Здесь, на родине ее родителей, она будет жить как простая девушка... Ну, не совсем простая. Знатная христианская девица, чей долг — быть скромной и добродетельной, почитать родителей, творить добро и в свой срок стать женой доброго христианина, чтобы продолжить достойный род и вырастить детей, чьи христианские добродетели сделают честь ей и ее мужу. И зовут ее теперь по-другому: леди Хайд. Хайдегерд. Мать сказала, это звучит более по-христиански.
Они продолжали работать молча, вместе с третьей присутствующей женщиной — смуглой, тонколицей красавицей лет на пять старше леди Хайд. Ее называли донна Эвлалия, хотя вряд ли имя принадлежало ей по праву рождения.
Несколько лет назад эта девушка тоже жила в гареме — одна из многих юных наложниц. Привезенная в караване рабынь, одинокая сирота, Лалли лишь одним выделилась из общей массы: она не желала искать возлюбленного среди гаремной стражи. Она любила султана.
Невероятно, но факт — невольница, влюбленная в своего господина! Да, он был всегда ласков и терпим к женщинам, милостив и щедр — но любить его? Хранить верность? Христианке стать невенчанной женой сарацина, который вдобавок имеет уже жену (и не одну!) — и отправиться вместе с ним в страну христиан, где у нее нет никакой защиты, кроме его слова!
Она любила его...
Перед этой любовью Леонсия, романтическая юность которой была далеко в прошлом, только почтительно склонила голову. Она сама, выйдя за своего Конрада в неполных шестнадцать лет, пережила его мусульманство, вторую женитьбу, потом разгульные гаремные годы, буйство ничем не сдерживаемой мужской силы. Она сама несколько раз влюблялась — и это не считая ее юных фаворитов... Тридцать три года вместе. За это время можно узнать друг о друге все. Понять все и со всем смириться.
Но Эвлалия ее поражала. Она была проста в обращении, молчалива, старательна в домашней работе. У нее были золотые руки портнихи и вышивальщицы, неплохой вкус, очень скромные манеры служанки. И еще она умела делать массаж. Лалли научилась этому уже в серале — для того, чтобы быть полезной своему любимому господину. Он и взять-то ее с собой согласился только поэтому. Ну, может, это и не совсем правда — он решил взять Лалли с собой, узнав, что специально для него девушка научилась массажу... Он тоже был бессилен перед ее любовью.
— Это сукно, донна Эвлалия, мы положим отдельно. Из него надо сшить плащи для сэра Родерика и, возможно, для того мальчика, что появился сегодня ночью. Ты уже видела его?
— Нет, миледи, — равнодушно ответила девушка. — Я с раннего утра была занята в пекарне.
— Ты пекла хлеб, Лалли? — засмеялась юная леди. — Ты это так любишь?
— Люблю, миледи, — призналась та чуть смущенно. — Печь хлеб — дело приятное. И те женщины были рады, что я им помогаю. Вдвоем трудно: надо и огонь поддерживать, и тесто месить, и за чистотой следить. Да и вытащить хлебы вовремя, чтобы не уронить, не дай Бог, на землю...
— Ты такая трудолюбивая, Лалли, — сказала Хайдегерд с завистью. — Это, наверное, хорошо — все уметь делать.
— Научитесь, миледи. Это только по первости трудным кажется, а потом все легче и легче, само пойдет. Но вам, благородной даме, это и ни к чему. Для вас все люди сделают.
— Не скажите, донна Эвлалия, — возразила мать строго. — Человек благородный должен уметь делать все, что и простой умеет, только еще лучше. Иначе что в нем такого благородного? За что его уважать?
— Благородство — оно в душе... — не согласилась служанка. — Не в руках же! Руки чему угодно научить можно. Иглой вертеть или там топором — разве в том важность? А к благородной душе бог милостив. И сердца людские ей подлежат. То есть закон божий для человеков...
— Как красиво ты говоришь, Лалли, — восхитилась опять барышня.
— Верно, и слова, и мысли красивые, — кивнула Леонсия, продолжая разбирать кучу белья. — Это то, что вы сами чувствуете, милая вы моя. Но душа человеческая — не родинка, что от родителей достается и к своим детям переходит. Душа — божье творение, каждому отдельно дается, как поле с плодородной землей. А уж что на том огороде вырастет, не отцу с матерью, а тебе самой выбирать. Сеять, растить, беречь. С людьми этим делиться, детям передавать. Не саму землю, хоть какая бы она была благородная да плодородная, а урожай! То, что выросло... Как тут без умения обойтись? Чем больше умеешь, чем больше знаешь, тем богаче твоя душа. Тем она благородней!
Эвлалия промолчала. Хайди тоже.
В тишине они закончили разборку вещей.
