился к заваленному одеждой креслу, и Анатолию показалось, что отец чуть пошатнулся при этом, будто на мгновение потерял равновесие. Но затем, хоть и шаркающей походкой, добрался до кресла и извлек из вороха одежды чайник.
— Я его сюда прячу, чтобы подольше держалось тепло, — пояснил Федор Васильевич с какой-то виноватой улыбкой. Открыл крышку чайника и воскликнул обрадованно: — О, да он еще наполовину полон, и вода не остыла! Нам хватит!
— Вот и прекрасно, — сказал Анатолий, — сейчас у нас с тобой будет царский пир. Где только все это разложить?..
Не дожидаясь ответа, он стал перекладывать свертки с кресла на письменный стол.
— Осторожнее с бумагами! — предостерег его отец с неожиданной живостью и тревогой.
На этот раз в нем проглянуло что-то от былого Валицкого. Быстро подойдя к столу, он аккуратно сдвинул в сторону стопку бумажных листков.
— Ты работаешь? — удивился Анатолий.
— Какая там работа!.. — уклончиво ответил Федор Васильевич и придавил стопку тяжелым мраморным пресс-папье.
Ел он мало. Больше следил за тем, чтобы ел сын.
Тепло и чувство сытости привели Анатолия в состояние блаженной расслабленности. Он откинулся на спинку кресла, посмотрел пристально на отца, сидевшего по другую сторону письменного стола, и сказал умиротворенно:
— Много ли человеку надо?
Валицкий выдержал паузу и, не поднимая глаз на сына, ответил тихо:
— Человеку надо, Толя, очень много, точнее, очень многое. Унизительно сознавать, что бывают периоды в жизни, когда мозг человеческий, работа мысли зависят от куска черствого хлеба и стакана горячей воды.
Анатолий почувствовал острую жалость к отцу. Он сидел перед ним такой необычный — поникший, небритый, с белой щетиной, проступающей на щеках и подбородке, в солдатской телогрейке с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась несвежая нижняя рубашка.
— Слушай, папа, — наклоняясь к нему через стол, с неподдельной нежностью и в то же время с упреком произнес Анатолий, — ну почему ты не эвакуируешься? Туда, к маме? Я не сомневаюсь, что даже сейчас, если бы ты обратился в горком, ну, скажем, к Жданову или Васнецову, тебе наверняка дали бы место в самолете.
— Я… в горком? — переспросил Федор Васильевич и поднял голову.
— А что тут такого?! — воскликнул Анатолий. — В данном случае ничего не значит, что ты беспартийный. Я уверен, Жданову известно твое имя. А уж Васнецову — тем более. Это секретарь горкома — Конечно, я тебя знаю, — продолжал он, предугадывая ответ отца, — скажешь, что незнаком с ними лично, а к незнакомым людям обращаться не привык. Но сейчас это пустые условности.
— Нет, — снова опуская голову, возразил Валицкий, — я хотел сказать совсем другое… — И умолк как-то внезапно, точно потеряв ход своей мысли, точно забыл, что именно хотел сказать. Но потом тряхнул головой, как бы сбрасывая какой-то груз, и, глядя прямо в глаза Анатолия, спросил: — Ну, а как ты, Толя? Ведь мы вчера даже не успели толком поговорить. Где именно ты служишь?
— Я же тебе рассказывал, ты просто забыл! Служу в отдельной воинской части. Занимаемся строительством укреплений. — И многозначительно добавил: — На переднем крае.
— Как там, у Синявина, ты не знаешь? — задал новый вопрос Федор Васильевич, хотя ему уже давно было ясно, что операция по прорыву блокады, о которой с таким энтузиазмом, с такой уверенностью говорила тогда, в октябре. Вера, не достигла цели.
— Синявино? — переспросил Анатолий. — А почему тебя интересует это Синявино? Мы воюем в другом месте.
— Я слышал, что именно там, на каком-то Невском плацдарме, шли ожесточенные бои, — объяснил Валицкий.
«Опять этот проклятый Невский плацдарм! — с досадой подумал Анатолий. — Прямо какой-то злой рок! Все, ну решительно все, и отец в том числе, готовы принести меня в жертву. Все напоминают, что именно там мое место…»
Стараясь подавить это горькое чувство, он ответил с деланной усмешкой:
— Ожесточенных боев, отец, и на нашем участке хватает. Только почему сам ты задаешь мне вопросы, а на мой вопрос не отвечаешь? Ответь же, сделай милость, зачем ты мучаешься здесь, в Ленинграде?
Валицкий отвел глаза в сторону и ответил не сразу:
— Разве я один, Толя? Ведь сотни тысяч людей в таком же положении. Разве ты сам не рискуешь жизнью?
