Несомненным для меня было одно: нарочито затягивая наше свидание, Фарук преследовал какую-то цель. Какую же? Создать у общественности впечатление, будто он вел со мною важные переговоры? Если так – а похоже было, что это так, – значит, он стремился создать заведомо ложное впечатление. Ибо никаких переговоров – в дипломатическом смысле слова – мы не вели. Зачем же тогда этот маневр?
Предположений возникало у меня немало. Наиболее вероятными из них я считал следующие. Во-первых, проявляя особое внимание к представителю самой могущественной державы антигитлеровской коалиции, Фарук пытался затушевать свои прежние прогитлеровские симпатии, на нынешнем этапе войны ставшие неходовым товаром. Одновременно он перебегал дорогу Вафду и его лидеру Наххас-паше, не позволяя им монопольно пожинать лавры установления дипломатических отношений с Советским Союзом. Не исключено, наконец, что, желая одним камнем убить и «третьего зайца», Фарук хотел туманно намекнуть лорду Киллерну на возможность какого-нибудь сговора с нами за спиной Англии.
Камешек, пусть и легковесный, брошенный в «третьего зайца», рикошетом бил и по советскому посольству. По Каиру стали циркулировать слухи о закулисных переговорах между двором и посольством. Поэтому при встречах с коллегами по дипкорпусу и с египетскими общественными деятелями, интересовавшимися моей беседой с Фаруком, я сам и по моему указанию все сотрудники посольства решительно отметали любые инсинуации насчет начавшихся будто бы в Египте тайных кознях Москвы.
* * *
С начала декабря посольство действовало уже не в моем гостиничном номере, а в здании, расположенном на советской территории. Да, именно на советской. Арендованный нами клочок земли под зданием и садом был по международному праву экстерриториален, иначе говоря, неприкосновенен для местных властей.
Наряду с текущими делами мы с первых же дней приступили к решению наших основных задач. Первейшая из них заключалась в том, чтобы, если можно так выразиться, «открыть» современный Египет, десятилетиями закрытый для советских людей, если не считать моряков с судов, проходивших до войны через Суэцкий канал или грузивших хлопок в Александрии. Запас сведений, с которым мы явились сюда, рассматривался нами лишь как отправной пункт для углубленного осмысления египетской действительности. Корни социальных противоречий и их конкретные выражения, меняющаяся расстановка политических сил, формы и результаты их борьбы за власть и влияние, личности представителей придворной клики, политических лидеров и деятелей культуры, новые явления в общественной и экономической жизни – таковы были главные объекты нашего наблюдения и анализа, позволяющие НКИД более четко определять политическую линию во взаимоотношениях Советского Союза с Египтом.
Главнейшим из средств познания страны я считал личное общение с людьми всех рангов и сословий – оно входило в непременную обязанность каждого нашего дипломатического сотрудника.
Мне (по своему положению) надлежало поддерживать контакты в первую очередь с королевским двором, правительственными кругами, общественными деятелями и коллегами по дипкорпусу. Протокольные визиты, деловые встречи, присутствие на званых завтраках и обедах, участие в торжественных приемах и различных церемониях – таков далеко не полный перечень форм, в которых осуществлялись эти контакты. Если учесть, что «подшефных» нам правительств было три, а аккредитованные при них посольства и миссии насчитывали около четырех десятков, то легко понять, каким трудоемким делом были эти контакты. За каждым визитом непременно следовал (хотя и не сразу) ответный, каждое приглашение на завтрак или обед через некоторое время «уравновешивалось» ответным приглашением. В результате график моих передвижений по Каиру в декабре 1943 года и в первой половине 1944 года был крайне напряженным.
В длинном списке протокольных визитов, которые мне надлежало нанести после вручения верительных грамот Фаруку, числились визиты к нескольким членам королевской фамилии. Первым среди них был наследный принц Мохаммед Али. Нет никакой возможности (да и смысла) останавливаться на всех встречах этого рода, хотя некоторые из них были не лишены интереса с той или иной точки зрения. Ограничусь только рассказом о встрече с наследником престола.
