Ни возгласов не было слышно, ни смеха. Часовые у входа на среднюю палубу стояли на своих местах неподвижно, словно каменные изваяния. Если и появлялся какой-нибудь матрос, занятый своим делом, то двигался он как бы на цыпочках, сосредоточенно, не глядя по сторонам.
Атлантический океан, 30 июля 196… г.
В это утро Смит появился на палубе в ослепительно белом кителе, в новой фуражке, выбритый до синевы.
— Вы случайно сегодня не именинник? — спросил Аввакум.
Смит посмотрел на него с удивлением и отрицательно покачал головой.
— Морская традиция требует, чтобы при пересечении основных широт офицеры были в парадной форме! — ответил Смит.
Основные широты!
Значит, корабль пересекает Северный тропик! Спасибо белому кителю и новой фуражке! Кто сказал, что вещи не умеют говорить?
Но как сообщить своим, что они пересекают Северный тропик и что по времени они находятся на один час западнее Гринвича? Как?
Сверху, у пего над головой, неожиданно раздался веселый смех. Смеялась Наташа. Однако казалось, что смех этот доносится откуда-то издалека, преодолевая на своем пути множество стен. Как одиноко звучал он — словно в пустыне!
Смит указывает рукой: — Глядите!
Слева от борта, примерно в ста метрах, виднеются два фонтанчика. Две светлые дуги, но с огромными хвостами и плоскими мордами. Киты! Они плывут почти параллельно танкеру, сопровождая его и как бы состязаясь с ним.
— Не сравнить с теми, что на юге, но все же киты! —важно замечает Смит.
Смит важничает, а Наталья Николаева смеется.
Что за странность! Как она может смеяться? Как она, как Константин Трофимов могли довериться 07? Каким образом 07 смог ввести их в заблуждение? Вопросы потяжелей тех двух китов, что пускают фонтаны слева от борта! Как, как?..
Как сообщить своим, что они пересекают Северный тропик и ложатся на курс, который скоро приведет их куда-то к островам Зеленого мыса?
— Что это вы так задумались, профессор? — спрашивает Смит.
Вы вчера меня просто обобрали, — говорит Аввакум.
— Может, вам сегодня повезет! — утешает его Смит. Душно. Ветер почти стих. Небо запорошено раскаленным пеплом, солнце окутано серой искрящейся мглой.
Даже дельфины присмирели, стали какими-то ленивыми. И если океан еще улыбается, то только благодаря сверкающим бликам летучих рыб.
Тот же день, после обеда
«Двое других» — это радист Ганс и штурман Альберт. Оба они канадцы; голова Ганса напоминает надутую футбольную камеру, а лицо Альберта — ломоть желтой дыни. Ганс болтлив, Альберт же лишь кивает головой и в редких случаях произносит «да» или «нет».
В игре партнером Аввакума был Ганс, а партнером Смита — Альберт. Вчера, когда они разыгрывали игры, Аввакум так часто допускал промахи вистуя, что и себя обремизил на сто долларов, и Ганса. Пока разыгрывали «шлем», Ганс был страшно удручен, курил одну сигарету за другой… Сегодня проигранные доллары надо было вернуть.
Вошел японец Сяо, камердинер 07. Сяо мал ростом, очень чистоплотен, передвигается совершенно бесшумно, как кошка. Он словно тень появляется то тут, то там. Лицо его непроницаемо.
Сяо остановился перед Аввакумом.
— Господин профессор, — сказал он, — господин Декc будет вам крайне признателен, если вы благоволите явиться к нему. Господин Декc ждет вас в своей каюте.
— Хорошо, — кивнул Аввакум, не отрывая глаз от карт.
Сяо продолжал стоять.
— Идите ради бога, чего вы медлите! — тихо заметил Смит.
Остальные игроки бросили на стол карты, встали все как по команде и быстро вышли.
«Уж не дал ли о себе знать настоящий Шеленберг из Парижа?» — подумал Аввакум и вздрогнул.
— Я к вашим услугам, сударь, готов вас проводить к господину Дексу! — сказал Сяо. Голос у него был ровный, как нитка.
«Он хочет сказать: изволь подняться и идти впереди меня», — подумал Аввакум.
— Прекрасно, Сяо, — усмехнулся Аввакум. И весело добавил: — Если графу угодно танцевать, Фигаро ему сыграет, не так ли?
Сяо стоял все с тем же каменным лицом.
— Что ж, пойдем! — со вздохом сказал Аввакум.
Вечером, при помощи специальной авторучки, оставляющей невидимые буквы, он сделал в своем дневнике первую запись. Пауль Шеленберг, Жан Молино, Мюнхен, Нанси — все это превращалось в какой-то хаос. А со своей записной книжечкой — хотя бы с нею — он мог быть вполне откровенным, мог оставаться самимсобой, Аввакумом. В хаос дневник вносил какой-то порядок, действовал успокаивающе. Он давал возможность хоть на время избавиться от шеленбергов, молино и немного сосредоточиться, собраться с мыслями.
