Но и картошка уже появилась на столе. Между тем отец налил по второй. Он сидел напротив меня и пристально глядел на мои ордена:
— Вот это, слева, орден Ленина. А рядом?
— А рядом орден Красного Знамени...
Глядя на отца, на мать, на Валю с Нинушкой — на всех сидевших за столом, я все еще не мог поверить, что я дома. И одна мысль билась в моем мозгу: «Как все-таки это здорово, когда у человека есть свой дом, свой родной уголок, есть дорогие сердцу люди!..»
Между тем отец принес из спальни мою старенькую двухрядку, смахнул с нее рукавом пыль: — Ну-ка, сыграй, не забыл, наверно... И я еще не успел заиграть, как он запел:
...Вот на пути село родное,
В него ямщик приворотил...
У нашего нового адъютанта капитана Дармограя жена с малышом тоже эвакуировалась в Вологду. Он отправился к семье следом за мной. Мы познакомились в родных местах и замечательно провели отпуск. Но чем счастливее дни, тем они короче. Вскоре за нами прилетел санитарный У-2. Мы распрощались с близкими, а через некоторое время были уже в своем полку.
Здесь нас ждали новенькие английские истребители «Хаукер Харрикейн».
Прежде всего бросились в глаза размеры машины. «Харрикейн» и по длине и по размаху крыльев был почти в полтора раза больше нашего Яка. Горбатый, на высоких «ногах», он показался нам довольно странным. Все таблички в кабине, различные другие надписи были сделаны на английском языке. Впрочем, это не помешало нам быстро изучить новый самолет. Мы начали летать на нем и вскоре закончили программу переучивания.
Высота в футах, скорость в милях, бензин не в литрах, а в галлонах — ко всему этому надо было, конечно, привыкнуть, и мы привыкли. Однако никак не могли мы смириться с вооружением «харрикейна». На нем было двенадцать пулеметов винтовочного калибра (крыльевые установки — по шесть пулеметов в каждой плоскости). После наших советских пушек и крупнокалиберных пулеметов мы сочли это недостаточным. Не понравилась нам и бронеспинка. Она представляла собой две расположенные вертикально одна над другой четырехмиллиметровые пластины. И это во времена скоростных пушек и бронебойных снарядов!
— Да ее палкой пробить можно, — сказал Сухов, и все мы с ним согласились.
О нашем недовольстве узнало командование. Чтобы заменить бронеспинки и оружие на «харрикейнах», нам было приказано срочно перелететь в Москву.
И вот она, наша белокаменная столица. Мы приземлились на бетонной дорожке аэродрома. Без промедления сдаем машины на завод.
— Через десять дней, — говорит представитель завода, — ваш заказ будет выполнен. А сейчас отдыхайте, знакомьтесь с Москвой.
Получив место в гостинице, я обращаюсь к Мясникову за разрешением навестить брата. Он учится под Москвой в школе лейтенантов. Само собой разумеется, разрешение получено. Скорее на Рязанский вокзал! Сорок минут езды на электричке, и я вижу большие деревянные казармы, живописный, весь в зелени, военный городок. Спрашиваю, не здесь ли размещается пулеметная школа лейтенантов. Да, она размещается здесь.
Начальник школы, высокий, общительный человек, приветливо встречает меня, расспрашивает, кто я и с какою целью прибыл, хорошо отзывается о моем брате.
— Он, кажется, старше вас?
— Да, на восемь лет...
Это один из самых скромных и образованных курсантов, — говорит капитан. — Впрочем, он не только курсант. Александр Каберов ведет в школе военную топографию и пулеметное дело. Скажу по секрету: при выпуске он получит звание старшего лейтенанта и будет оставлен у нас. Нам нужны хорошие преподаватели.
Я благодарю капитана за добрые слова и выхожу на улицу. В ожидании брата (его уже вызвали ко мне) брожу по шлаковой дорожке. И вот смотрю — бежит он. В гимнастерке необычного, свинцового, цвета, в бриджах, ботинках с обмотками, с винтовкой и скаткой на плечах, бежит Шура к зданию штаба. Мимо меня проходит строевым шагом, по всем правилам отдает честь и снова бежит. Не узнал. Да и не мудрено, В последний раз мы виделись в 1934 году. Я тогда учился в школе ФЗУ, а он на физико-математическом факультете педагогического института в Вологде. Окончив институт, брат уехал работать в одну из районных школ. Сначала он преподавал, потом директорствовал. Перед самой войной возвратился в Вологду и некоторое время тоже был директором средней школы-десятилетки. Но меня в ту пору уже не было дома.
— Шурка!
Он замирает на месте, потом поправляет пилотку и поворачивается ко мне. Поворачивается и стоит, будто на посту.
— Шурка, это же я, Игорь!
Мы бросаемся друг к другу.