* * *
Обычно, говоря о наследном принце, подразумевают сына правящего монарха. Наследником (по египетскому закону о престолонаследии) могло быть только лицо мужского пола. При отсутствии у королевской семьи сына престол наследовал ближайший и старший родственник короля по мужской линии. В данный момент им был шестидесятивосьмилетний дядя Фарука, брат покойного короля Фуада. Он слыл чрезвычайно религиозным человеком и строго соблюдал все мусульманские обряды. Говорили также, что он ведет полузатворнический образ жизни, постоянно одет в специальное молитвенное одеяние и домашние туфли, всегда готов для очередного намаза, который совершает в своей частной мечети при дворце. Так это или не так, меня он принял в нарядном европейском костюме и франтоватых лакированных ботинках.
Несмотря на свой возраст, его королевское высочество принц Мохаммед Али отнюдь не выглядел дряхлым. Он был по-светски обходителен, обладал незаурядным чувством юмора, принимавшим подчас саркастический оттенок. В ходе беседы он, шутливо подтрунивая над своей ролью престолонаследника при таком молодом здоровяке, как король Фарук, с двусмысленной усмешкой промолвил: «Надеюсь, всемилостивый Аллах не позволит мне пережить нашего обожаемого повелителя». Сомнительно, конечно, чтобы Мохаммед Али обожал своего коронованного племянника.
В самом начале беседы принц сказал:
– Судя по газетным сообщениям, вы ориенталист и большой знаток арабского языка.
– Это недоразумение, ваше высочество, – улыбнулся я. – Из восточных языков я мало-мальски прилично знаю один турецкий.
– Превосходно! – воскликнул принц по-турецки. – Где вы его изучили? Вы жили в Турции?
На его вопросы я ответил тоже по-турецки, и почти вся наша дальнейшая беседа шла на этом языке. Для принца он был как родной: ведь во времена Османской империи вся египетская знать говорила только на нем, чураясь арабского как языка черни. Кроме того, Мохаммед Али несколько лет прожил в Стамбуле. Это обстоятельство дало нам повод заговорить о Стамбуле, а затем перейти к Петербургу.
В Петербурге молодой отпрыск королевской фамилии был принят при императорском дворе и прожигал жизнь в компании знатных русских шалопаев в шикарных кабаках, тогда как я был в те годы всего лишь школьником, сыном рабочего. В царских дворцах, правда, я тоже был «принят», но уже после революции – в качестве экскурсанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Предположений возникало у меня немало. Наиболее вероятными из них я считал следующие. Во-первых, проявляя особое внимание к представителю самой могущественной державы антигитлеровской коалиции, Фарук пытался затушевать свои прежние прогитлеровские симпатии, на нынешнем этапе войны ставшие неходовым товаром. Одновременно он перебегал дорогу Вафду и его лидеру Наххас-паше, не позволяя им монопольно пожинать лавры установления дипломатических отношений с Советским Союзом. Не исключено, наконец, что, желая одним камнем убить и «третьего зайца», Фарук хотел туманно намекнуть лорду Киллерну на возможность какого-нибудь сговора с нами за спиной Англии.
Камешек, пусть и легковесный, брошенный в «третьего зайца», рикошетом бил и по советскому посольству. По Каиру стали циркулировать слухи о закулисных переговорах между двором и посольством. Поэтому при встречах с коллегами по дипкорпусу и с египетскими общественными деятелями, интересовавшимися моей беседой с Фаруком, я сам и по моему указанию все сотрудники посольства решительно отметали любые инсинуации насчет начавшихся будто бы в Египте тайных кознях Москвы.
* * *
С начала декабря посольство действовало уже не в моем гостиничном номере, а в здании, расположенном на советской территории. Да, именно на советской. Арендованный нами клочок земли под зданием и садом был по международному праву экстерриториален, иначе говоря, неприкосновенен для местных властей.
Наряду с текущими делами мы с первых же дней приступили к решению наших основных задач. Первейшая из них заключалась в том, чтобы, если можно так выразиться, «открыть» современный Египет, десятилетиями закрытый для советских людей, если не считать моряков с судов, проходивших до войны через Суэцкий канал или грузивших хлопок в Александрии. Запас сведений, с которым мы явились сюда, рассматривался нами лишь как отправной пункт для углубленного осмысления египетской действительности. Корни социальных противоречий и их конкретные выражения, меняющаяся расстановка политических сил, формы и результаты их борьбы за власть и влияние, личности представителей придворной клики, политических лидеров и деятелей культуры, новые явления в общественной и экономической жизни – таковы были главные объекты нашего наблюдения и анализа, позволяющие НКИД более четко определять политическую линию во взаимоотношениях Советского Союза с Египтом.