30 июля, вечер. Пересекаем Северный тропик. Днем было душно, влажно, тихо, а сейчас дует сильный северо-восточный ветер. Железную улицу захлестывают волны. Качает. И не на шутку, дьявол его возьми, как сказал бы Шеленберг.
Этот Шеленберг не выходит у меня из головы. Когда я поднимался по трапу, а японец шел следом за мной, я думал: «Почему я не покончил с ним, с этим Шеленбергом? Подбросил бы лишнюю таблетку в тот стакан с водой, и дело с концом! Он бы уснул на веки вечные!» А сейчас думаю по-другому: «Хорошо, что я этого не сделал!» Убивать при помощи таблеток — в этом есть что-то подлое. Убивать, делая вид, что лечишь! Нет, черт побери, это не в моем вкусе, меня всю жизнь не покидало бы гадкое чувство!
Всю жизнь! Я пишу эти слова и усмехаюсь. Ведь для меня они могут означать лишь какие-то минуты или считанные часы, а я говорю «всю жизнь»! Можно подумать, что 07, Смит, Франсуа — мои друзья, братья и я путешествую вместе с ними так, ради удовольствия — в мире и дружбе!
Когда я поднимался по трапу и следом за мною ползла эта тень, я подумал: «Если станет ясно, что Шеленберг меня раскрыл, первое, что я должен сделать, — это убить 07! Я его задушу или размозжу ему голову каким-нибудь тяжелым предметом, но без особого шума, чтоб обеспечить себе какие-то секунды жизни. Чтобы перед тем, как в меня пустит пулю тот, рыжий, хотя бы успеть крикнуть: „Трофимов, Николаева, вас обманывают, вы похищены, похищены!“
Но это осталось на потом, для другого раза, и прекрасно. Настолько прекрасно, что, не будь этой ужасной качки, я бы пустился в пляс в своей каюте, хотя я тут один.
— Господин Шеленберг, — сказал мне 07, — я решил познакомить вас с Трофимовым. Как вы на это смотрите?
— Ах, дьявол его возьми! Рано или поздно — должно же это когда-нибудь произойти, ничего не поделаешь! — ответил я.
Затем он мне еще раз напомнил, что я — француз, Жан Молино из университета Нанси, и что по убеждениям я коммунист; что он, 07, русский, лицо, действующее от имени Советского правительства, и что судно, на котором мы плывем, получает команды из Москвы.
— Только не употребляйте вы, пожалуйста, ваше «дьявол его возьми»! — предупредил меня 07. — Французы, хотя я их и недолюбливаю, люди благовоспитанные, деликатные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Атлантический океан, 30 июля 196… г.
В это утро Смит появился на палубе в ослепительно белом кителе, в новой фуражке, выбритый до синевы.
— Вы случайно сегодня не именинник? — спросил Аввакум.
Смит посмотрел на него с удивлением и отрицательно покачал головой.
— Морская традиция требует, чтобы при пересечении основных широт офицеры были в парадной форме! — ответил Смит.
Основные широты!
Значит, корабль пересекает Северный тропик! Спасибо белому кителю и новой фуражке! Кто сказал, что вещи не умеют говорить?
Но как сообщить своим, что они пересекают Северный тропик и что по времени они находятся на один час западнее Гринвича? Как?
Сверху, у пего над головой, неожиданно раздался веселый смех. Смеялась Наташа. Однако казалось, что смех этот доносится откуда-то издалека, преодолевая на своем пути множество стен. Как одиноко звучал он — словно в пустыне!
Смит указывает рукой: — Глядите!
Слева от борта, примерно в ста метрах, виднеются два фонтанчика. Две светлые дуги, но с огромными хвостами и плоскими мордами. Киты! Они плывут почти параллельно танкеру, сопровождая его и как бы состязаясь с ним.
— Не сравнить с теми, что на юге, но все же киты! —важно замечает Смит.
Смит важничает, а Наталья Николаева смеется.
Что за странность! Как она может смеяться? Как она, как Константин Трофимов могли довериться 07? Каким образом 07 смог ввести их в заблуждение? Вопросы потяжелей тех двух китов, что пускают фонтаны слева от борта! Как, как?..
Как сообщить своим, что они пересекают Северный тропик и ложатся на курс, который скоро приведет их куда-то к островам Зеленого мыса?
— Что это вы так задумались, профессор? — спрашивает Смит.
Вы вчера меня просто обобрали, — говорит Аввакум.
— Может, вам сегодня повезет! — утешает его Смит. Душно. Ветер почти стих. Небо запорошено раскаленным пеплом, солнце окутано серой искрящейся мглой.
Даже дельфины присмирели, стали какими-то ленивыми. И если океан еще улыбается, то только благодаря сверкающим бликам летучих рыб.
Тот же день, после обеда
«Двое других» — это радист Ганс и штурман Альберт. Оба они канадцы; голова Ганса напоминает надутую футбольную камеру, а лицо Альберта — ломоть желтой дыни. Ганс болтлив, Альберт же лишь кивает головой и в редких случаях произносит «да» или «нет».
