— пояснил Бабушкин и, упираясь носком перекинутой ноги в резную тумбу стола, уточнил деловито: — Выступление короткое, минуты на три-четыре.
Подобного рода предложений Валицкий за всю свою жизнь не получал ни разу.
— Позвольте, с чем же я должен, как вы изволили выразиться, «выступать»?
— Ну, — пожал своими острыми плечами Бабушкин, — сейчас тема, как вы сами понимаете, одна: война, защита Ленинграда. Вы же знаете, Федор Васильевич, что у нас систематически выступают представители ленинградской интеллигенции. Выступал Шостакович, все время выступают Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Ольга Берггольц, Кетлинская, Саянов…
— Да, да, конечно, я слышал, — торопливо подтвердил Валицкий. — Радио — это сейчас почти единственное, что связывает меня с остальным миром. Но сам я… я же, извините, не музыкант и не писатель.
— Рабочие и военные, которые каждый день участвуют в наших передачах, тоже не пишут ни музыки, ни стихов, — возразил Бабушкин. — Кроме того, мы привлекаем и выдающихся ученых. Очень важно сказать защитникам Ленинграда, в том числе молодежи, что старая русская интеллигенция с нами, в одном ряду с коммунистами и беспартийными советскими людьми. Что она также ненавидит фашизм…
«Старая русская интеллигенция!» — мысленно повторил Валицкий. В устах этого молодого человека, почти юноши, отвлеченные эти, хотя и привычные для слуха, слова прозвучали по-новому, обрели вполне конкретный смысл.
«Значит, я представитель старой русской интеллигенции, — усмехнувшись про себя, подумал Валицкий. — Никогда не думал, что кого-то представляю. Всегда полагал, что я сам по себе. А вот другие, оказывается, видят во мне нечто большее, чем я сам. Странно!..»
— Благодарю за честь… — смущенно пробормотал он, — но ваше… э-э… предложение застало меня несколько врасплох. Скажите, почему, собственно, вы остановили свой выбор на мне? В Ленинграде есть люди гораздо более известные. Даже из числа архитекторов. И кто дал вам мой адрес?
— Адрес ваш узнать было не так уж трудно, у нас есть все довоенные справочники и телефонная книга, — простодушно ответил Бабушкин. — А выбор?.. Он исходит не от меня, а от Ходоренко.
— От кого?
— От нашего руководителя, товарища Ходоренко.
Валицкий недоверчиво покачал головой. Он никогда не знал никакого Ходоренко и очень сомневался, чтобы тот знал его.
— Да вы, кажется, мне не вполне доверяете? — почему-то обиделся Бабушкин. — Я могу предъявить вам свое удостоверение. — И полез было в карман ватника.
Валицкий отстраняюще поднял руку:
— Нет, нет, что вы! У меня нет никаких оснований не доверять вам. Простите великодушно, если я дал повод для такого предположения. Однако поставьте себя на мое место. Я даже не помню, когда держал речь последний раз перед моими коллегами — архитекторами. Я, видите ли, человек… ну, как бы это сказать… не общественного склада характера. И меня искренне удивило, что ваш уважаемый руководитель выбрал меня.
— Не только вас, — опять уточнил Бабушкин. — Я имею поручение обратиться и еще к ряду лиц. А откуда Ходоренко знает каждого из названных им людей, ей-богу, понятия не имею. Готов даже допустить, что кого-то из них сам он не знает. Возможно, что какая-то фамилия подсказана ему товарищем Васнецовым, у которого он побывал сегодня утром.
«Ах, вон оно что! — мысленно воскликнул Валицкий. — Значит, и мою фамилию назвал Васнецов. Только… он же видел меня здесь совсем беспомощным. Да, но после того я сообщил ему, что совершенно здоров…»
Эти мысли пронеслись мгновенно. Вслух же Валицкий сказал:
— Повторяю, я никакой не оратор.
— Ораторы нам сейчас и не нужны, — заверил Бабушкин.
— Тем не менее… — начал было Валицкий, но Бабушкин прервал его:
— Федор Васильевич! В начале нашего разговора вы сказали, что радио — это ваша единственная связь с остальным миром. Подумайте: ведь это так же правильно и в отношении других ленинградцев! Утром они слушают сводку Совинформбюро, потом идут на работу. В цехах вряд ли кто в состоянии следить за нашими передачами внимательно, главное — это метроном. А вот дома, сидя у такой же вот печки, когда кругом темно и одиноко, каждому, наверное, хочется услышать живой человеческий голос. Вы-то хотите слышать его? Почему же отказываете в этой маленькой радости другим? Почему сами уклоняетесь от участия в нашем… ну, общем разговоре?
— А вы полагаете, что я в состоянии сказать людям что-то… важное? Найду что сказать? — спросил Валицкий.