Главнейшим из средств познания страны я считал личное общение с людьми всех рангов и сословий – оно входило в непременную обязанность каждого нашего дипломатического сотрудника.
Мне (по своему положению) надлежало поддерживать контакты в первую очередь с королевским двором, правительственными кругами, общественными деятелями и коллегами по дипкорпусу. Протокольные визиты, деловые встречи, присутствие на званых завтраках и обедах, участие в торжественных приемах и различных церемониях – таков далеко не полный перечень форм, в которых осуществлялись эти контакты. Если учесть, что «подшефных» нам правительств было три, а аккредитованные при них посольства и миссии насчитывали около четырех десятков, то легко понять, каким трудоемким делом были эти контакты. За каждым визитом непременно следовал (хотя и не сразу) ответный, каждое приглашение на завтрак или обед через некоторое время «уравновешивалось» ответным приглашением. В результате график моих передвижений по Каиру в декабре 1943 года и в первой половине 1944 года был крайне напряженным.
В длинном списке протокольных визитов, которые мне надлежало нанести после вручения верительных грамот Фаруку, числились визиты к нескольким членам королевской фамилии. Первым среди них был наследный принц Мохаммед Али. Нет никакой возможности (да и смысла) останавливаться на всех встречах этого рода, хотя некоторые из них были не лишены интереса с той или иной точки зрения. Ограничусь только рассказом о встрече с наследником престола.
* * *
Обычно, говоря о наследном принце, подразумевают сына правящего монарха. Наследником (по египетскому закону о престолонаследии) могло быть только лицо мужского пола. При отсутствии у королевской семьи сына престол наследовал ближайший и старший родственник короля по мужской линии. В данный момент им был шестидесятивосьмилетний дядя Фарука, брат покойного короля Фуада. Он слыл чрезвычайно религиозным человеком и строго соблюдал все мусульманские обряды. Говорили также, что он ведет полузатворнический образ жизни, постоянно одет в специальное молитвенное одеяние и домашние туфли, всегда готов для очередного намаза, который совершает в своей частной мечети при дворце. Так это или не так, меня он принял в нарядном европейском костюме и франтоватых лакированных ботинках.
Несмотря на свой возраст, его королевское высочество принц Мохаммед Али отнюдь не выглядел дряхлым. Он был по-светски обходителен, обладал незаурядным чувством юмора, принимавшим подчас саркастический оттенок. В ходе беседы он, шутливо подтрунивая над своей ролью престолонаследника при таком молодом здоровяке, как король Фарук, с двусмысленной усмешкой промолвил: «Надеюсь, всемилостивый Аллах не позволит мне пережить нашего обожаемого повелителя». Сомнительно, конечно, чтобы Мохаммед Али обожал своего коронованного племянника.
В самом начале беседы принц сказал:
– Судя по газетным сообщениям, вы ориенталист и большой знаток арабского языка.
– Это недоразумение, ваше высочество, – улыбнулся я. – Из восточных языков я мало-мальски прилично знаю один турецкий.
– Превосходно! – воскликнул принц по-турецки. – Где вы его изучили? Вы жили в Турции?
На его вопросы я ответил тоже по-турецки, и почти вся наша дальнейшая беседа шла на этом языке. Для принца он был как родной: ведь во времена Османской империи вся египетская знать говорила только на нем, чураясь арабского как языка черни. Кроме того, Мохаммед Али несколько лет прожил в Стамбуле. Это обстоятельство дало нам повод заговорить о Стамбуле, а затем перейти к Петербургу.
В Петербурге молодой отпрыск королевской фамилии был принят при императорском дворе и прожигал жизнь в компании знатных русских шалопаев в шикарных кабаках, тогда как я был в те годы всего лишь школьником, сыном рабочего. В царских дворцах, правда, я тоже был «принят», но уже после революции – в качестве экскурсанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139