Ты-то как себя чувствуешь, Шура?
— Плохо, — отводя глаза, признался студент. — Силы теряю, а мне нельзя. Отец незадолго до смерти все твердил, что мне умирать нельзя. Со мною род прервётся. А Мезенцевы ещё при Петре первом потомственное дворянство получили… Мне нужно что-то… из еды. Я не прошу просто так, нет! Я понимаю ваши проблемы, Василий Яковлевич, вы так рискуете. Вот, я принёс…
Он торопливо достал из-за пазухи чёрную тетрадь, из кармана чёрную коробочку и подал их Пинчуку. Пока тот разглядывал при свете дня диковинную монету, Шура сбивчиво рассказывал всю запутанную историю.
— …Нумизматы её с руками оторвут, главное, чтобы с ней тетрадь сохранилась. Это очень дорогая вещь, вы понимаете? — с надеждой глядя на хозяина дома говорил Мезенцев.
— Да, понимаю, — тяжело вздохнул Пинчук. Ещё немного повертев в руках старинную монету и уложив её в коробочку, он сказал:
— Знаешь, Шура, это, может быть, для этих… как ты их назвал?
— Нумизматов.
— Да, для них это ценная вещь. Только где их сейчас в городе искать? А так серебро — оно и есть серебро, даже не золото.
Мезенцев опустил глаза, но Пинчук продолжил:
— Возьму я эту вещь для себя, из уважения к вашему семейству. Все-таки сколько добра от вас видел! У меня, конечно, много припасу не найдётся, но… чем смогу.
Подойдя к пузатому буфету, снабженец открыл дверцу, подсвечивая себе огарком свечи, долго копошился в его объёмном чреве, наконец вернулся к буржуйке с матерчатым мешочком в руках. Подавая его студенту, старшина сказал:
— Здесь пшено, килограмма два, двести грамм маргарину, сахаринчику немного положил, кипяток подсластить. Чем могу, уж извини.
— Спасибо большое, Василий Яковлевич! — губы у Шуры дрогнули, на глаза навернулись слезы. — Я так вам благодарен!
— Да ладно тебе, Шура, чем могу, — снова повторил Пинчук, а потом спросил: — Может, тебе ещё дровишек дать?
— Нет, дрова я не унесу. У меня ещё есть. Стол дожигаю.
— Это тот, из столовой, круглый? — ахнул Василий Яковлевич.
— Да, раньше за ним вся семья помещалась, ну а теперь нет никого… Я пойду, поздно уже.
Проводив гостя до двери, Пинчук уложил коробочку и чёрную тетрадь в верхний ящик буфета, рядом с документами, и, подойдя к окну, осторожно приоткрыл штору светомаскировки.
Выглянула луна, и на белом снегу хорошо было видно, как шаркающей старческой походкой Мезенцев-младший вдоль стенки пробирается к себе домой. Чуть покачав головой, Василий Яковлевич пробормотал: «Нет, не жилец он, догорает парень. До весны точно не дотянет. На это у меня глаз намётанный.»
Прикрыв штору, Пинчук разжёг небольшую коптилку, сделанную из гильзы сорокапятки, и с озабоченным выражением лица начал шарить у себя за пазухой. Вытащив на свет Божий довольно солидный мешочек, он внимательно осмотрел его, кивнул головой и пробормотал себе под нос:
— Так и есть, дырка. А я-то думаю, что такое колет меня целый день.
Освободив от крошек хлеба большое блюдо, Василий Яковлевич осторожно высыпал на него даже в скудном свете вспыхнувшие разноцветным огнём драгоценности. Кольца, серьги, броши, колье — радость и утеха изысканных и утончённых женщин бывшего Санкт-Петербурга. Кроме семейства Мезенцевых, Пинчук опекал ещё два профессорских дома, хорошо известных ему по прошлой работе в институте. К незнакомым людям он с подобными сделками обращаться опасался.
Заштопав мешочек, Василий Яковлевич осторожно ссыпал обратно камушки и сунул его за пазуху. Помня о судьбе своей первой квартиры, старшина теперь всегда носил драгоценности с собой, оставляя дома только тяжёлое золото, к которому теперь прибавилась эта забавная монета.
5. УДАРНИК КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА.
В половине восьмого утра Силин стоял на условленном месте. Хотя чахлый сквер навевал ему не очень приятные воспоминания, Нумизмат чувствовал некоторую приподнятость духа. В первый раз за время его московской одиссеи удалось все, что он задумал. Когда без пяти восемь со стороны общаги подошли хмурые и неразговорчивые строители, Михаил не удержался и приветствовал их более чем радостно:
— Здорово, мужики!
— Привет, — нехотя буркнул черноглазый Шпон, остальные только мрачно посмотрели в сторону Нумизмата. Автобус подкатил словно по заказу — ровно в восемь, и разговор продолжился уже по дороге.
— Что это ваше начальство сменило гнев на милость? — шепнул Силин на ухо своему соседу, все тому же Шпону.
