Разговор мы вели по-французски. В Египте я охотнее всего пользовался французским языком и к другим языкам прибегал лишь тогда, когда мои собеседники не владели им.
В нашей беседе мы затронули ряд актуальных вопросов международного положения, начав с военных действий на советско-германском фронте. Наххас-паша не скупился на восторженные оценки, говоря о мощи Красной Армии, теснившей врага на колоссальном по протяженности фронте. В то же время он довольно сдержанно отзывался об операциях англо-американцев в Средиземноморском бассейне.
От обмена мнениями по общим вопросам мы перешли к практическим делам.
Я передал Наххас-паше для ознакомления французский перевод своих верительных грамот, иначе говоря, послание М. И. Калинина королю Фаруку о моем назначении посланником СССР с задачей поддержания дружественных отношений между Советским Союзом и Египтом. На этой стадии беседы в ней участвовал и заместитель Наххас-паши по МИД, статс-секретарь Салахэддин-бей, щеголевато одетый, на вид не старше сорока лет. В отличие от своего шефа статс-секретарь был для меня величиной неизвестной. Впоследствии я узнал, что как в Вафде, так и в правительстве он обладал значительным весом и что Наххас-паша ценил его как своего верного сторонника и добросовестного исполнителя его указаний.
Я спросил о дате вручения мною верительных грамот королю. Как и следовало ожидать, вопрос этот остался открытым. Из газет я узнал о несчастном случае с Фаруком: на недавней охоте под Александрией он сломал ногу и в данный момент был прикован к постели. Наххас-паша не мог дать мне точного ответа. Более того, он даже высказал опасение, что моя встреча с королем откладывается надолго, может быть на три-четыре недели.
Таким образом, печальный финал королевской охоты создавал для нашего посольства довольно-таки щекотливую ситуацию. В течение длительного срока оно должно было существовать без всякой легальной основы для выполнения своих функций – не только дипломатических, но даже и хозяйственно-практических, например для заключения контракта на аренду здания. Я обратил на это обстоятельство внимание министра, и он поспешил успокоить меня, заявив, что министерство уже обсуждало этот казус и приняло решение о том, что независимо от формально-юридической стороны дела посольство уже сейчас может пользоваться всеми прерогативами дипломатического представительства. Я выразил удовлетворение заверением министра и выдвинул перед ним другую проблему, также порожденную отсрочкой.
Суть ее заключалась в том, что болезнь короля Фарука автоматически отодвигала на неопределенный срок вручение грамот югославскому королю Петру и греческому королю Георгу. Ведь и с формальной, и с политической точек зрения требовалось, чтобы я был сначала аккредитован при короле Египта и лишь после этого при королях – гостях этой страны. Поэтому я спросил, не согласится ли египетское правительство на мою аккредитацию в ближайшие дни при югославском и греческом королях? Наххас-паша ответил, что он и сам уже задумывался над таким решением проблемы и надеется вскоре сообщить мне ответ. Разумеется, в таком вопросе необходимо было получить согласие короля Фарука, невольного виновника затруднений посольства.
На этом мой визит к Наххас-паше завершился.
Подчиняясь правилам этикета, о которых меня информировал Есин-бей, я побывал на другой день в приемной королевского дворца Абдин, где внес в книгу для почетных посетителей свои пожелания скорейшего выздоровления королю.
Третий мой официальный визит в Каире был нанесен британскому послу: лорд Киллерн являлся дуайеном (старшиной) дипкорпуса в Египте, и по протоколу я обязан был посетить его в самом начале своей деятельности.
Лорд Киллерн был ветераном дипломатической службы, на которую поступил в 1903 году. Служил он по преимуществу в странах Дальнего и Ближнего Востока, а в 1920 году побывал и в Советской России – однако не как почтенный дипломат, а в качестве одного из организаторов антантовской интервенции, исполняя обязанности «британского Верховного комиссара в Сибири» – так высокопарно называлась его тогдашняя малопочтенная должность. Как известно, никаких лавров она ему не принесла, а сам он, должно быть, благодарил бога за то, что успел вовремя унести ноги из Сибири.
К этому испытанному служаке британского колониализма я и направился с визитом.