— Я — другое дело! — опять с заметным оттенком самодовольства сказал Анатолий. — Я молод, и мне положено воевать. Но ты?! Послушай, папа, — продолжал он, стараясь говорить как можно убедительнее, — ведь ты всегда был рационалистом, не терпел сантиментов. Так давай и сейчас рассуждать с позиции здравого смысла: зачем ты поступаешь так? Зачем в твоем возрасте пошел в ополчение? Почему не уехал с мамой?
— С позиции здравого смысла?.. — неуверенно произнес Валицкий, взглянув на сына. — Нет, Толя, не могу.
— Вот видишь! — торжествовал Анатолий. — Не можешь ответить сам. Да и никто на твоем месте не смог бы. Потому что оставаться тебе было бессмысленно.
— А другим?
— Кому «другим»? Военным? Рабочим или инженерам, занятым на оборонных предприятиях? Да, очевидно, им необходимо было остаться. Ну, скажем, еще врачам. Пожарникам. Милиционерам.
— Ты полагаешь, что остались только они?
— Вовсе нет! Но им надо было остаться, — сказал Анатолий, выделяя слово «надо». — А остальные… Если ты хочешь знать мое частное мнение, то я полагаю, что об остальных просто забыли. Некоторая часть населения успела уехать, и ты знаешь это. Им предоставили транспорт и все прочее. А потом стало, как говорится, не до того. Хотя я уверен, что наиболее видных представителей ученого мира вывезли. И я не могу понять: почему ты не оказался среди них? Какую пользу приносишь ты сейчас Ленинграду, обрекая себя на холод и голод, не говорю уже об обстрелах? Ну, скажи, какую? Ты не задумывался над этим элементарным вопросом?
— Задумываюсь, Толя, — печально ответил Валицкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225
— Столько продуктов! — осуждающе произнес Валицкий, глядя на покрытое свертками и консервными банками сиденье кресла. — Надо было оставить ей все!
— Ты забыл, что у меня есть еще отец! — с проникновенным самодовольством ответил Анатолий.
— Ты уже оставил мне еду вчера. А это надо было…
— Да перестань ты! — с некоторым раздражением прервал его Анатолий. — Я ее обеспечил достаточно. На несколько дней. Остальное она взять отказалась.
— Почему?!
— Ах, господи! По тому же самому! Ей ведь тоже известно, что, кроме нее, у меня есть еще ты!
Некоторое время Валицкий молчал. Потом в тихом раздумье произнес:
— Да… это Вера!.. — И уже бодро, как-то преувеличенно бодро, сказал: — Что ж, Толя, завтракать так завтракать. Сейчас я налью воды в чайник, она там на кухне, в ведре.
Он растерянно затоптался на месте, озираясь кругом, видимо в поисках чайника. Направился к заваленному одеждой креслу, и Анатолию показалось, что отец чуть пошатнулся при этом, будто на мгновение потерял равновесие. Но затем, хоть и шаркающей походкой, добрался до кресла и извлек из вороха одежды чайник.
— Я его сюда прячу, чтобы подольше держалось тепло, — пояснил Федор Васильевич с какой-то виноватой улыбкой. Открыл крышку чайника и воскликнул обрадованно: — О, да он еще наполовину полон, и вода не остыла! Нам хватит!
— Вот и прекрасно, — сказал Анатолий, — сейчас у нас с тобой будет царский пир. Где только все это разложить?..
Не дожидаясь ответа, он стал перекладывать свертки с кресла на письменный стол.
— Осторожнее с бумагами! — предостерег его отец с неожиданной живостью и тревогой.
На этот раз в нем проглянуло что-то от былого Валицкого. Быстро подойдя к столу, он аккуратно сдвинул в сторону стопку бумажных листков.
— Ты работаешь? — удивился Анатолий.
— Какая там работа!.. — уклончиво ответил Федор Васильевич и придавил стопку тяжелым мраморным пресс-папье.
Ел он мало. Больше следил за тем, чтобы ел сын.
Тепло и чувство сытости привели Анатолия в состояние блаженной расслабленности. Он откинулся на спинку кресла, посмотрел пристально на отца, сидевшего по другую сторону письменного стола, и сказал умиротворенно:
— Много ли человеку надо?
Валицкий выдержал паузу и, не поднимая глаз на сына, ответил тихо:
— Человеку надо, Толя, очень много, точнее, очень многое. Унизительно сознавать, что бывают периоды в жизни, когда мозг человеческий, работа мысли зависят от куска черствого хлеба и стакана горячей воды.