— Димку позавчера убили, — тихо ответил парень, упорно глядя в окно.
— Да ты что?! — очень похоже изобразил удивление Нумизмат. — Кто?
— Да кабы знать! Наркоман какой-нибудь. Отправили парня в магазин, и все, нету, зарезали. Денег-то было шиш да маленько, а кто-то позарился, аж карманы все вывернул! Менты, суки, достали! Им лишь бы придраться, что в Москве без прописки живём. А тут ещё рыжий, гад, не хочет Димку домой отправлять, здесь, говорит, похороним, дешевле будет. Я предложил ребятам скинуться по тридцать долларов, никто не согласился, а у парня там мать осталась, брат маленький.
— Ну, тридцать долларов это не очень и много, — удивился Михаил, — чего они жмутся-то?
Теперь Шпон зверем посмотрел уже на Силина.
— Это для вас, москалей, не много, а у нас семью можно месяц месяца на них кормить!
После этих резких слов парень отвернулся к окну и замолчал.
«Черт его знает, что ему надо? И так и эдак — все для него плохо», — разозлился Силин и оставшуюся часть дороги к соседу уже не приставал.
Прораб был уже на месте. За руку поздоровавшись с Нумизматом, он мотнул головой в сторону сторожки и предложил:
— Пойдёмте, я вас запишу.
По ходу дела Паршин объяснял условия труда и оплаты.
— Деньги в конце недели, но сразу предупреждаю вас, что и работы тут осталось тоже примерно на неделю.
Паршина удивило, что новый рабочий проявил некоторое безразличие к сумме будущего заработка, но отнёс это к общей сдержанности характера.
— И спецовку сейчас на вашу фигуру не подберёшь, — закончил прораб введение в курс дела.
— Да ладно, я могу и так, дайте только на голову что-нибудь да рукавицы, — заверил нового начальника Силин.
Поначалу в бригаде Михаил занял место покойного Димки: подай, принеси, свари чай. Но длилось все это буквально до обеда. Затем Паршин и бригадир решили посмотреть нового человека на более сложной работе. Пробным оселком послужила все та же злополучная голубая ванная. «Мадам» снова передумала и решила отделать её мрамором. Глядя, как Силин с виду неторопливо, но аккуратно и точно кладёт плитку за плиткой, оба его начальника не сказали ни слова, только переглянулись. Взгляд рыжего выражал некоторую досаду, Паршин же откровенно торжествовал.
— Тебе Шпона оставить в подмогу? — спросил он Михаила.
— Зачем? Яйца чухать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Плохо, — отводя глаза, признался студент. — Силы теряю, а мне нельзя. Отец незадолго до смерти все твердил, что мне умирать нельзя. Со мною род прервётся. А Мезенцевы ещё при Петре первом потомственное дворянство получили… Мне нужно что-то… из еды. Я не прошу просто так, нет! Я понимаю ваши проблемы, Василий Яковлевич, вы так рискуете. Вот, я принёс…
Он торопливо достал из-за пазухи чёрную тетрадь, из кармана чёрную коробочку и подал их Пинчуку. Пока тот разглядывал при свете дня диковинную монету, Шура сбивчиво рассказывал всю запутанную историю.
— …Нумизматы её с руками оторвут, главное, чтобы с ней тетрадь сохранилась. Это очень дорогая вещь, вы понимаете? — с надеждой глядя на хозяина дома говорил Мезенцев.
— Да, понимаю, — тяжело вздохнул Пинчук. Ещё немного повертев в руках старинную монету и уложив её в коробочку, он сказал:
— Знаешь, Шура, это, может быть, для этих… как ты их назвал?
— Нумизматов.
— Да, для них это ценная вещь. Только где их сейчас в городе искать? А так серебро — оно и есть серебро, даже не золото.
Мезенцев опустил глаза, но Пинчук продолжил:
— Возьму я эту вещь для себя, из уважения к вашему семейству. Все-таки сколько добра от вас видел! У меня, конечно, много припасу не найдётся, но… чем смогу.
Подойдя к пузатому буфету, снабженец открыл дверцу, подсвечивая себе огарком свечи, долго копошился в его объёмном чреве, наконец вернулся к буржуйке с матерчатым мешочком в руках. Подавая его студенту, старшина сказал:
— Здесь пшено, килограмма два, двести грамм маргарину, сахаринчику немного положил, кипяток подсластить. Чем могу, уж извини.
— Спасибо большое, Василий Яковлевич! — губы у Шуры дрогнули, на глаза навернулись слезы. — Я так вам благодарен!
— Да ладно тебе, Шура, чем могу, — снова повторил Пинчук, а потом спросил: — Может, тебе ещё дровишек дать?
— Нет, дрова я не унесу. У меня ещё есть. Стол дожигаю.
— Это тот, из столовой, круглый? — ахнул Василий Яковлевич.
— Да, раньше за ним вся семья помещалась, ну а теперь нет никого… Я пойду, поздно уже.