Территория посольства занимала целый квартал, примыкающий к набережной Нила. Несмотря на обилие цветущих деревьев и аккуратных зеленых газонов в традиционном английском стиле, она сильно смахивала на укрепленный военный лагерь. Вся она была обнесена высокой глухой стеной и рядами проволочных заграждений, а многочисленные здания посольства забаррикадированы мешками с песком.
У чугунных ворот, охраняемых часовыми в хаки, машину с красным советским флажком на радиаторе встретил секретарь посольства. Он указал моему водителю, египтянину Махмуду (наши советские водители тогда еще не прибыли), к какому подъезду подъехать, а потом, резвой рысцой пройдясь рядом с нашей машиной, с учтивыми поклонами провел меня по коридорам в кабинет посла.
Лорд Киллерн, мужчина гигантского роста и бычьей упитанности, приветствовал меня с еще большим дружелюбием, чем Мустафа Наххас-паша. Он полуобнял меня за плечи, как старинного приятеля, и с места в карьер заявил, что страшно рад возможности работать бок о бок со своим советским коллегой.
Имея за плечами пятилетний опыт общения с иностранными дипломатами, я хорошо знал, как легко – при надлежащей светской выучке – дается такое дружелюбие и чего оно стоит в действительности. Я склонен был верить в радушие египетского премьера, ибо оно не противоречило политической логике: для Наххас-паши присутствие в Каире представителя Советского Союза, надежного сторонника национально-освободительного движения, являлось одним из факторов укрепления национального суверенитета Египта. А могло ли это же присутствие вызвать энтузиазм у посла Великобритании, вынужденной скрепя сердце согласиться на установление советско-египетских отношений?
Однако светская и дипломатическая тренированность и союзническая лояльность ко многому обязывали. Поэтому новоиспеченный лорд не скупился на крепкие рукопожатия, умильные улыбки и задушевные слова. Давно усвоив правила этой игры, я тоже придерживался их, хотя к аффектации и не прибегал.
В качестве дуайена и каирского старожила лорд Киллерн рассказал мне о составе и условиях жизни дипкорпуса, посетовал на пристрастие местной знати к приемам, в орбиту которых волей-неволей втягиваются дипломаты.
В нашей беседе задели мы, конечно, и неизбежную тему войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
В нашей беседе мы затронули ряд актуальных вопросов международного положения, начав с военных действий на советско-германском фронте. Наххас-паша не скупился на восторженные оценки, говоря о мощи Красной Армии, теснившей врага на колоссальном по протяженности фронте. В то же время он довольно сдержанно отзывался об операциях англо-американцев в Средиземноморском бассейне.
От обмена мнениями по общим вопросам мы перешли к практическим делам.
Я передал Наххас-паше для ознакомления французский перевод своих верительных грамот, иначе говоря, послание М. И. Калинина королю Фаруку о моем назначении посланником СССР с задачей поддержания дружественных отношений между Советским Союзом и Египтом. На этой стадии беседы в ней участвовал и заместитель Наххас-паши по МИД, статс-секретарь Салахэддин-бей, щеголевато одетый, на вид не старше сорока лет. В отличие от своего шефа статс-секретарь был для меня величиной неизвестной. Впоследствии я узнал, что как в Вафде, так и в правительстве он обладал значительным весом и что Наххас-паша ценил его как своего верного сторонника и добросовестного исполнителя его указаний.
Я спросил о дате вручения мною верительных грамот королю. Как и следовало ожидать, вопрос этот остался открытым. Из газет я узнал о несчастном случае с Фаруком: на недавней охоте под Александрией он сломал ногу и в данный момент был прикован к постели. Наххас-паша не мог дать мне точного ответа. Более того, он даже высказал опасение, что моя встреча с королем откладывается надолго, может быть на три-четыре недели.
Таким образом, печальный финал королевской охоты создавал для нашего посольства довольно-таки щекотливую ситуацию. В течение длительного срока оно должно было существовать без всякой легальной основы для выполнения своих функций – не только дипломатических, но даже и хозяйственно-практических, например для заключения контракта на аренду здания. Я обратил на это обстоятельство внимание министра, и он поспешил успокоить меня, заявив, что министерство уже обсуждало этот казус и приняло решение о том, что независимо от формально-юридической стороны дела посольство уже сейчас может пользоваться всеми прерогативами дипломатического представительства. Я выразил удовлетворение заверением министра и выдвинул перед ним другую проблему, также порожденную отсрочкой.