Глаза брата становятся влажными. Он с радостью и недоверием смотрит на меня:
— Неужели это ты, Игорь?
— Как видишь!
Он трогает мои ордена:
— Ты сам сбивал фашистские самолеты?.. А я вот никогда не видел воздушного боя... Наверное, это очень страшно... Не на земле ведь...
Разговор идет то о Ленинграде, то о Вологде. Я рассказываю о своей поездке домой, спрашиваю у Шуры, получает ли он письма от жены. Перед самой войной ома с четырьмя детьми поехала отдохнуть к родителям на Кавказ. Война застала их в Орджоникидзе. Выехать обратно было уже невозможно.
Зайдя к начальнику школы, мы с Шурой оформляем увольнительную для него и едем в Москву. Новая выходная форма защитного цвета хорошо сидит на Шурке. Вечер мы проводим в гостинице среди моих боевых друзей. Я знакомлю брата с командиром нашей эскадрильи Мясниковым, с комиссаром Ефимовым, получившим недавно звание Героя Советского Союза. Широкий кругозор брата, его техническая осведомленность, способность свободно ориентироваться в вопросах внешней политики производят впечатление. Далеко за полночь продолжается наша беседа.
Утром мы едем смотреть Москву. Погуляв по улицам и площадям, направляемся в ЦПКиО на выставку трофейного оружия. Здесь представлены сбитые нашей авиацией и зенитной артиллерией немецкие самолеты Ю-88, Ме-109, «Хейнкель-111», «Дорнье-217». Рядом с самолетами стоят вражеские танки, толстенная броня которых насквозь прожжена советскими бронебойными снарядами.
Из ЦПКиО мы направляемся в цирк, из цирка — в кино. Поздно вечером я провожаю брата в его военную школу.
— Шурка, а что, если тебя после выпускных экзаменов оставят в школе на преподавательской работе? Может такое быть? — спрашиваю я.
Брат молчит, обдумывает что-то.
— Нет, Игорь, — отзывается он наконец, — Мне это не подходит. В Вологде я четыре рапорта написал — все добивался, чтобы меня отпустили на фронт. А меня зачислили в эту школу. Но теперь-то уж я добьюсь своего.
— Поразмысли хорошенько, — осторожно говорю я. — Ты здесь куда нужнее, чем там, на поле боя.
— Я уже поразмыслил. — Шурка начинает горячиться. — Пойми ты. Отец наш воевал. Юрка воевал и погиб на Карельском перешейке. Борька — и тот финскую отстукал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Вот это, слева, орден Ленина. А рядом?
— А рядом орден Красного Знамени...
Глядя на отца, на мать, на Валю с Нинушкой — на всех сидевших за столом, я все еще не мог поверить, что я дома. И одна мысль билась в моем мозгу: «Как все-таки это здорово, когда у человека есть свой дом, свой родной уголок, есть дорогие сердцу люди!..»
Между тем отец принес из спальни мою старенькую двухрядку, смахнул с нее рукавом пыль: — Ну-ка, сыграй, не забыл, наверно... И я еще не успел заиграть, как он запел:
...Вот на пути село родное,
В него ямщик приворотил...
У нашего нового адъютанта капитана Дармограя жена с малышом тоже эвакуировалась в Вологду. Он отправился к семье следом за мной. Мы познакомились в родных местах и замечательно провели отпуск. Но чем счастливее дни, тем они короче. Вскоре за нами прилетел санитарный У-2. Мы распрощались с близкими, а через некоторое время были уже в своем полку.
Здесь нас ждали новенькие английские истребители «Хаукер Харрикейн».
Прежде всего бросились в глаза размеры машины. «Харрикейн» и по длине и по размаху крыльев был почти в полтора раза больше нашего Яка. Горбатый, на высоких «ногах», он показался нам довольно странным. Все таблички в кабине, различные другие надписи были сделаны на английском языке. Впрочем, это не помешало нам быстро изучить новый самолет. Мы начали летать на нем и вскоре закончили программу переучивания.
Высота в футах, скорость в милях, бензин не в литрах, а в галлонах — ко всему этому надо было, конечно, привыкнуть, и мы привыкли. Однако никак не могли мы смириться с вооружением «харрикейна». На нем было двенадцать пулеметов винтовочного калибра (крыльевые установки — по шесть пулеметов в каждой плоскости). После наших советских пушек и крупнокалиберных пулеметов мы сочли это недостаточным. Не понравилась нам и бронеспинка. Она представляла собой две расположенные вертикально одна над другой четырехмиллиметровые пластины. И это во времена скоростных пушек и бронебойных снарядов!
— Да ее палкой пробить можно, — сказал Сухов, и все мы с ним согласились.
О нашем недовольстве узнало командование. Чтобы заменить бронеспинки и оружие на «харрикейнах», нам было приказано срочно перелететь в Москву.
