К шести часам вечера мы причалили в Порто-Ново.
Словоизлияния Луи с Эпаминондасом затянулись довольно надолго. Они знали друг друга уже два года, познакомились в Марселе, а потом, уже на яхте, сделались закадычными дружками. Усевшись в баре, они рассказывали друг другу о своем житье-бытье с тех пор, как расстались, и на полчаса полностью забыли о нашем существовании. Потягивая виски, мы скромно ждали, пока они закончат беседу. Луи за это время успел перепробовать множество занятий и теперь целиком отдался торговле бананами между Котону и Абиджаном, перевозя их с помощью одномачтового скутера, приобретенного у одной разорившейся компании. Он поведал Эпаминондасу, что всю прибыль от торговли тратит на починку этого куттера, так что ему так и не удалось ни гроша отложить на черный день. Вот так мы с самых же первых минут и узнали, что Луи до зарезу нужно 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер, ибо мало того, что нынешний поглощает все, что бы он ни зарабатывал, – всякий раз, совершая на нем очередное плавание, он рискует незаметно отправиться на тот свет. Впрочем, именно это обстоятельство и заставило его наконец вспомнить о присутствии Анны. Я тут же не преминул предсказать, что не пройдет и двух дней, как он непременно попросит у нее эти 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер. Которые она, конечно, и дала ему без всяких колебаний и даже с известным удовольствием – что, разумеется, никак не могло опровергнуть, скорее уж наоборот, подтвердило тот факт, что Луи послал ей свое сообщение не только потому, что и вправду верил, будто обнаружил Гибралтарского матроса, сколько с надеждой дать ей возможность прямо на месте, так сказать, с доставкой на дом, оказать ему эту маленькую услугу.
Худой, низкорослый, опаленный солнцем, Луи одинаково поражал как живостью, так и какой-то развязностью манер. Он, как и Эпаминондас, как и все матросы, которые посылали ей депеши и «узнавали» его повсюду – пожалуй, несколько излишне безответственно, – был наделен особым шармом, обаянием, что ли. Правда, у этого, должно быть, из-за слишком долгого пребывания под африканским солнцем обаяние приобрело чересчур уж разнузданные формы. Думаю, потому что в первый день я и сам с непривычки испытал подобное искушение – многие считали, что он слегка не в себе. На самом же деле все было совсем не так. Общался Луи только с неграми. Белые обитатели Порто-Ново и слышать о нем не хотели. Он их утомлял. Считали его трепачом, аферистом, неуравновешенным, никчемным типом, общение с которым могло лишь повредить их репутации. Только одни негры и любили Луи. Вот их нисколько не смущали его сумасбродные причуды. И ничуть не тревожила, скорее даже наоборот, полная авантюр и случайностей, без всякой уверенности в завтрашнем дне, жизнь, которую он вел.
Вскоре эта его ненадежность довольно дорого нам обошлась. Но сумасбродные выходки не заставили Анну отступить назад. По опыту многих лет она уже знала, что порой самые незначительные факты, самые смутные догадки, способные вызвать разве что снисходительную улыбку у неискушенных в этом деле новичков, знаменуют собою начало истины, более того, иногда надо верить всем – лгунам, придуркам и даже психам. Всякий может ошибиться, утверждала она. И поверила Луи настолько, что даже была готова последовать его совету отправиться в отдаленные районы Центральной Африки, в зеленые саванны долины реки Уэле.