Анатолий почувствовал острую жалость к отцу. Он сидел перед ним такой необычный — поникший, небритый, с белой щетиной, проступающей на щеках и подбородке, в солдатской телогрейке с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась несвежая нижняя рубашка.
— Слушай, папа, — наклоняясь к нему через стол, с неподдельной нежностью и в то же время с упреком произнес Анатолий, — ну почему ты не эвакуируешься? Туда, к маме? Я не сомневаюсь, что даже сейчас, если бы ты обратился в горком, ну, скажем, к Жданову или Васнецову, тебе наверняка дали бы место в самолете.
— Я… в горком? — переспросил Федор Васильевич и поднял голову.
— А что тут такого?! — воскликнул Анатолий. — В данном случае ничего не значит, что ты беспартийный. Я уверен, Жданову известно твое имя. А уж Васнецову — тем более. Это секретарь горкома — Конечно, я тебя знаю, — продолжал он, предугадывая ответ отца, — скажешь, что незнаком с ними лично, а к незнакомым людям обращаться не привык. Но сейчас это пустые условности.
— Нет, — снова опуская голову, возразил Валицкий, — я хотел сказать совсем другое… — И умолк как-то внезапно, точно потеряв ход своей мысли, точно забыл, что именно хотел сказать. Но потом тряхнул головой, как бы сбрасывая какой-то груз, и, глядя прямо в глаза Анатолия, спросил: — Ну, а как ты, Толя? Ведь мы вчера даже не успели толком поговорить. Где именно ты служишь?
— Я же тебе рассказывал, ты просто забыл! Служу в отдельной воинской части. Занимаемся строительством укреплений. — И многозначительно добавил: — На переднем крае.
— Как там, у Синявина, ты не знаешь? — задал новый вопрос Федор Васильевич, хотя ему уже давно было ясно, что операция по прорыву блокады, о которой с таким энтузиазмом, с такой уверенностью говорила тогда, в октябре. Вера, не достигла цели.
— Синявино? — переспросил Анатолий. — А почему тебя интересует это Синявино? Мы воюем в другом месте.
— Я слышал, что именно там, на каком-то Невском плацдарме, шли ожесточенные бои, — объяснил Валицкий.
«Опять этот проклятый Невский плацдарм! — с досадой подумал Анатолий. — Прямо какой-то злой рок! Все, ну решительно все, и отец в том числе, готовы принести меня в жертву. Все напоминают, что именно там мое место…»
Стараясь подавить это горькое чувство, он ответил с деланной усмешкой:
— Ожесточенных боев, отец, и на нашем участке хватает. Только почему сам ты задаешь мне вопросы, а на мой вопрос не отвечаешь? Ответь же, сделай милость, зачем ты мучаешься здесь, в Ленинграде?
Валицкий отвел глаза в сторону и ответил не сразу:
— Разве я один, Толя? Ведь сотни тысяч людей в таком же положении. Разве ты сам не рискуешь жизнью?
— Я — другое дело! — опять с заметным оттенком самодовольства сказал Анатолий. — Я молод, и мне положено воевать. Но ты?! Послушай, папа, — продолжал он, стараясь говорить как можно убедительнее, — ведь ты всегда был рационалистом, не терпел сантиментов. Так давай и сейчас рассуждать с позиции здравого смысла: зачем ты поступаешь так? Зачем в твоем возрасте пошел в ополчение? Почему не уехал с мамой?
— С позиции здравого смысла?.. — неуверенно произнес Валицкий, взглянув на сына. — Нет, Толя, не могу.
— Вот видишь! — торжествовал Анатолий. — Не можешь ответить сам. Да и никто на твоем месте не смог бы. Потому что оставаться тебе было бессмысленно.
— А другим?
— Кому «другим»? Военным? Рабочим или инженерам, занятым на оборонных предприятиях? Да, очевидно, им необходимо было остаться. Ну, скажем, еще врачам. Пожарникам. Милиционерам.
— Ты полагаешь, что остались только они?
— Вовсе нет! Но им надо было остаться, — сказал Анатолий, выделяя слово «надо». — А остальные… Если ты хочешь знать мое частное мнение, то я полагаю, что об остальных просто забыли. Некоторая часть населения успела уехать, и ты знаешь это. Им предоставили транспорт и все прочее. А потом стало, как говорится, не до того. Хотя я уверен, что наиболее видных представителей ученого мира вывезли. И я не могу понять: почему ты не оказался среди них? Какую пользу приносишь ты сейчас Ленинграду, обрекая себя на холод и голод, не говорю уже об обстрелах? Ну, скажи, какую? Ты не задумывался над этим элементарным вопросом?
— Задумываюсь, Толя, — печально ответил Валицкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225