Суть ее заключалась в том, что болезнь короля Фарука автоматически отодвигала на неопределенный срок вручение грамот югославскому королю Петру и греческому королю Георгу. Ведь и с формальной, и с политической точек зрения требовалось, чтобы я был сначала аккредитован при короле Египта и лишь после этого при королях – гостях этой страны. Поэтому я спросил, не согласится ли египетское правительство на мою аккредитацию в ближайшие дни при югославском и греческом королях? Наххас-паша ответил, что он и сам уже задумывался над таким решением проблемы и надеется вскоре сообщить мне ответ. Разумеется, в таком вопросе необходимо было получить согласие короля Фарука, невольного виновника затруднений посольства.
На этом мой визит к Наххас-паше завершился.
Подчиняясь правилам этикета, о которых меня информировал Есин-бей, я побывал на другой день в приемной королевского дворца Абдин, где внес в книгу для почетных посетителей свои пожелания скорейшего выздоровления королю.
Третий мой официальный визит в Каире был нанесен британскому послу: лорд Киллерн являлся дуайеном (старшиной) дипкорпуса в Египте, и по протоколу я обязан был посетить его в самом начале своей деятельности.
Лорд Киллерн был ветераном дипломатической службы, на которую поступил в 1903 году. Служил он по преимуществу в странах Дальнего и Ближнего Востока, а в 1920 году побывал и в Советской России – однако не как почтенный дипломат, а в качестве одного из организаторов антантовской интервенции, исполняя обязанности «британского Верховного комиссара в Сибири» – так высокопарно называлась его тогдашняя малопочтенная должность. Как известно, никаких лавров она ему не принесла, а сам он, должно быть, благодарил бога за то, что успел вовремя унести ноги из Сибири.
К этому испытанному служаке британского колониализма я и направился с визитом.
Территория посольства занимала целый квартал, примыкающий к набережной Нила. Несмотря на обилие цветущих деревьев и аккуратных зеленых газонов в традиционном английском стиле, она сильно смахивала на укрепленный военный лагерь. Вся она была обнесена высокой глухой стеной и рядами проволочных заграждений, а многочисленные здания посольства забаррикадированы мешками с песком.
У чугунных ворот, охраняемых часовыми в хаки, машину с красным советским флажком на радиаторе встретил секретарь посольства. Он указал моему водителю, египтянину Махмуду (наши советские водители тогда еще не прибыли), к какому подъезду подъехать, а потом, резвой рысцой пройдясь рядом с нашей машиной, с учтивыми поклонами провел меня по коридорам в кабинет посла.
Лорд Киллерн, мужчина гигантского роста и бычьей упитанности, приветствовал меня с еще большим дружелюбием, чем Мустафа Наххас-паша. Он полуобнял меня за плечи, как старинного приятеля, и с места в карьер заявил, что страшно рад возможности работать бок о бок со своим советским коллегой.
Имея за плечами пятилетний опыт общения с иностранными дипломатами, я хорошо знал, как легко – при надлежащей светской выучке – дается такое дружелюбие и чего оно стоит в действительности. Я склонен был верить в радушие египетского премьера, ибо оно не противоречило политической логике: для Наххас-паши присутствие в Каире представителя Советского Союза, надежного сторонника национально-освободительного движения, являлось одним из факторов укрепления национального суверенитета Египта. А могло ли это же присутствие вызвать энтузиазм у посла Великобритании, вынужденной скрепя сердце согласиться на установление советско-египетских отношений?
Однако светская и дипломатическая тренированность и союзническая лояльность ко многому обязывали. Поэтому новоиспеченный лорд не скупился на крепкие рукопожатия, умильные улыбки и задушевные слова. Давно усвоив правила этой игры, я тоже придерживался их, хотя к аффектации и не прибегал.
В качестве дуайена и каирского старожила лорд Киллерн рассказал мне о составе и условиях жизни дипкорпуса, посетовал на пристрастие местной знати к приемам, в орбиту которых волей-неволей втягиваются дипломаты.
В нашей беседе задели мы, конечно, и неизбежную тему войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139