Жил Луи в крошечном двухкомнатном бунгало, изрядно обветшавшем и выходившем окнами прямо на порт. Он был единственным белым, обитавшим в том туземном квартале. Вот уже два года как он жил с молоденькой девицей из племени фульбе, перебиваясь со дня на день и в полной безалаберности, к которой она, похоже, приноровилась ничуть не хуже него самого. В первый же вечер после нашего прибытия Луи пригласил Анну вместе с Эпаминондасом к себе на ужин. Я присоединился к их компании, и Луи, хоть и с некоторым опозданием, но все же предупрежденный Эпаминондасом о моей роли на яхте, извинился, что забыл пригласить и меня тоже. Сказал, что очень рад моему приходу, и обращался со мной непринужденно и весьма дружелюбно, видя во мне очередного мужчину, которого она привезла с собой, чтобы скрасить время в ожидании Гибралтарского матроса, и который к тому же еще и помогает ей в поисках. Впрочем, неподдельное внимание, что проявил я к истории, рассказанной нам тем вечером, еще более укрепило его догадки насчет роли, отведенной мне при ней. На этом ужине присутствовал и еще один сотрапезник, лучший друг Луи, чернокожий учитель школы для мальчиков в Котону, его Луи представил нам как человека, ближе всех в Дагомее знакомого с Гибралтарским матросом, и к тому же автора написанного по-французски труда в целых шестьсот страниц, опубликованного Отделом пропаганды Министерства колоний, где рассказывается история одной дагомейской царицы по имени Домисиги, бабушки короля Беханзина. За ужином много говорили о Домисиги. Тем более что мне, как и всем сотрудникам Министерства колоний, случалось держать в руках этот труд, столь убедительно свидетельствующий о благонамеренности колониализма, ведь он был написан по-французски одним из чернокожих подданных страны. Луи пространно рассказывал нам, что принимал деятельное участие в его подготовке и сам правил текст. Он искренне считал его из ряда вон выходящим событием. Я тепло поздравил автора со столь выдающейся книгой. Конечно, я и виду не подал, что не прочитал в ней даже самых первых строк. Вот так и получилось, что для Луи и его дружка я стал единственным белым, который, кроме, как нам сказали, еще Гибралтарского матроса, прочитал историю Домисиги и воздал ей по заслугам. Это обстоятельство удвоило их радость. И по причине этого удивительного совпадения наша встреча и наше пребывание в Дагомее обрели в их глазах, если угодно, какой-то особый, почти мистический смысл. Впрочем, это было в порядке вещей. И если рассказ друга Луи о его встречах с Гибралтарским матросом то и дело расцвечивался всякими иллюзиями и событиями, относящимися к славному прошлому Дагомеи, то Анну, судя по всему, это не смущало ни в малейшей степени. А уж обо мне, готовом, так сказать, ко всему, и говорить-то нечего – разве могла меня теперь смутить этакая малость?
Ужин был незатейливым, но отменным. Юная фульбийская подружка Луи очень любезно обслуживала нас за столом. Хоть ни минуты не принимала участия в общей беседе. Прошлое Дагомеи, каким бы славным оно ни было, явно ничуть не интересовало девушку, что же касается Гибралтарского матроса, то на этот счет она, видно, и так уже была настолько осведомлена, что вряд ли могла услышать что-нибудь новое из уст школьного учителя. Когда мы покончили с ужином, она вышла на крытое крыльцо и монотонно принялись напевать заунывные пастушеские мелодии высокогорных плоскогорий Атокары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Словоизлияния Луи с Эпаминондасом затянулись довольно надолго. Они знали друг друга уже два года, познакомились в Марселе, а потом, уже на яхте, сделались закадычными дружками. Усевшись в баре, они рассказывали друг другу о своем житье-бытье с тех пор, как расстались, и на полчаса полностью забыли о нашем существовании. Потягивая виски, мы скромно ждали, пока они закончат беседу. Луи за это время успел перепробовать множество занятий и теперь целиком отдался торговле бананами между Котону и Абиджаном, перевозя их с помощью одномачтового скутера, приобретенного у одной разорившейся компании. Он поведал Эпаминондасу, что всю прибыль от торговли тратит на починку этого куттера, так что ему так и не удалось ни гроша отложить на черный день. Вот так мы с самых же первых минут и узнали, что Луи до зарезу нужно 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер, ибо мало того, что нынешний поглощает все, что бы он ни зарабатывал, – всякий раз, совершая на нем очередное плавание, он рискует незаметно отправиться на тот свет. Впрочем, именно это обстоятельство и заставило его наконец вспомнить о присутствии Анны. Я тут же не преминул предсказать, что не пройдет и двух дней, как он непременно попросит у нее эти 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер. Которые она, конечно, и дала ему без всяких колебаний и даже с известным удовольствием – что, разумеется, никак не могло опровергнуть, скорее уж наоборот, подтвердило тот факт, что Луи послал ей свое сообщение не только потому, что и вправду верил, будто обнаружил Гибралтарского матроса, сколько с надеждой дать ей возможность прямо на месте, так сказать, с доставкой на дом, оказать ему эту маленькую услугу.
Худой, низкорослый, опаленный солнцем, Луи одинаково поражал как живостью, так и какой-то развязностью манер. Он, как и Эпаминондас, как и все матросы, которые посылали ей депеши и «узнавали» его повсюду – пожалуй, несколько излишне безответственно, – был наделен особым шармом, обаянием, что ли. Правда, у этого, должно быть, из-за слишком долгого пребывания под африканским солнцем обаяние приобрело чересчур уж разнузданные формы. Думаю, потому что в первый день я и сам с непривычки испытал подобное искушение – многие считали, что он слегка не в себе. На самом же деле все было совсем не так. Общался Луи только с неграми. Белые обитатели Порто-Ново и слышать о нем не хотели. Он их утомлял. Считали его трепачом, аферистом, неуравновешенным, никчемным типом, общение с которым могло лишь повредить их репутации. Только одни негры и любили Луи. Вот их нисколько не смущали его сумасбродные причуды. И ничуть не тревожила, скорее даже наоборот, полная авантюр и случайностей, без всякой уверенности в завтрашнем дне, жизнь, которую он вел.