— Вот, Хайди, отнеси эти рубашки в свою спальню и уложи в сундук, что в углу... А из этого полотна, донна Эвлалия, придется кроить уже сегодня. Я имею в виду, для молодого Роланда, о котором я говорила. Конечно, сэр Родерик поделился бы с ним бельем, но я хочу, чтобы у него все было свое.
— Как угодно миледи, — не стала спорить швея.
Тем не менее, Леонсия чувствовала, что девушка с ней не согласна.
— Это не каприз, Лалли, милая. Просто это не обыкновенный юноша. Он сын прежнего лорда, которого король лишил всего и казнил. Он сам просидел год в каменоломне. И сейчас ему очень больно. Больно даже получать подарки. Он ведь видит в моем муже врага! Чем скорее у него будет что-то свое, тем меньше для него унижений. Как он вчера сидел перед нами, в одном только чужом белье! Ах, Лалли, милая, прошу, помогите мне.
— Конечно, помогу, — уверила ее Эвлалия, подходя к отобранным материям. — Только нужна все же пара дней. Вы ведь хотите подарить ему и белье, и всю верхнюю одежду, и зимний плащ? Не будет ли проще взять некоторые готовые вещи, что есть в запасе, и перешить на него? А нижнее я, конечно, сошью сама.
— И еще плащ, милая, если только это не слишком трудно. Новый, и желательно, чтобы отличался от других.
— Я бы вышила его, если таково ваше желание, серебром.
— Серебром не надо. Просто украсьте цветной ниткой, как вы умеете.
И спасибо вам. Это будет доброе дело.
— Миледи, надо бы поскорее взять меру, — перешла девушка на практичный тон. — Где этот молодой господин?
— Сейчас пошлю за ним. Уже скоро время обеда, они с Родериком должны закончить свои военные игры.
Лалли открыла дверь, и Леонсия приказала дежурившему там Алану позвать мальчиков с тренировки.
Глава V
У Роланда крепко кружилась голова.
Впервые с тех пор, как не стало его доброй матущки, кто-то всерьез пытался его учить. Незнакомый, совсем молодой рыцарь в легкой кольчуге поверх замшевой темной туники строго сдвигал брови и заставлял его бегать вокруг двора, прыгать с одной ноги на другую и даже правильно падать — сгибая ноги в коленях, чтобы не ушибиться.
Строгого молодца звали Робер де Рош-Мор. Родерик обращался к нему «мэтр», но видно было, что этот учитель — такой же графский солдат, как и два десятка других, что бегали, прыгали, упражнялись на мечах и боролись, разделившись на пары, на широком дворе замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Они продолжали работать молча, вместе с третьей присутствующей женщиной — смуглой, тонколицей красавицей лет на пять старше леди Хайд. Ее называли донна Эвлалия, хотя вряд ли имя принадлежало ей по праву рождения.
Несколько лет назад эта девушка тоже жила в гареме — одна из многих юных наложниц. Привезенная в караване рабынь, одинокая сирота, Лалли лишь одним выделилась из общей массы: она не желала искать возлюбленного среди гаремной стражи. Она любила султана.
Невероятно, но факт — невольница, влюбленная в своего господина! Да, он был всегда ласков и терпим к женщинам, милостив и щедр — но любить его? Хранить верность? Христианке стать невенчанной женой сарацина, который вдобавок имеет уже жену (и не одну!) — и отправиться вместе с ним в страну христиан, где у нее нет никакой защиты, кроме его слова!
Она любила его...
Перед этой любовью Леонсия, романтическая юность которой была далеко в прошлом, только почтительно склонила голову. Она сама, выйдя за своего Конрада в неполных шестнадцать лет, пережила его мусульманство, вторую женитьбу, потом разгульные гаремные годы, буйство ничем не сдерживаемой мужской силы. Она сама несколько раз влюблялась — и это не считая ее юных фаворитов... Тридцать три года вместе. За это время можно узнать друг о друге все. Понять все и со всем смириться.
Но Эвлалия ее поражала. Она была проста в обращении, молчалива, старательна в домашней работе. У нее были золотые руки портнихи и вышивальщицы, неплохой вкус, очень скромные манеры служанки. И еще она умела делать массаж. Лалли научилась этому уже в серале — для того, чтобы быть полезной своему любимому господину. Он и взять-то ее с собой согласился только поэтому. Ну, может, это и не совсем правда — он решил взять Лалли с собой, узнав, что специально для него девушка научилась массажу... Он тоже был бессилен перед ее любовью.
— Это сукно, донна Эвлалия, мы положим отдельно. Из него надо сшить плащи для сэра Родерика и, возможно, для того мальчика, что появился сегодня ночью. Ты уже видела его?