И вот она, наша белокаменная столица. Мы приземлились на бетонной дорожке аэродрома. Без промедления сдаем машины на завод.
— Через десять дней, — говорит представитель завода, — ваш заказ будет выполнен. А сейчас отдыхайте, знакомьтесь с Москвой.
Получив место в гостинице, я обращаюсь к Мясникову за разрешением навестить брата. Он учится под Москвой в школе лейтенантов. Само собой разумеется, разрешение получено. Скорее на Рязанский вокзал! Сорок минут езды на электричке, и я вижу большие деревянные казармы, живописный, весь в зелени, военный городок. Спрашиваю, не здесь ли размещается пулеметная школа лейтенантов. Да, она размещается здесь.
Начальник школы, высокий, общительный человек, приветливо встречает меня, расспрашивает, кто я и с какою целью прибыл, хорошо отзывается о моем брате.
— Он, кажется, старше вас?
— Да, на восемь лет...
Это один из самых скромных и образованных курсантов, — говорит капитан. — Впрочем, он не только курсант. Александр Каберов ведет в школе военную топографию и пулеметное дело. Скажу по секрету: при выпуске он получит звание старшего лейтенанта и будет оставлен у нас. Нам нужны хорошие преподаватели.
Я благодарю капитана за добрые слова и выхожу на улицу. В ожидании брата (его уже вызвали ко мне) брожу по шлаковой дорожке. И вот смотрю — бежит он. В гимнастерке необычного, свинцового, цвета, в бриджах, ботинках с обмотками, с винтовкой и скаткой на плечах, бежит Шура к зданию штаба. Мимо меня проходит строевым шагом, по всем правилам отдает честь и снова бежит. Не узнал. Да и не мудрено, В последний раз мы виделись в 1934 году. Я тогда учился в школе ФЗУ, а он на физико-математическом факультете педагогического института в Вологде. Окончив институт, брат уехал работать в одну из районных школ. Сначала он преподавал, потом директорствовал. Перед самой войной возвратился в Вологду и некоторое время тоже был директором средней школы-десятилетки. Но меня в ту пору уже не было дома.
— Шурка!
Он замирает на месте, потом поправляет пилотку и поворачивается ко мне. Поворачивается и стоит, будто на посту.
— Шурка, это же я, Игорь!
Мы бросаемся друг к другу.
Глаза брата становятся влажными. Он с радостью и недоверием смотрит на меня:
— Неужели это ты, Игорь?
— Как видишь!
Он трогает мои ордена:
— Ты сам сбивал фашистские самолеты?.. А я вот никогда не видел воздушного боя... Наверное, это очень страшно... Не на земле ведь...
Разговор идет то о Ленинграде, то о Вологде. Я рассказываю о своей поездке домой, спрашиваю у Шуры, получает ли он письма от жены. Перед самой войной ома с четырьмя детьми поехала отдохнуть к родителям на Кавказ. Война застала их в Орджоникидзе. Выехать обратно было уже невозможно.
Зайдя к начальнику школы, мы с Шурой оформляем увольнительную для него и едем в Москву. Новая выходная форма защитного цвета хорошо сидит на Шурке. Вечер мы проводим в гостинице среди моих боевых друзей. Я знакомлю брата с командиром нашей эскадрильи Мясниковым, с комиссаром Ефимовым, получившим недавно звание Героя Советского Союза. Широкий кругозор брата, его техническая осведомленность, способность свободно ориентироваться в вопросах внешней политики производят впечатление. Далеко за полночь продолжается наша беседа.
Утром мы едем смотреть Москву. Погуляв по улицам и площадям, направляемся в ЦПКиО на выставку трофейного оружия. Здесь представлены сбитые нашей авиацией и зенитной артиллерией немецкие самолеты Ю-88, Ме-109, «Хейнкель-111», «Дорнье-217». Рядом с самолетами стоят вражеские танки, толстенная броня которых насквозь прожжена советскими бронебойными снарядами.
Из ЦПКиО мы направляемся в цирк, из цирка — в кино. Поздно вечером я провожаю брата в его военную школу.
— Шурка, а что, если тебя после выпускных экзаменов оставят в школе на преподавательской работе? Может такое быть? — спрашиваю я.
Брат молчит, обдумывает что-то.
— Нет, Игорь, — отзывается он наконец, — Мне это не подходит. В Вологде я четыре рапорта написал — все добивался, чтобы меня отпустили на фронт. А меня зачислили в эту школу. Но теперь-то уж я добьюсь своего.
— Поразмысли хорошенько, — осторожно говорю я. — Ты здесь куда нужнее, чем там, на поле боя.
— Я уже поразмыслил. — Шурка начинает горячиться. — Пойми ты. Отец наш воевал. Юрка воевал и погиб на Карельском перешейке. Борька — и тот финскую отстукал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88