Вскоре эта его ненадежность довольно дорого нам обошлась. Но сумасбродные выходки не заставили Анну отступить назад. По опыту многих лет она уже знала, что порой самые незначительные факты, самые смутные догадки, способные вызвать разве что снисходительную улыбку у неискушенных в этом деле новичков, знаменуют собою начало истины, более того, иногда надо верить всем – лгунам, придуркам и даже психам. Всякий может ошибиться, утверждала она. И поверила Луи настолько, что даже была готова последовать его совету отправиться в отдаленные районы Центральной Африки, в зеленые саванны долины реки Уэле.
Жил Луи в крошечном двухкомнатном бунгало, изрядно обветшавшем и выходившем окнами прямо на порт. Он был единственным белым, обитавшим в том туземном квартале. Вот уже два года как он жил с молоденькой девицей из племени фульбе, перебиваясь со дня на день и в полной безалаберности, к которой она, похоже, приноровилась ничуть не хуже него самого. В первый же вечер после нашего прибытия Луи пригласил Анну вместе с Эпаминондасом к себе на ужин. Я присоединился к их компании, и Луи, хоть и с некоторым опозданием, но все же предупрежденный Эпаминондасом о моей роли на яхте, извинился, что забыл пригласить и меня тоже. Сказал, что очень рад моему приходу, и обращался со мной непринужденно и весьма дружелюбно, видя во мне очередного мужчину, которого она привезла с собой, чтобы скрасить время в ожидании Гибралтарского матроса, и который к тому же еще и помогает ей в поисках. Впрочем, неподдельное внимание, что проявил я к истории, рассказанной нам тем вечером, еще более укрепило его догадки насчет роли, отведенной мне при ней. На этом ужине присутствовал и еще один сотрапезник, лучший друг Луи, чернокожий учитель школы для мальчиков в Котону, его Луи представил нам как человека, ближе всех в Дагомее знакомого с Гибралтарским матросом, и к тому же автора написанного по-французски труда в целых шестьсот страниц, опубликованного Отделом пропаганды Министерства колоний, где рассказывается история одной дагомейской царицы по имени Домисиги, бабушки короля Беханзина. За ужином много говорили о Домисиги. Тем более что мне, как и всем сотрудникам Министерства колоний, случалось держать в руках этот труд, столь убедительно свидетельствующий о благонамеренности колониализма, ведь он был написан по-французски одним из чернокожих подданных страны. Луи пространно рассказывал нам, что принимал деятельное участие в его подготовке и сам правил текст. Он искренне считал его из ряда вон выходящим событием. Я тепло поздравил автора со столь выдающейся книгой. Конечно, я и виду не подал, что не прочитал в ней даже самых первых строк. Вот так и получилось, что для Луи и его дружка я стал единственным белым, который, кроме, как нам сказали, еще Гибралтарского матроса, прочитал историю Домисиги и воздал ей по заслугам. Это обстоятельство удвоило их радость. И по причине этого удивительного совпадения наша встреча и наше пребывание в Дагомее обрели в их глазах, если угодно, какой-то особый, почти мистический смысл. Впрочем, это было в порядке вещей. И если рассказ друга Луи о его встречах с Гибралтарским матросом то и дело расцвечивался всякими иллюзиями и событиями, относящимися к славному прошлому Дагомеи, то Анну, судя по всему, это не смущало ни в малейшей степени. А уж обо мне, готовом, так сказать, ко всему, и говорить-то нечего – разве могла меня теперь смутить этакая малость?
Ужин был незатейливым, но отменным. Юная фульбийская подружка Луи очень любезно обслуживала нас за столом. Хоть ни минуты не принимала участия в общей беседе. Прошлое Дагомеи, каким бы славным оно ни было, явно ничуть не интересовало девушку, что же касается Гибралтарского матроса, то на этот счет она, видно, и так уже была настолько осведомлена, что вряд ли могла услышать что-нибудь новое из уст школьного учителя. Когда мы покончили с ужином, она вышла на крытое крыльцо и монотонно принялись напевать заунывные пастушеские мелодии высокогорных плоскогорий Атокары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97