— Нет, миледи, — равнодушно ответила девушка. — Я с раннего утра была занята в пекарне.
— Ты пекла хлеб, Лалли? — засмеялась юная леди. — Ты это так любишь?
— Люблю, миледи, — призналась та чуть смущенно. — Печь хлеб — дело приятное. И те женщины были рады, что я им помогаю. Вдвоем трудно: надо и огонь поддерживать, и тесто месить, и за чистотой следить. Да и вытащить хлебы вовремя, чтобы не уронить, не дай Бог, на землю...
— Ты такая трудолюбивая, Лалли, — сказала Хайдегерд с завистью. — Это, наверное, хорошо — все уметь делать.
— Научитесь, миледи. Это только по первости трудным кажется, а потом все легче и легче, само пойдет. Но вам, благородной даме, это и ни к чему. Для вас все люди сделают.
— Не скажите, донна Эвлалия, — возразила мать строго. — Человек благородный должен уметь делать все, что и простой умеет, только еще лучше. Иначе что в нем такого благородного? За что его уважать?
— Благородство — оно в душе... — не согласилась служанка. — Не в руках же! Руки чему угодно научить можно. Иглой вертеть или там топором — разве в том важность? А к благородной душе бог милостив. И сердца людские ей подлежат. То есть закон божий для человеков...
— Как красиво ты говоришь, Лалли, — восхитилась опять барышня.
— Верно, и слова, и мысли красивые, — кивнула Леонсия, продолжая разбирать кучу белья. — Это то, что вы сами чувствуете, милая вы моя. Но душа человеческая — не родинка, что от родителей достается и к своим детям переходит. Душа — божье творение, каждому отдельно дается, как поле с плодородной землей. А уж что на том огороде вырастет, не отцу с матерью, а тебе самой выбирать. Сеять, растить, беречь. С людьми этим делиться, детям передавать. Не саму землю, хоть какая бы она была благородная да плодородная, а урожай! То, что выросло... Как тут без умения обойтись? Чем больше умеешь, чем больше знаешь, тем богаче твоя душа. Тем она благородней!
Эвлалия промолчала. Хайди тоже.
В тишине они закончили разборку вещей.
— Вот, Хайди, отнеси эти рубашки в свою спальню и уложи в сундук, что в углу... А из этого полотна, донна Эвлалия, придется кроить уже сегодня. Я имею в виду, для молодого Роланда, о котором я говорила. Конечно, сэр Родерик поделился бы с ним бельем, но я хочу, чтобы у него все было свое.
— Как угодно миледи, — не стала спорить швея.
Тем не менее, Леонсия чувствовала, что девушка с ней не согласна.
— Это не каприз, Лалли, милая. Просто это не обыкновенный юноша. Он сын прежнего лорда, которого король лишил всего и казнил. Он сам просидел год в каменоломне. И сейчас ему очень больно. Больно даже получать подарки. Он ведь видит в моем муже врага! Чем скорее у него будет что-то свое, тем меньше для него унижений. Как он вчера сидел перед нами, в одном только чужом белье! Ах, Лалли, милая, прошу, помогите мне.
— Конечно, помогу, — уверила ее Эвлалия, подходя к отобранным материям. — Только нужна все же пара дней. Вы ведь хотите подарить ему и белье, и всю верхнюю одежду, и зимний плащ? Не будет ли проще взять некоторые готовые вещи, что есть в запасе, и перешить на него? А нижнее я, конечно, сошью сама.
— И еще плащ, милая, если только это не слишком трудно. Новый, и желательно, чтобы отличался от других.
— Я бы вышила его, если таково ваше желание, серебром.
— Серебром не надо. Просто украсьте цветной ниткой, как вы умеете.
И спасибо вам. Это будет доброе дело.
— Миледи, надо бы поскорее взять меру, — перешла девушка на практичный тон. — Где этот молодой господин?
— Сейчас пошлю за ним. Уже скоро время обеда, они с Родериком должны закончить свои военные игры.
Лалли открыла дверь, и Леонсия приказала дежурившему там Алану позвать мальчиков с тренировки.
Глава V
У Роланда крепко кружилась голова.
Впервые с тех пор, как не стало его доброй матущки, кто-то всерьез пытался его учить. Незнакомый, совсем молодой рыцарь в легкой кольчуге поверх замшевой темной туники строго сдвигал брови и заставлял его бегать вокруг двора, прыгать с одной ноги на другую и даже правильно падать — сгибая ноги в коленях, чтобы не ушибиться.
Строгого молодца звали Робер де Рош-Мор. Родерик обращался к нему «мэтр», но видно было, что этот учитель — такой же графский солдат, как и два десятка других, что бегали, прыгали, упражнялись на мечах и боролись, разделившись на пары, на широком дворе замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110