Проводив гостя до двери, Пинчук уложил коробочку и чёрную тетрадь в верхний ящик буфета, рядом с документами, и, подойдя к окну, осторожно приоткрыл штору светомаскировки.
Выглянула луна, и на белом снегу хорошо было видно, как шаркающей старческой походкой Мезенцев-младший вдоль стенки пробирается к себе домой. Чуть покачав головой, Василий Яковлевич пробормотал: «Нет, не жилец он, догорает парень. До весны точно не дотянет. На это у меня глаз намётанный.»
Прикрыв штору, Пинчук разжёг небольшую коптилку, сделанную из гильзы сорокапятки, и с озабоченным выражением лица начал шарить у себя за пазухой. Вытащив на свет Божий довольно солидный мешочек, он внимательно осмотрел его, кивнул головой и пробормотал себе под нос:
— Так и есть, дырка. А я-то думаю, что такое колет меня целый день.
Освободив от крошек хлеба большое блюдо, Василий Яковлевич осторожно высыпал на него даже в скудном свете вспыхнувшие разноцветным огнём драгоценности. Кольца, серьги, броши, колье — радость и утеха изысканных и утончённых женщин бывшего Санкт-Петербурга. Кроме семейства Мезенцевых, Пинчук опекал ещё два профессорских дома, хорошо известных ему по прошлой работе в институте. К незнакомым людям он с подобными сделками обращаться опасался.
Заштопав мешочек, Василий Яковлевич осторожно ссыпал обратно камушки и сунул его за пазуху. Помня о судьбе своей первой квартиры, старшина теперь всегда носил драгоценности с собой, оставляя дома только тяжёлое золото, к которому теперь прибавилась эта забавная монета.
5. УДАРНИК КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА.
В половине восьмого утра Силин стоял на условленном месте. Хотя чахлый сквер навевал ему не очень приятные воспоминания, Нумизмат чувствовал некоторую приподнятость духа. В первый раз за время его московской одиссеи удалось все, что он задумал. Когда без пяти восемь со стороны общаги подошли хмурые и неразговорчивые строители, Михаил не удержался и приветствовал их более чем радостно:
— Здорово, мужики!
— Привет, — нехотя буркнул черноглазый Шпон, остальные только мрачно посмотрели в сторону Нумизмата. Автобус подкатил словно по заказу — ровно в восемь, и разговор продолжился уже по дороге.
— Что это ваше начальство сменило гнев на милость? — шепнул Силин на ухо своему соседу, все тому же Шпону.
— Димку позавчера убили, — тихо ответил парень, упорно глядя в окно.
— Да ты что?! — очень похоже изобразил удивление Нумизмат. — Кто?
— Да кабы знать! Наркоман какой-нибудь. Отправили парня в магазин, и все, нету, зарезали. Денег-то было шиш да маленько, а кто-то позарился, аж карманы все вывернул! Менты, суки, достали! Им лишь бы придраться, что в Москве без прописки живём. А тут ещё рыжий, гад, не хочет Димку домой отправлять, здесь, говорит, похороним, дешевле будет. Я предложил ребятам скинуться по тридцать долларов, никто не согласился, а у парня там мать осталась, брат маленький.
— Ну, тридцать долларов это не очень и много, — удивился Михаил, — чего они жмутся-то?
Теперь Шпон зверем посмотрел уже на Силина.
— Это для вас, москалей, не много, а у нас семью можно месяц месяца на них кормить!
После этих резких слов парень отвернулся к окну и замолчал.
«Черт его знает, что ему надо? И так и эдак — все для него плохо», — разозлился Силин и оставшуюся часть дороги к соседу уже не приставал.
Прораб был уже на месте. За руку поздоровавшись с Нумизматом, он мотнул головой в сторону сторожки и предложил:
— Пойдёмте, я вас запишу.
По ходу дела Паршин объяснял условия труда и оплаты.
— Деньги в конце недели, но сразу предупреждаю вас, что и работы тут осталось тоже примерно на неделю.
Паршина удивило, что новый рабочий проявил некоторое безразличие к сумме будущего заработка, но отнёс это к общей сдержанности характера.
— И спецовку сейчас на вашу фигуру не подберёшь, — закончил прораб введение в курс дела.
— Да ладно, я могу и так, дайте только на голову что-нибудь да рукавицы, — заверил нового начальника Силин.
Поначалу в бригаде Михаил занял место покойного Димки: подай, принеси, свари чай. Но длилось все это буквально до обеда. Затем Паршин и бригадир решили посмотреть нового человека на более сложной работе. Пробным оселком послужила все та же злополучная голубая ванная. «Мадам» снова передумала и решила отделать её мрамором. Глядя, как Силин с виду неторопливо, но аккуратно и точно кладёт плитку за плиткой, оба его начальника не сказали ни слова, только переглянулись. Взгляд рыжего выражал некоторую досаду, Паршин же откровенно торжествовал.
— Тебе Шпона оставить в подмогу? — спросил он Михаила.
— Зачем? Яйца чухать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116