— А зачем вам искать что-то! — воскликнул Бабушкин. — Вы представьте, что обращаетесь к близкому человеку. Хотите ободрить его, укрепить его дух… Ну, что бы вы сказали в этом случае один на один? Вот и у нас скажите то же самое. Больше ничего и не надо. В Ленинграде вас знают многие, вы построили не один дом. А тем, кто не знает… мы вас представим.
Валицкий теперь уже внимательно слушал этого черноволосого молодого человека, сидевшего обхватив руками колено и упираясь носком ноги в резную тумбу стола. То, что всего несколько минут назад казалось Федору Васильевичу невероятным, обретало характер возможного. Только… не в его сегодняшнем состоянии.
— У меня нет сил, — словно оправдываясь, сказал он Бабушкину. — Я просто не дойду до этого вашего радиокомитета.
— Он же недалеко от вас, почти на Невском, — не сдавался тот. — Как же до нас добираются люди, живущие в другом конце города? Ведь у них не больше сил, чем у вас! Впрочем, — голос Бабушкина как-то сник, — я забыл…
— Что вы забыли? — встрепенулся Валицкий.
— Я получил указание… не настаивать, если состояние здоровья…
Бабушкин встал и протянул руку к своей шубе.
— Подождите!.. — вырвалось у Валицкого. Но дальше он не знал, что сказать. — Пожалуйста, подложите в печку дров, — смешавшись, пробормотал Федор Васильевич.
Бабушкин сделал шаг по направлению к печке и вдруг пошатнулся, раскинул руки, точно хотел опереться о далекие стены.
— Что с вами? — насторожился Валицкий.
С непонятно откуда взявшейся энергией он вскочил из-за стола и подхватил Бабушкина под мышки. Но тот уже твердо стоял на ногах. Освободившись от рук Валицкого, он как ни в чем не бывало подошел к сложенным в кучку обломкам мебели, наклонился и, взяв несколько из них, подбросил в печку.
— Вам стало нехорошо? — спросил Валицкий.
— С чего вы взяли? — запальчиво ответил Бабушкин, не глядя в сторону Валицкого. — Просто у вас паркет натерт.
Валицкий покачал головой. Как любой ленинградец этих дней, он хорошо знал симптомы голодного обморока.
— Паркет у нас натирали в последний раз за месяц до войны, — сказал Федор Васильевич. — А вам, молодой человек, надо полежать.
— Мне надо обойти еще пять человек, — ответил Бабушкин я бросил в печку еще одну темно-красную лакированную деревяшку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225
Подобного рода предложений Валицкий за всю свою жизнь не получал ни разу.
— Позвольте, с чем же я должен, как вы изволили выразиться, «выступать»?
— Ну, — пожал своими острыми плечами Бабушкин, — сейчас тема, как вы сами понимаете, одна: война, защита Ленинграда. Вы же знаете, Федор Васильевич, что у нас систематически выступают представители ленинградской интеллигенции. Выступал Шостакович, все время выступают Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Ольга Берггольц, Кетлинская, Саянов…
— Да, да, конечно, я слышал, — торопливо подтвердил Валицкий. — Радио — это сейчас почти единственное, что связывает меня с остальным миром. Но сам я… я же, извините, не музыкант и не писатель.
— Рабочие и военные, которые каждый день участвуют в наших передачах, тоже не пишут ни музыки, ни стихов, — возразил Бабушкин. — Кроме того, мы привлекаем и выдающихся ученых. Очень важно сказать защитникам Ленинграда, в том числе молодежи, что старая русская интеллигенция с нами, в одном ряду с коммунистами и беспартийными советскими людьми. Что она также ненавидит фашизм…
«Старая русская интеллигенция!» — мысленно повторил Валицкий. В устах этого молодого человека, почти юноши, отвлеченные эти, хотя и привычные для слуха, слова прозвучали по-новому, обрели вполне конкретный смысл.
«Значит, я представитель старой русской интеллигенции, — усмехнувшись про себя, подумал Валицкий. — Никогда не думал, что кого-то представляю. Всегда полагал, что я сам по себе. А вот другие, оказывается, видят во мне нечто большее, чем я сам. Странно!..»
— Благодарю за честь… — смущенно пробормотал он, — но ваше… э-э… предложение застало меня несколько врасплох. Скажите, почему, собственно, вы остановили свой выбор на мне? В Ленинграде есть люди гораздо более известные. Даже из числа архитекторов. И кто дал вам мой адрес?
— Адрес ваш узнать было не так уж трудно, у нас есть все довоенные справочники и телефонная книга, — простодушно ответил Бабушкин. — А выбор?.. Он исходит не от меня, а от Ходоренко.
— От кого?
— От нашего руководителя, товарища Ходоренко.
Валицкий недоверчиво покачал головой. Он никогда не знал никакого Ходоренко и очень сомневался, чтобы тот знал его.