В игре партнером Аввакума был Ганс, а партнером Смита — Альберт. Вчера, когда они разыгрывали игры, Аввакум так часто допускал промахи вистуя, что и себя обремизил на сто долларов, и Ганса. Пока разыгрывали «шлем», Ганс был страшно удручен, курил одну сигарету за другой… Сегодня проигранные доллары надо было вернуть.
Вошел японец Сяо, камердинер 07. Сяо мал ростом, очень чистоплотен, передвигается совершенно бесшумно, как кошка. Он словно тень появляется то тут, то там. Лицо его непроницаемо.
Сяо остановился перед Аввакумом.
— Господин профессор, — сказал он, — господин Декc будет вам крайне признателен, если вы благоволите явиться к нему. Господин Декc ждет вас в своей каюте.
— Хорошо, — кивнул Аввакум, не отрывая глаз от карт.
Сяо продолжал стоять.
— Идите ради бога, чего вы медлите! — тихо заметил Смит.
Остальные игроки бросили на стол карты, встали все как по команде и быстро вышли.
«Уж не дал ли о себе знать настоящий Шеленберг из Парижа?» — подумал Аввакум и вздрогнул.
— Я к вашим услугам, сударь, готов вас проводить к господину Дексу! — сказал Сяо. Голос у него был ровный, как нитка.
«Он хочет сказать: изволь подняться и идти впереди меня», — подумал Аввакум.
— Прекрасно, Сяо, — усмехнулся Аввакум. И весело добавил: — Если графу угодно танцевать, Фигаро ему сыграет, не так ли?
Сяо стоял все с тем же каменным лицом.
— Что ж, пойдем! — со вздохом сказал Аввакум.
Вечером, при помощи специальной авторучки, оставляющей невидимые буквы, он сделал в своем дневнике первую запись. Пауль Шеленберг, Жан Молино, Мюнхен, Нанси — все это превращалось в какой-то хаос. А со своей записной книжечкой — хотя бы с нею — он мог быть вполне откровенным, мог оставаться самимсобой, Аввакумом. В хаос дневник вносил какой-то порядок, действовал успокаивающе. Он давал возможность хоть на время избавиться от шеленбергов, молино и немного сосредоточиться, собраться с мыслями.
30 июля, вечер. Пересекаем Северный тропик. Днем было душно, влажно, тихо, а сейчас дует сильный северо-восточный ветер. Железную улицу захлестывают волны. Качает. И не на шутку, дьявол его возьми, как сказал бы Шеленберг.
Этот Шеленберг не выходит у меня из головы. Когда я поднимался по трапу, а японец шел следом за мной, я думал: «Почему я не покончил с ним, с этим Шеленбергом? Подбросил бы лишнюю таблетку в тот стакан с водой, и дело с концом! Он бы уснул на веки вечные!» А сейчас думаю по-другому: «Хорошо, что я этого не сделал!» Убивать при помощи таблеток — в этом есть что-то подлое. Убивать, делая вид, что лечишь! Нет, черт побери, это не в моем вкусе, меня всю жизнь не покидало бы гадкое чувство!
Всю жизнь! Я пишу эти слова и усмехаюсь. Ведь для меня они могут означать лишь какие-то минуты или считанные часы, а я говорю «всю жизнь»! Можно подумать, что 07, Смит, Франсуа — мои друзья, братья и я путешествую вместе с ними так, ради удовольствия — в мире и дружбе!
Когда я поднимался по трапу и следом за мною ползла эта тень, я подумал: «Если станет ясно, что Шеленберг меня раскрыл, первое, что я должен сделать, — это убить 07! Я его задушу или размозжу ему голову каким-нибудь тяжелым предметом, но без особого шума, чтоб обеспечить себе какие-то секунды жизни. Чтобы перед тем, как в меня пустит пулю тот, рыжий, хотя бы успеть крикнуть: „Трофимов, Николаева, вас обманывают, вы похищены, похищены!“
Но это осталось на потом, для другого раза, и прекрасно. Настолько прекрасно, что, не будь этой ужасной качки, я бы пустился в пляс в своей каюте, хотя я тут один.
— Господин Шеленберг, — сказал мне 07, — я решил познакомить вас с Трофимовым. Как вы на это смотрите?
— Ах, дьявол его возьми! Рано или поздно — должно же это когда-нибудь произойти, ничего не поделаешь! — ответил я.
Затем он мне еще раз напомнил, что я — француз, Жан Молино из университета Нанси, и что по убеждениям я коммунист; что он, 07, русский, лицо, действующее от имени Советского правительства, и что судно, на котором мы плывем, получает команды из Москвы.
— Только не употребляйте вы, пожалуйста, ваше «дьявол его возьми»! — предупредил меня 07. — Французы, хотя я их и недолюбливаю, люди благовоспитанные, деликатные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54