— Да вы, кажется, мне не вполне доверяете? — почему-то обиделся Бабушкин. — Я могу предъявить вам свое удостоверение. — И полез было в карман ватника.
Валицкий отстраняюще поднял руку:
— Нет, нет, что вы! У меня нет никаких оснований не доверять вам. Простите великодушно, если я дал повод для такого предположения. Однако поставьте себя на мое место. Я даже не помню, когда держал речь последний раз перед моими коллегами — архитекторами. Я, видите ли, человек… ну, как бы это сказать… не общественного склада характера. И меня искренне удивило, что ваш уважаемый руководитель выбрал меня.
— Не только вас, — опять уточнил Бабушкин. — Я имею поручение обратиться и еще к ряду лиц. А откуда Ходоренко знает каждого из названных им людей, ей-богу, понятия не имею. Готов даже допустить, что кого-то из них сам он не знает. Возможно, что какая-то фамилия подсказана ему товарищем Васнецовым, у которого он побывал сегодня утром.
«Ах, вон оно что! — мысленно воскликнул Валицкий. — Значит, и мою фамилию назвал Васнецов. Только… он же видел меня здесь совсем беспомощным. Да, но после того я сообщил ему, что совершенно здоров…»
Эти мысли пронеслись мгновенно. Вслух же Валицкий сказал:
— Повторяю, я никакой не оратор.
— Ораторы нам сейчас и не нужны, — заверил Бабушкин.
— Тем не менее… — начал было Валицкий, но Бабушкин прервал его:
— Федор Васильевич! В начале нашего разговора вы сказали, что радио — это ваша единственная связь с остальным миром. Подумайте: ведь это так же правильно и в отношении других ленинградцев! Утром они слушают сводку Совинформбюро, потом идут на работу. В цехах вряд ли кто в состоянии следить за нашими передачами внимательно, главное — это метроном. А вот дома, сидя у такой же вот печки, когда кругом темно и одиноко, каждому, наверное, хочется услышать живой человеческий голос. Вы-то хотите слышать его? Почему же отказываете в этой маленькой радости другим? Почему сами уклоняетесь от участия в нашем… ну, общем разговоре?
— А вы полагаете, что я в состоянии сказать людям что-то… важное? Найду что сказать? — спросил Валицкий.
— А зачем вам искать что-то! — воскликнул Бабушкин. — Вы представьте, что обращаетесь к близкому человеку. Хотите ободрить его, укрепить его дух… Ну, что бы вы сказали в этом случае один на один? Вот и у нас скажите то же самое. Больше ничего и не надо. В Ленинграде вас знают многие, вы построили не один дом. А тем, кто не знает… мы вас представим.
Валицкий теперь уже внимательно слушал этого черноволосого молодого человека, сидевшего обхватив руками колено и упираясь носком ноги в резную тумбу стола. То, что всего несколько минут назад казалось Федору Васильевичу невероятным, обретало характер возможного. Только… не в его сегодняшнем состоянии.
— У меня нет сил, — словно оправдываясь, сказал он Бабушкину. — Я просто не дойду до этого вашего радиокомитета.
— Он же недалеко от вас, почти на Невском, — не сдавался тот. — Как же до нас добираются люди, живущие в другом конце города? Ведь у них не больше сил, чем у вас! Впрочем, — голос Бабушкина как-то сник, — я забыл…
— Что вы забыли? — встрепенулся Валицкий.
— Я получил указание… не настаивать, если состояние здоровья…
Бабушкин встал и протянул руку к своей шубе.
— Подождите!.. — вырвалось у Валицкого. Но дальше он не знал, что сказать. — Пожалуйста, подложите в печку дров, — смешавшись, пробормотал Федор Васильевич.
Бабушкин сделал шаг по направлению к печке и вдруг пошатнулся, раскинул руки, точно хотел опереться о далекие стены.
— Что с вами? — насторожился Валицкий.
С непонятно откуда взявшейся энергией он вскочил из-за стола и подхватил Бабушкина под мышки. Но тот уже твердо стоял на ногах. Освободившись от рук Валицкого, он как ни в чем не бывало подошел к сложенным в кучку обломкам мебели, наклонился и, взяв несколько из них, подбросил в печку.
— Вам стало нехорошо? — спросил Валицкий.
— С чего вы взяли? — запальчиво ответил Бабушкин, не глядя в сторону Валицкого. — Просто у вас паркет натерт.
Валицкий покачал головой. Как любой ленинградец этих дней, он хорошо знал симптомы голодного обморока.
— Паркет у нас натирали в последний раз за месяц до войны, — сказал Федор Васильевич. — А вам, молодой человек, надо полежать.
— Мне надо обойти еще пять человек, — ответил Бабушкин я бросил в печку еще одну темно-красную лакированную деревяшку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225